«Ещё в томлении блаженном…» Ещё в томлении блаженном светло раскинулась река, и над своим изображеньем остановились облака. В них обещанье грозной драмы и барабанного дождя, но дремлют лиственные храмы, берёз колонны возведя. И тем из рощи – на прибрежье крутом – не насторожен взгляд, как свет сквозь влажный воздух брезжит на эту тишь, на эту гладь. И к шумно вдруг вскипевшим кронам глаза невольно вознеслись: играет дождь в плену зелёном – с листа на лист, с листа на лист! И ты, гармонии искатель, из плеска музыку творя, не замечаешь, что из капель играющих одна – твоя… одна – твоя… 1964 Баллада о встрече
Шёл мужественный и высокий, и строгий шов по ворсу вымокшей осоки шёл от шагов, и прошивал он покрывала зим и степей, когда ж весной следы смывало – след цвёл сильней, летописал цветною нитью на том ковре, как вместе с ночью по наитью он шёл к заре. Простоволоса, в светлой дымке шла хороша, и в лад судьбе-неуловимке певуч был шаг, играли два грудей овала в огне воды, волненье плёса целовало её следы, и там, где краснотал качался, к заре другой путь меж кувшинок означался водой нагой. Вставало солнце удивлённо, как жёлтый слон, в деревьях тёмные знамёна кладя на склон, а птицы и ручьи болтали, что – не понять. Что ж встреча тех двоих – была ли? Как знать, как знать… О встречах слыхивал, не скрою, коротких, ах, – заря встречается с зарёю на северах! Гастроль под открытым небом Над бутафорским датским королевством мышей летучих лоскутки – беззвучные аплодисменты. Нет зрителей – ряды молчащих Гамлетов сверяют свою совесть с той, мятущейся на сцене ветхой, словно в мире целом восстали тени сгубленных отцов. Незримыми терзаемый страстями рассудок сам – наполовину страсть: как быть?.. Да разве ж не завидней одержимость безумного испанца из Ламанчи?! Над бутафорским датским королевством угасли фонари, рукоплесканья иссякли, выставились звёзды. Нет Гамлета – немолодой актёр стирает грим, в аллеи из партера, безмолвствуя, уходят эльсинорцы. День завтрашний приподнимает плечи: как быть?.. 1964 Мельня У струй замшелых рек, что начинают бег водою ключевою, – на мельнице забытой творится время всё – нехватка и избыток, всё бремя времени, на всё живое. Великий Мельник сносит непрестанно в помол грядущего зерно, в котором – первозданно – изменчивое с вечным сведено, и мелево выносится на форум и пожирается немедля хором, в котором нет числа мирам и меры временам, крупчатка жизни сыплется и нам. Напряг безостановочен работы, нет роздыху, не сбавить обороты: и жернова прожорливо скрежещут, и колесо скрипит, и плицы мерно плещут, и с жёлоба язык струи, свисая, блещет от солнц и лун, сменяющих друг друга, и мудрая вода бормочет без досуга: – Замрёшь на миг, вовек не отомрёшь – беги, пока бежишь, хотя б и невтерпёж!.. Мне слышен этот голос поневоле, тварь божия – бодлив я, да комол и невелик, а все же мукомол доставшейся мне доли. 1964 «Весенние кроны…» Весенние кроны ещё лишь на днях висели зелёным дождём на ветвях. Я знаю два самых чарующих дома: там сумерек запах, здесь воздух черёмух, там зритель я завтра, здесь нынче актёр, – кулисы театра и леса шатёр! В излюбленном блещет вода эпизоде, листва рукоплещет прекрасной погоде, и я с той галёркой согласно томим негромкою ролькой – собою самим. 1964 «Я брал её за тонкие запястья…» Я брал её за тонкие запястья, их совершенно просто целовал. Я этого никак не называл, а в книгах – почитается за счастье, и там еще об этом говорится: все в первый раз – потом не повторится! И на заре меня попутал бес. В неповторимость счастья не поверив, захлопнув книгу, распахнул я двери – ну, что ж, проверим правоту небес: все в первый раз – потом не повторится! Не довелось мне к ней же воротиться, дверей знакомых вновь не открывал. Я осознал, что повторимость – счастье, когда её за тонкие запястья, случалось, брал и просто целовал… 1964 |
