Мечислав снова повернулся к нам, отложил инструмент, за который было взялся, фыркнул.

— Ну вы, ребята, смешные. Вы думаете, я из-за одной оплошности от такого ученика откажусь? Да, меня разозлила твоя истерика, Яр, но мы и без твоего папочки этот вопрос решили бы.

Мой мелкий уставился в пол, закусывая губу. Густо покраснел. Кажется, я больше не единственный авторитетный и значимый мужчина в жизни ребёнка. Я ревную?

— Давай-ка, Драг, на выход, — выдернул меня из мыслей о ревности Меч.

— Пусть он останется, пожалуйста! — взмолился мелкий.

— Может ему ещё и за ручку тебя подержать?

— Я просто хочу посмотреть, — встрял я. — Я не буду вмешиваться, обещаю. Может, научусь у тебя чему-нибудь.

— Да уж, строгости, например. Нянчишься с ним, как с молокососом. Ладно, чёрт с тобой, оставайся. Но стоять вот там, — он указал на дальнюю стену. — И никаких своих колдовских примочек не использовать.

— Я не умею избавлять от боли на расстоянии, Меч, успокойся. Спасибо, — я покорно отошёл к стене, оперся на неё спиной, скрестив руки на груди.

— Ну, раздевайся, сорванец.

Яр дёргано, нервно выпутался из одежды, бросил её на стол с кузнечными инструментами. Мечислав качнул головой в сторону столба, который был одновременно опорной колонной и частью полки, на которой остывала всякая металлическая мелочь. Яр несмело подошёл к столбу, вытянулся возле него, подняв руки и обхватив его ладонями. Я знал, что стоя перенести порку куда сложнее, но вмешиваться не смел. Если мой ребёнок хочет быть кузнецом, если он сам решился принять это наказание — кто я такой, чтобы встревать?

— Не трясись, сорванец. От этого ещё никто не умирал.

Я хмыкнул, вспомнив, как сам говорил это мелкому почти пять лет назад. Чужому ребёнку, который стал моим. Ребёнку, который вчера назвал меня папой.

Кузнец вытащил откуда-то из-за печи ведро розог. Тоньше и длиннее, чем мои. И явно хорошенько отмоченные. Оставалось только надеяться, что не в соли. Нет, Меч бы так бездумно деньги не тратил. Соль всё-таки дорогое удовольствие.

— Ноги шире, — велел кузнец, взмахивая розгой в воздухе.

Я нервно выдохнул. Кажется, смотреть на порку сложнее, чем пороть. И даже сложнее, чем быть поротым. Бедная Лада. Что же она пережила тогда, когда я наказывал его первый раз? Он ведь совсем маленький был…

Розга с визгом опустилась на попу моего ребёнка. Он даже не шелохнулся, хотя я видел, что удар был приличным. Я опомнился и стянул перстень. Да, Мечиславу не нужно прикладывать особых усилий, чтобы пороть так, как обычно порол я. Ох и повезло же нам, что Яр не обычный мальчишка.

Удары ложились равномерно и жёстко, чёткие, жалящие. Красные полосы вспухали на попе одна за одной. Ровные, с одинаковым расстоянием между ними. Кузнец, черт возьми. Яр переступал с ноги на ногу и впивался пальцами в столб. Да уж, у Мечислава будет много вопросов, когда он увидит эти следы от ногтей. Ребёнок до сих пор не проронил ни звука. Глубокий вдох. Удар. Рваный болезненный выдох. И снова глубокий вдох. Кузнец каждые пять ударов менял сторону. Не хотел оставлять захлёсты и травмировать бёдра. Хотя сидеть парню всё равно будет тяжеловато, конечно. Ну ничего, не зря же он со знахарем живёт.

Мечислав перешёл к нижней части ягодиц. И, кажется, добавил силы в удары. Я закусил губу. Яр поднимался на носочки, выгибался под каждым ударом, стонал, но всё ещё сдерживал крики.

Кузнец еле слышно считал — и это не могло не радовать. Значит, он контролирует ситуацию, а не просто бьет, чтобы бить. Мальчик вжался лбом в столб, выставляя острые лопатки. Я видел, как ему тяжело стоять. Как трясутся колени. Как судорожно он хватается за столб. Я слышал, как ему тяжело терпеть. Всхлип. Перетерпел. Всхлип. Я сжимал кулаки, впиваясь ногтями в ладони — только бы не влезть. Всхлип. Перетерпел. Всхлип. Всхлип. Сорвался на тихий плач. Ну хватит, кузнец, достаточно. Мечислав громко отсчитал последнюю пятерку и остановился.

— Молодец, сорванец. Достойное поведение. На сегодня свободен. А завтра приходи, поработаем.

Он помог ребёнку ровно встать, потрепал по волосам. И даже такая мелочь вызвала у меня приступ ревности. Ты должен учить его, а не по голове гладить!

— Хороший у тебя мальчишка, знахарь. Будет толк из него.

— Спасибо, Мечислав, — я притянул Яра к себе и мягко обнял.

Кузнец кивнул и вышел, чтобы дать Яру время прийти в себя. Ребёнок как всегда вцепился пальцами в мой плащ, уткнулся лицом в плечо и горько, отчаянно зарыдал.

— Всё хорошо, малыш. Всё закончилось. Ты молодец. Слышал, что сказал кузнец? Из тебя будет толк. Ну не плачь, бесёнок. Пойдём пить чай и делать компресс, да? Ты молодец, Яр, всё хорошо, — бормотал я, поглаживая его по спине.

— Спасибо, что ты со мной, — сквозь всхлипы сообщил мне ребёнок.

Я не сдержал самодовольной улыбки. Сосите лапу, господин кузнец. Я всё ещё для него самый-самый.

========== Четырнадцать ==========

Я проснулся от отвратительного липкого чувства, что на меня кто-то смотрит не отрываясь. Сел на кровати, оглядывая комнату.

Ребёнок стоял у дверей, скрестив руки на груди. Волосы растрёпаны, рубаха мятая, сам босиком. Глаза блестят, дышит неровно, будто испуган или только что бежал.

— Тебе кошмар приснился? — сонно спросил я.

Он покачал головой, попросил шёпотом:

— Пойдём, пожалуйста, со мной.

Я поднялся и живо влез в штаны. Что у ребёнка стряслось уже? Только светать начало…

В его комнате как-будто ураган прошёлся. Всё вверх дном. Одеяло скомкано, подушка на полу. Окно открыто настежь, налетело всякой мошкары. А посреди комнаты — лавка. Та самая, на которую он последний раз укладывался ещё осенью. Я знал, что он пару раз получал от Мечислава, но мне он поводов для наказания не давал. Поэтому я мало понимал, зачем здесь она и зачем здесь я.

Он двигался отрывисто, нервно, резко. Достал из угла рядом с окном ведро розог — явно сам нарезал — поставил передо мной. И начал раздеваться.

— Так, Яр, остановись. И объясни мне, что происходит.

— Я хочу… — он запнулся, прочистил горло. — Я хочу, чтобы ты выпорол меня.

— За что?

— Это так важно? Я же прошу сам.

— За что? — твёрдо повторил я.

Глаза в пол, кулаки сжаты, губа закушена, плечи дрожат. Да что случилось, Перун тебя возьми?!

— Пожалуйста. Просто…

Я качнул головой и направился к двери. Разберёмся с этим утром. Я, конечно, уже не усну. Но и продолжать этот бессмысленный торг не намерен.

— Я не ночую дома, — выпалил он, когда я уже почти вышел из комнаты.

— Что?!

— Я ухожу из дому по ночам. Иногда. Но сейчас это… Три ночи подряд… И я… — он был на грани истерики, но глаза были сухие.

Плохо. Очень плохо. Я усадил ребёнка на кровать. Я начинал понимать, что происходит, и мне пришлось приложить усилия, чтобы самому не запаниковать.

Я кинулся к окну, осмотрел раму, подоконник. Я должен был почувствовать, если бы он выходил куда-то ночью.

— Здесь были амулеты — где они? Ты не мог их убрать, ты бы до них даже не дотронулся.

— Мама убрала.

— Серьёзно?!

— Я сказал, что ты разрешил, — он совсем не звучал виноватым, только немного смущённым.

— И она даже не переспросила у меня?

— Ну, меня же накажут за ложь, — он улыбнулся, хищно, по-лоймовски.

Я вздохнул. Лада постоянно забывала, кем является её сын на самом деле. И, кажется, теперь это сыграло с ней злую шутку. С нами всеми.

— Куда ты ходишь?

— В лес. В основном.

— Что ты там делаешь?

— Бегаю. Лажу по деревьям. Купаюсь в ручье. Смотрю на звёзды.

На ночном выпасе в его родной деревне пропало несколько жеребят за последнее время. Лоймы нередко перекусывали детьми домашнего скота, когда не могли добраться до человеческих. Я не замечал за ним раньше какой-то неадекватной страсти к мясу — он куда больше любил ягоды и сладости. Но он ведь взрослеет. Растёт. Недавно ему исполнилось четырнадцать… Вдоль позвоночника побежали ледяные мурашки.