…И побрел он в тоске и в тумане, И очнулся на тех берегах, Где скакали безрогие лани Почему-то на задних ногах. «Это что же, друзья-иноземцы? Объясните мне эту муру!» И ему отвечали туземцы: «Извините, мы вас кенгуру». «Но тогда почему же при этом… Почему, почему, почему?..» «Кенгуру», – ему было ответом, «Кенгуру», – объяснили ему. Он тряхнул головою, подумал: «Может быть, я в тифозном жару? Что не спросишь у них – кенгуру, мол, Отвечают на все: «Кенгуру». И тогда он достал кошелечек, Из того кошелечка – листок, И свернул его ловко в кулечек, И стряхнул сигарету в кулек. И скакали безрогие лани, Неизвестной свободы ища. Терпеливые островитяне Обступали его, вереща. И стоял он в тоске и в печали На великом вселенском ветру, И туземцы ему отвечали: «Кенгуру, кенгуру, кенгуру». Левша Левша сковал гвоздочки для подковок Игрушке царской – аглицкой блохе. Конечно, был он преизрядно ловок, Но посвятил усилья чепухе. Дается ж людям бесполезный дар! Иной искусник не такое может: Из маковинки сделает футляр И внутрь пылинку-скрипочку положит. Бес, не иначе, помогает им, Чтоб искусить сопоставленьем ложным, И делается малое – большим, Великое становится возможным. А все масштаб. Подумай: я и ты – Из космоса, – и даже с самолета. На нашу жизнь посмотришь с высоты – Какая ювелирная работа! Вдоль опушки[1] Бредут вдоль опушки коровы, Спокойны и благообразны. Они как невесты Христовы, Отвергшие мира соблазны. Дождь мочит, палит ли их зноем – Их туши объяты покоем, Гуртом ли их гонят иль строем, Куда? – да не все ли равно им? Объяты их грузные туши Покоем; их зыбкие души Под синею тучкой осенней Витают, как пряжа паучья По воздуху – или созвучья Есенинских стихотворений. Бредут вдоль опушки коровы, К вечерней привыкшие дойке. Шагает за ними суровый Пастух в сапогах и ковбойке. Забыв свой характер бодучий, Бредут под осеннею тучей, Темнеющей медленно тучей, Стихи сочиняя на случай. Какой такой, в сущности, случай? 1970 Попутчица Два дрогнувших, два мягких лепестка Девичьих губ в морщинках нежной зыби. Как будто отогнулся край цветка Созревшего – и смялся на изгибе. Узнав, я принимаю до конца Твой каждый лепет, каждую причуду: Ты – белый ствол, сережки да пыльца. Я много раз встречал тебя повсюду. В июльский зной, сомлев от комарья, Невежей стоя в облаке соцветий, На прутиках каких-то трогал я Волокна, шелковистые, как эти. Бояться ли каких-то адских мук? А жизнь отдав, идти ли на попятный? – Когда за насыпью искрится луг И мечет нам в окно лучи и пятна, Когда в купе такие сквозняки, Что можно, даже сердцем не рискуя, Нажав свободно, эти лепестки, Как львиный зев, раскрыть для поцелуя. Костер Тяжелого состава гул. Платформа. Переезд. Шлагбаум, падая, блеснул, Как штык наперевес. Шуршат обходчика шаги По щебню пустыря, И прыгает вокруг ноги Пятно от фонаря. Безлюдье. Рельсов лунный лед. И ветер вдоль путей. И вновь остуда продерет До дрожи, до костей. Сквозь прежний пыл и прежний страх Увижу я, застыв, Как женщина стоит впотьмах, Лицо отворотив. Ее платок заиндевел, И я не знал, как жить, И ничего-то не умел Спасти и изменить… Шел снег. И прежде, чем уйти, Решила ты в уме, Что милосердья не найти На всей земле-зиме. Ах, как потом в слезах трясло, Как худо без угла. А людям надо лишь тепло. А где достать тепла? Такой мороз в ту ночь пылал, Такой был лютый час, Что и костер не согревал, А только мучил нас. Тянуло жаром от огня – И стужей – со спины. Затем так руки холодны, Глаза опалены. Над озером Ну полно, Аленка! Устал я кричать и аукать. Спустилося солнце за старые ели, И в той стороне Стало небо совсем полосатым, И перед закатом Нагретые волны сильней заблестели. Вечерняя птица Из зарослей шумно вспорхнула. «Она утонула! Сестрица твоя утонула!» – Мне крикнула птица – и озеро перепорхнула В три взмаха скользящих И снова пропала В кустах краснотала, В дрожащей листве краснотала. Аленка, ну выйди же! Страшны мне эти загадки. Вот тоже затеяла прятки! Но ветер подул, и деревья в лесу зашумели: «Вот здесь, в этой теплой купели Найдешь ты ее – В этой теплой и чистой купели». Так значит… Так значит, тебя эта заводь зеленая прячет! Баюкает мглой, тишиною звенит, как в колодце… И черный сомище У ног твоих вьется, Трава по рукам оплетает… Ключи, пробиваясь со дна, все бормочут, щекочут, Холодной волною глаза размывают, Холодной, подводной волною глаза размывают. Очнись же, Аленка! Скорее от мест этих злых откочуем! Село недалеко, Успеем до ночи, а нет – так в стогу заночуем. Всегда тебя слушаться стану, Теперь – без обману, А как набредем на малину, То сам буду первый делиться. В грозу на дороге, Зимой без костра в холодину, И что ни случится, И мерзнуть, и мокнуть – не в горе! – И пить из копытца – Но не разлучаться, Но не расставаться с тобою! …Уже засыпают кувшинки, И только, как стрелки, Как маленькие пружинки, По светлой воде Все скользят и скользят водомерки… (Песок остывает, Осоку знобит у обрыва…) Но сумерки медлят, Не гаснет вода, И прозрачное небо не меркнет, По светлой по сонной воде Скользят водомерки… (Куда я пойду?) Скользят и скользят торопливо… вернутьсяВ древнеиндийской поэзии «корова» отождествляется со священной речью, с поэзией. В гимнах «Ригведы» «трижды семь коров источают речь-молоко», «великое слово зародилось в следе коровы», и проч. Но всё это я узнал много позже. |
