– Это было твоим, твоим же оно и останется.

Перенесенная кома выбила из моей головы практически все данные о прошлой жизни, а то немногое, что осталось – все еще дребезжало, точно потревоженная первой каплей дождя водная гладь. Камски рассказывал о том, кто я такая и что именно делаю в своей жизни, и первое время я не верила, но стоило взять в руки оружие – и пальцы сами с удивительной точностью разбирали и собирали механизмы. Однако наличие таких умений и такого личного арсенала говорило только об одном: либо я была крутым, либо очень страшным человеком.

Темный синий комбинезон приятно сдавливал тело, однако в некоторых местах он мне все же казался маловатым. Увы, это были не те участки тела, которые молоденькие актрисы в кино принципиально подчеркивают одеждой на размер меньше. Комбинезон изредка царапал кожу в плечевых суставах, и зарастающие царапины не делали лучше. Напротив: каждый раз ощущать это снова и снова было раздражительно. Но я не жаловалась. Во всяком случае, я выглядела, как подобает высокопоставленному личному охраннику, способному только одним своим видом сказать «не связывайся со мной, если твои намерения не чисты».

Слегка покрутив головой, я размяла шею. Камски в черном приталенном костюме сидел с закрытыми глазами и запрокинутой головой. Мужские щеки на вытянутом лице покрывала щетина, бережно повязанный Хлоей черный узкий галстук струился вниз к бляшке кожаного ремня. Каждые наши поездки по делам были наполнены тишиной или же разговорами ни о чем. Вот и сейчас, спустя всего месяц осознанной жизни с Элайджей в одном доме, я ощущала себя вполне комфортно. Тишина была для меня ценным ресурсом, и Камски разделял это мнение. Хотя готова была утверждать, что на деле босс молчал из-за сонливости, а не каких-то там ценностных ориентиров.

Оторвав от дремавшего Камски взгляд, я отвернулась к окну. Капли дождя стучали по стеклу, ознаменуя приближающуюся весну. Начало февраля выдалось дождливым. Я не могла с точностью вспомнить погоду января (лишь отдельно взятые дни), и уже точно не могла вспомнить погоду декабря – настолько сильно была повреждена память. Но февраль показывал себя с самой неожиданной стороны. Деревья начали распускать первые почки, временами по утрам раздавались крики птиц. Даже льды реки Дейтрота тронулись. Вставая по утрам с первыми лучами солнца, я на протяжении десяти минут наблюдала за тем, как покрытые влагой глыбы льда дрейфуют в пока еще не бурном речном потоке. Темно-зеленые сосны и пробившаяся трава на берегу смотрелась с этими белыми снежными кусками контрастно. Это было красиво. Наверное, поэтому я не могла долго оторвать в первый раз взгляд. Мир вообще был для меня незнаком…

– Твое произношение улучшилось.

Голос босса вывел меня из раздумий, и я с непониманием посмотрела на проснувшегося Камски. Его тело все еще полулежало в расслабленной позе, однако голова больше не лежала на спинке сиденья. Серые, по-своему теплые глаза смотрели на меня с дружелюбием. Ему требовался сон. Это меня волновало.

– Ты поешь, – заметив мое замешательство, Элайджа указал кивком головы на огороженный отсек водителя.

Только сейчас я услышала звуки мелодии, под которую мужской голос на русском языке пел о встреченной им девушке. Я слышала эту песню лишь несколько раз в этом же салоне автомобиля, но раньше не замечала за собой желания подпевать. Видимо, сыграла роль задумчивость относительно усталости босса и моей потери памяти.

– Как протекают дела с изучением языков? – между тем учтиво поинтересовался Элайджа.

– Я знаю, это твой друг, – без нажима, но в открытую произнесла я. Врать Камски – все равно что на лбу себе написать «лжец». Этот взгляд серых глаз способен пронизывать душу. – Но этот твой Фриман ничего не понимает в преподавании. Ему с его помешанностью на обучении с помощью научной фантастики только по секретным научным базам бегать, да инопланетян мочить.

– Тем не менее, ты стала говорить лучше, – как бы невзначай отметил Камски.

– Вообще не понимаю, какой смысл мне учить сразу три языка, если у меня проблемы с памятью? Ты таким образом намекаешь, что мы скоро покинем страну?

Камски улыбнулся и ничего не сказал. Только смотрел в упор в своей привычной манере, желая высмотреть то, что скрыто за саркастично-настроенным лицом. Извечная таинственность и недосказанность, постоянные тайны начинали раздражать. Камски утверждал, что я работаю на него уже длительное время, но жить вместе мы начали только после произошедшего несчастного случая. Не знаю, с чем было связано желание босса держать меня поближе: со страхом за собственную жизнь или же с заботливостью, которую обычно проявляют друг к другу хорошие друзья. Просто однажды очнувшись на белой больничной койке, я, увидев перед собой мужчину в бордовой толстовке и с хвостиком на голове, вдруг поняла, что вот этот вот парень в очках – и есть мое прошлое. Я не помнила о нем ничего: чем он занимается, как я связана с ним, даже как его зовут – просто знала, что я должна быть рядом и все. И все же, несмотря на такую уверенность, я задавалась этими вопросами. Камски на них редко отвечал, если вообще отвечал. Всегда говорил, что восстановлением памяти должен заниматься специалист – пухлый доктор Дориан. Если вначале я воспринимала это, как данность, то теперь начинала беситься. Вот и сейчас, сижу, смотрю на босса раздраженным взглядом и мысленно чертыхаюсь.

Ну зачем на что-то намекать, что-то делать, а потом молчать?! Гораздо проще же все сказать напрямую, например: «Тони, вот тебе учитель, учи китайский, мы покинем континент» или «Энтони, у меня в распорядке дня публичный прием, так что я сейчас запрусь в подвале и специально на него опоздаю»! Тогда нам обоим было бы проще понимать друг друга. Мне бы не приходилось совершать какие-то действия относительно своих интеллектуальных знаний с отсутствием понимания важности этого процесса. И уж точно не стала бы играть роль мамочки, что постоянно поторапливает своего нерадивого сына к сборам в школу. Закатив глаза, я отвернулась обратно к окну. Камски, как и всегда, усмехнулся от такой реакции.

– Тебе не обязательно ездить со мной на общественные приемы и конференции, – уже не таким загадочным голосом произнес босс. Он вновь откинулся назад, расслабленно разложив руки по спинке черного сиденья. – Ты еще слаба, чтобы подвергать свою нервную систему перенапряжению.

– Я не могу сидеть в четырех стенах, зная, что ты посещаешь потенциально опасные места. Мне хватило двух безвылазных недель, когда даже выход на улице воспринимался, как подарок судьбы. К тому же, этот прием ничем не отличается от других, – без сарказма отрешенно произнесла я, исследуя взглядом мелькающие светящиеся здания. – Посетители как всегда скроют свои лица за притворными улыбками, ты как всегда будешь пожимать руки всем подряд. С твоим рвением появляться в таких местах мы все равно не засиживаемся на приемах дольше, чем на полчаса.

Некоторое время царила тишина. Мы и вправду посетили вместе уже не один прием и не одно заседание. Каждый раз я видела, как за спокойной улыбкой и добродушным голосом Элайджи скрывается желание поскорее вернуться домой. Заставлять себя посещать неприятные сборища людей нельзя, по крайней мере, я так считала. Нахмурившись, я посмотрела в упор на Элайджу. Мужчина тут же приподнял брови. Проведенное вместе время научило его распознавать мои эмоции, читать меня с помощью одного только взгляда на лицо.

– Какой вообще смысл ездить на общественные мероприятия, если они вызывают негативные эмоции?

– Мир цивилизации полон стереотипов, – мужчина говорил размеренно, но устало. Его глаза были прикрыты сонливыми веками. – Если человек моего круга не появляется на людях больше двух дней, то общественность делает его либо мертвым, либо тем, кто пытается скрыть какой-то грешок за спиной. На самом деле людям плевать на тебя, как бы они не старались выразить заинтересованность.

Элайджа Камски вновь откинулся головой на спинку, закрыл глаза и тихо охрипшим голосом пропел слова малознакомой мне песни: «Все, что я хочу сказать, Им на нас просто наплевать…»