Через полгода она решила порадовать меня тренингом по психодраме. Я принял подарок – мне хотелось посмотреть на Юлю, которая занимала все больше и больше места в нашей жизни.

Юля оказалась невысокой, плотненькой, с широким лицом и небогатыми белыми кудряшками. Помоложе меня. Она сидела, поджав под себя ноги, на матах в спортивном зале школы недалеко от Нагатинской, по правую и по левую руку от нее вдоль стен заняли места будущие психологи.

Юля и правда притягивала к себе – от нее без всяких проводков можно было подзаряжать севшие аккумуляторы. Ее хотелось слушаться. Может быть, именно это хотела сказать моя Любка, когда говорила «секси».

Я один среди девушек. Моя среди всех самая хорошенькая. Гордая, что привела меня, волнуется. Приготовила ручку с тетрадкой, поглядывает – выдержу ли я такие посиделки? Выдержу. Она тоже отважно осваивала мой мир, где пахло конским потом, смолистым дымом, багульником и сырыми портянками. Тряслась верхом по неровным горным тропам, ночевала под звездами или в таежных избушках, где по нарам бегают мыши.

Итак, мы проводим расстановку по Хеллингеру. Так, как понимает этого Хеллингера Юля.

Рядом с ней садится девушка Маша. Черные вьющиеся волосы, очки, неплохая фигурка. Черный свитер, черные джинсы. Жалуется на трудности в сексуальных отношениях с мужем, еще она, кажется, ужасная мать. Мать-ехидна. Еще на работе «полный пипец». Затем идет путаный рассказ о детских травмах.

Я привольно разлегся на матах, слушаю Машу и вспоминаю время, когда у меня тоже было плохо с сексуальными отношениями, да и вообще со всеми отношениями, когда ушла первая жена, когда я улетал от пятидесяти граммов водки, мучился желудком и безденежьем, когда было тоскливо ложиться спать и страшно просыпаться. Мне казалось, что меня собьет автомобиль, мне казалось, что от меня пахнет чем-то нехорошим, и я постоянно принюхивался к себе.

Потом неожиданно позвонил Эрик Костоцкий с Алтая и сказал, что они все ждут меня.

Мои друзья ждут меня на Золотом озере, им будет здорово опять увидеть меня и снова сходить со мной в тайгу…

Трудно поверить, что тебя кто-то ждет и действительно хочет увидеть. Все еще оставалась надежда, что завтра тебя окликнет на улице прекрасная женщина и все пойдет хорошо. А послезавтра заработаешь кучу бабла, поедешь с этой женщиной, например, в Париж, будешь пить хорошее вино, закусывать устрицами, мидиями, улитками и даже отчего-то разговаривать на чистейшем французском языке, делая красивые и уверенные жесты.

Мне повезло, что я сумел плюнуть на эти светлые надежды. Купил билет на поезд и взял с собой старую, оставшуюся от отца байдарку. Потом собирал эту байдарку в поселке Аирташ под весенним проливным дождем и радовался этому дождю. Радовался, что все попрятались по домам и ко мне никто не подойдет и не будет задавать вопросов или проверять на твердость. Побросал свои вещи в нос и начал грести, планируя сделать тридцать километров за ночь.

Не одолел и десяти с попутным ветром. Силы ушли, и было холодно. Подошел к берегу, попытался развести костер, но он почему-то не разводился. Сидел на мокром бревне, курил и дрожал, потом опять погреб в темноту, с трудом удерживая весло деревянными руками.

Потом заметил огонек на берегу. Снова причалил, поднялся к одинокому дому и попросился переночевать. Сидел у печки, размякший от разговора, будто после бани, грел ладони о кружку с чаем. Слушал медленную, чуть заикающуюся речь Славки Сахневича, глядел, как его жена Мира укладывает спать расшалившегося Богдана.

А назавтра проснулся в доме новых знакомых один, нашел на столе оставленные для меня пирожки, золотые от утреннего солнца, и записку с пожеланием счастливого пути. Когда мне становится трудно, я вспоминаю эти золотые пирожки.

Все лето я провел с Эриком в тайге, а потом остался там работать.

…Маша с хорошей фигуркой уже закончила свой рассказ. Ее мать выбросилась из окна, а отец-алкоголик избил до смерти младшего брата.

Под руководством Юли она выбрала из числа сидящих вдоль стены себя саму, своего папу и свою маму. Расставила их в центре зала. Потом братишку и бабушку. Я оказался выбран в качестве мужа. Меня взяли за плечи, поставили куда-то между отцом и матерью и сказали: «Ты мой муж Саша».

Сама Маша уселась в сторонке и принялась наблюдать за происходящим.

И я стал Сашей. Глядел на остальных и старался делать что-то похожее. Юля подходила к каждому из выбранных родственников и спрашивала, что они чувствуют. Один говорил, что ему не хватает кого-то за спиной, другому было тяжело ощущать стоящую рядом фигуру матери. Третий вовсе хотел лечь и умереть. Юля понимающе кивала, поворачивалась к сидящей в углу Маше, поднимала брови, Маша плакала.

Я был мужем и старался хоть что-то почувствовать.

– Ну, как ты живешь про все это?

На меня смотрят внимательные Юлины глаза.

– В животе бурлит. И левая ладонь как будто холодеет. Я правда не уверен.

Юля поворачивается к Маше:

– Ты видишь? Маш, ты понимаешь про это?

Маша плачет.

Потом они выстраивают длинную череду бабушек и прабабушек, кладут какого-то мертвого родственника на пол и склоняются над ним, и я остаюсь в забвении. Сажусь на маты, потом откидываюсь на спину, потом неожиданно засыпаю.

– Муж, вставай.

Меня трясут за плечо, ставят рядом с Машей. Сзади нас длинная череда ее предков. Девушка, игравшая роль Маши, уходит в сторону, теперь главного героя всей драмы играет сама Маша.

– Возьми его за руку. Говори ему: «Я твоя жена, ты мой муж». Теперь ты ей говори: «Я твой муж, ты моя жена».

Маша смотрит на меня чистыми, верящими глазами и говорит, подаваясь всем телом вперед:

– Я твоя жена, ты мой муж.

Я нервно оглядываюсь на Любку. Но у нее такие же чистые, взволнованные, омытые чем-то новым глаза.

Признаюсь Маше, что я ее муж и люблю ее, а потом следует катарсис, и героиня начинает выстраивать новые отношения со всеми своими живыми и мертвыми родственниками. Она беспрестанно заливается слезами, затем вдруг становится серьезной и говорит всякие важные слова.

Я стою и держу незнакомую девушку за влажную, трепетную руку.

Люба благодарно смотрит на меня.

Перерыв на обед.

К вечеру второго дня настала моя очередь. Это Любка уговорила Юлю «расставить» меня. Это подарок, нужно его принять.

И я выбираю себя и своих родных.

Нет, ну это смешно – выбирать самого себя в этой куропачьей стае! Хожу в носках туда-сюда вдоль сидящих девушек, и они мне улыбаются, я у них один, у многих уже побывал мужем, братом или отцом.

В этом тренинге, вообще во всей этой психологии есть что-то слишком женское – все эти чувства, внутренние ощущения, постоянные озарения и открытия, слезы, отношения, проблемы. Это, конечно, раздражает.

Хоть еще один мужик сюда пришел? Хоть один Саша, Паша или Дима, которыми я побывал за эти два дня, пришел? Нет. Я один участвую в этих девичьих посиделках.

Это похоже на игру «Море волнуется раз, море волнуется два…». Или вот еще есть игра в ассоциации – такое тоже не очень солидное занятие.

Надо быстрее выбрать, и дело с концом.

Не помню большинства имен, поэтому просто даю руку одной из девушек и помогаю встать. Ставлю ее в центр зала, сообщаю ей, что теперь она – это я.

Девушка на две головы ниже меня, слушает, не поднимая глаз, сутулится. Ладошки сжаты в кулачки, волосы схвачены резинкой на затылке, стоит чуть косолапо, в бесформенных, мешковатых джинсах. Только сейчас толком ее разглядел, не замечал все это время. Незаметная она какая-то, зажатая. Хотя и страшненькой ее вроде не назовешь.

Гляжу на нее и вспоминаю, как проходил весь девятый и десятый класс в нарочито позорных пенсионерских ботах «прощай молодость», у которых все время ломалась молния. Делал вид, что мне плевать на внешность, и никто не мог обвинить меня в том, что я пижоню.

Учебники я почти не открывал, родители ошиблись, настояв на окончании десятилетки. Последние школьные годы я потратил на Джека Лондона и Арсеньева, на журнал «Охота и охотничье хозяйство», книгу Формозова «Следы лесных зверей» и прочую литературу, которая касалась таежной жизни, охоты и бесконечных пространств, которые располагались к востоку от Уральского хребта.