— Тиша к стене, Богуслав ко мне.

Мне кажется правильным называть их ласково. Показывать, что я не злюсь. Просто делаю, что должен. А они получают, что заслужили. Беда только в том, что ласковой и красивой формы для имени «Яр» я так и не изобрёл, а любимое обращение мне вчера запретили использовать. Но ничего, со своим я как-нибудь по-другому разберусь.

Тихон встаёт, судорожно натягивает рубаху и шагает в объятия к старшему, утыкаясь в плечо, тяжело выдыхая. Богуслав виновато смотрит на меня, всё ещё прижимая брата к себе.

— Эм, я сейчас, господин знахарь. Извините…

— Я подожду, Богуш, всё хорошо.

Они подбадривающе хлопают друг-друга по плечам, Тихон отворачивается к стене, шутливо шлёпая младшенького по пояснице чуть выше исполосованной попы. Жадан всё ещё шмыгает носом — непонятно только, за себя или за Тихона. Богуслав шагает к лавке, на ходу стягивая рубаху. Я устал. Это только середина. Перун всемогущий. Ещё двое… Богуславу уже и лавка-то коротковата. На крепких, бледных в сравнении с загорелой спиной, ягодицах заметны следы последнего наказания. У Тихона и Жадана ничего такого видно не было. Получал отдельно? Или это тройная доза так долго сходит? Это же он обычно получает в два с хвостиком раза больше, чем сейчас…

Да, я в своё время отгребал ещё больше и ещё жестче. Но меня в целом не очень-то жалели и ни капли не любили. А Молчан-то своих обожает. Причём старшего, кажется, больше всех. Хоть и говорит, что у него любимчиков нет. Но первый же… Может, поэтому так строг с ним. Любовь иногда принимает странные формы.

— Подтянись на руках немного вверх, руки согни в локтях — будет удобнее, — мягко посоветовал я, взвешивая розгу в руках.

Плавные, слитные движения, под кожей играют мышцы. И полное спокойствие. Это вам не мелочевку драть… Как рассчитать силу?

В отличие от мелких, первую десятку кладу медленно, варьируя силу и направление ударов, внимательно слежу за лицом. Жмурится, кусает губу — слишком сильно. Никакой реакции — слишком слабо. На мгновение закрывает глаза, выдыхает через рот — отлично. Следующую десятку кладу уже быстро. Тишина и спокойствие. Как будто на пустой лавке удары отрабатываю. Он не дёргается — даже исполосованная задница не вздрагивает. Хотя я вижу, что ему больно. Третья десятка. Переставляет съехавшие ладони, чтобы было удобно держаться. Всё. Как вообще понять, что наказание имеет эффект? Конечно, сто двадцать он так легко не переносит, наверное. Но я просто не могу влепить ему столько. Это нечестно. Четвёртая десятка. Неужели дыхание наконец-то сбилось? Обычно все эти пыхтения, всхлипы и стоны вызывают во мне только жалость и желание быстрее закончить, а лучше вообще прекратить наказание прямо сейчас. Сдерживает только сила воли. Но сейчас я почувствовал… Триумф? Радость? Да вы, батенька, садист… Пятая десятка. Я вижу, как напряжены мышцы, как побелели костяшки пальцев, как плотно сжаты губы. Я слышу, как сразу после удара он быстро выдыхает и глубоко вдыхает перед следующим. Всё.

— Богуш, к стене. Яр — на лавку.

Богуслав поднимается легко и плавно, его не трясёт в отличие от младшеньких, он выглядит спокойным. Неприятная процедура — не более того. Но я замечаю, что глаза влажные, и притягиваю его к себе. Хлопаю по спине, как он делал братьям. Ты молодец, Богуслав, молодец. Он застывает в моих объятиях. Напряжённый. Очень напряжённый. Что-то не так.

— Эй, ты в порядке, парень?

Только сдержанно кивает, высвобождается из моих рук и шагает к стене, надевая рубаху. Да что случилось-то?

Ладно, сначала закончу со своим мелким.

— Яр, почему ты ещё не лежишь?!

Не срывайся на нем. Не срывайся. Он-то тут при чём? Безусловно, он втянул их в эти неприятности — удивительно вообще, как трое сыновей строгого отца всё время идут на поводу у мелкого раздолбая. Но ведь Яр не заставлял меня их пороть — это моё решение. Так что взятки гладки.

— Потому что я ждал пока ты натискаешься с Богуславом, — язвительно отвечает мелкий, вытягиваясь на лавке.

Ревнует что ли? На удивление его дерзость не злит меня, а наоборот расслабляет. Это моё. С этим я знаю, что делать. Когда обнять, а когда шлёпнуть. Когда он расстроен, а когда зол. Когда ему нужен разговор, а когда одиночество. В этот раз я даже перстень не снимаю. Не хочу, чтобы эмоции Молчановских отвлекали меня от ребёнка. Я уже знаю, с какой силой и частотой класть удары. Справлюсь и не видя его реального облика — нужно только помнить, что вчера он уже получил. Я хмыкаю и кладу первый удар, вкладывая чуть больше силы, чем когда порол мальчиков. Яр фыркает, ёрзает.

— Рановато ты начал крутиться.

— Просто неудобно, — ворчит он. — Вот, всё. Бей.

Я кладу остальные из первой десятки. Отворачивается от меня, утыкается носом в плечо. Пыхтит. Я знаю, что он не позволит себе сдаться раньше Жадана. Он бы вообще хотел перенести наказание, как Богуслав, но кишка тонка. Вторая десятка. Когда там малой начал хныкать? На тридцати? Ну-ну. Удачи, Яр, удачи. Нет, он пока держится. И даже не ёрзает. Вздрагивает под ударами, впивается зубами в своё же плечо. Это что-то новенькое. Бесёнок, у тебя зубы острее волчьих клыков. Поаккуратнее с этим. Надо бы его остановить, но я не могу при ребятах. Так что я просто кладу третью десятку с оттяжкой, чтобы он наконец разжал челюсти и заорал. Но он только крепко жмурится и тихо протяжно стонет. Впивается зубами в плечо ещё больше. Не злись, Драг. В конце концов, потом полечишь. Потому что если и четвертую десятку положить с оттяжкой, лечить придётся не только плечо. Из-за перстня синяки еле заметны, Драг, но они есть. Ему вчера крепко досталось. И сегодня больнее, чем остальным. Чуть ослабляю силу ударов. Четвертую десятку он переносит на удивление стойко. Ну и заносчивый же бесёнок. Посмотрите, какой терпеливый. Может его всегда при посторонних пороть? Были бы вдвоем — орал бы уже на весь дом. На середине пятой десятки он наконец сдаётся и начинает плакать. Причём как-то внезапно. Только что пытался дышать ровно и сдерживать стоны и вдруг разрыдался. Кладу оставшиеся пять быстро и мягко, но на каждом он вскрикивает сквозь слёзы. Жду немного, пока рыдания перейдут во всхлипы.

— Ну всё, вставай, кузнечик, и иди постой у стены с ребятами ещё немного.

Он поднимается, натягивает рубаху, вытирает рукавом слёзы.

— Почему я кузнечик? — тон обиженный, как будто я его незаслуженно выпорол.

— Как кузнец, только маленький, — смеюсь я, заключая его в объятия. — Ты же запретил мне называть тебя…

— Называй лучше бесёнком, — тихо бурчит он и выпутывается из моих рук, разворачивается к стене.

Становится рядом с Богушем, а не с Жаданом — мол я уже взрослый — получает от него одобрительный хлопок по плечу. Я устало выдыхаю. Вот засранцы.

На выходных напьюсь с торговцем. Слишком много вопросов накопилось.

========== Богуслав ==========

Комментарий к Богуслав

Так сказать, спин-офф. Который должен был быть написан, чтобы объяснить (в первую очередь себе), что иногда что-то кажется очень неправильным и тем не менее является необходимым. Наслаждайтесь.

Я вышел на улицу, вытянул из колодца ведро воды и выпил залпом целый ковш. Зашёл к Ладе. Она сидела на устроенной для мальчишек лежанке и плела что-то из лозы. Действительно, уютно и тепло.

— Ты закончил?

Да, но… Я позову тебя в дом чуть позже, хорошо? Мне надо поговорить с одним из них, и я не знаю, чем закончится этот разговор.

— С Яром?

— Странно, но нет.

Она поднялась, обхватила меня за шею, почти повисая на моих плечах, и крепко поцеловала. Этой молчаливой поддержки мне было достаточно, чтобы понять, что я не так уж и устал.

— Только не засыпай, ладно? — я приобнял её за талию. — К тебе у меня тоже есть… Разговор.

Она засмеялась.

— Тогда иди заканчивай побыстрее.

Я вернулся в дом, изучил четыре фигурки возле стены. Как стояли, так и стоят. Удивительное послушание. Жадан самый вялый — еле держится, опирается лбом о стенку. Как только примет горизонтальное положение, сразу вырубится. Это хорошо. Мой почти бодрячком, но оно и понятно — бесёнок же. Переминается с ноги на ногу, скучно ему. Тихон тоже уставший, ноги расставлены широко, чтобы легче было стоять. Богуслав не столько уставший, сколько напряжённый. Те трое — в целом расслабленные. Наказание окончено, они его пережили, герои. Если бы ещё лечь на что-нибудь мягкое задницами кверху — жизнь бы вообще казалась праздником. Но старшего этот праздник не касался. Он сжимал кулаки, держал голову ровно и как-то зло буравил стену. Ну что ж. Будем разговаривать.