Ночные огни мелькали с изнурительно медленной скоростью. Мы собирали все красные светофоры, как назло, а ведь так хотелось поскорее избавиться от угнетающего чувства потери внутри. Терпеливо ожидая окончания поездки, я туманно осмотрела свои руки. Ни единого пятна от голубой крови, ни единого намека на только что отмерший кусок сердца. Сидя перед телом Коннора с открытыми, смотрящими в вечность, глазами, я не смела дотронуться до него, только сотрясалась в затихающих рыданиях. Брюки высохли, кроссовки больше не чавкали. Оказавшись я в толпе людей, и никто из прохожих не сможет догадаться о том, что этот человек только что ползал по сырой дороге, поливал слезами синюю от тириума рубашку. Меня мог выдать лишь взгляд – пустой, обреченный. Взгляд солдата. Взгляд бесчувственного бойца.
Я шла следом за Камски, сознание не отдавало себе отчет о происходящем. Ноги вели меня вперед по коридорам какого-то крупного здания с колоннами, раздражающая музыка внутри стеклянного лифта не вызывала более привычного негодования. И снова, светлый просторный кабинет с бежевыми стенами, темный стол с бумагами, терминалом, семейными фотографиями и метрономом. До боли знакомые темные кресла, одно из которых стоит напротив стола психотерапевта, и одно – у входа в комнату. Я не была ранее в этом кабинете, и уж тем более не встречала сидящего напротив пухлого мужчину в черном костюме и синем полосатом галстуке. Однако из прошлого, проведенного в университете, все еще сочились многочисленные воспоминания о походах к врачу-психиатру под настоянием матери, а позже – кураторов учебного заведения. Я никогда не понимала странного рвения в сторону моего психического состояния. Да, я была враждебной, часто проявляла агрессию вплоть до драк, но разве люди с холеристичным темпераментом могут иначе?
В кабинете приятно пахло свежестью. За приоткрытым окном разносились едва различимые звуки проезжающих мимо автомобилей, звонкие удары дождя по железному подоконнику напоминали о недавней игре монеты между пальцев канувшего в века андроида. Я слышала этот стук, сгорбленно сидела в кресле напротив стола и пронзала психотерапевта в очках-половинках бездумным взглядом. Опыт общения с работниками психологической направленности подсказывал, что большинство практиков не подвластны таким зрительным испытаниям. Каждый из них из года в год был вынужден лечить огромное количество больных людей, и какая-то девчонка, утратившая «смысл жизни», не вызывала жалости или сомнений. Психотерапевты – они же хирурги, только действует не на уровне физического восприятия.
‒ Прежде чем мы начнем, ‒ мужчина отодвинул компьютерный стул и встал. Его медленные размеренные движения вроде бы должны вызывать чувство доверия, но мне было абсолютно наплевать. Я наблюдала за его действиями без какого-либо интереса. Представленный мне человек, некий Джон Майкл Дориан, обошел стол, держа в руках несколько бумаг. То, как тепло и дружественно поприветствовали друг друга Камски и психиатр, говорило о длительном знакомстве людей. ‒ Я должен соблюсти регламент и уточнить, принимаете ли вы решение, будучи во вменяемом состоянии. Не в депрессии или повышенном стрессе. Но… ‒ мужчина косо глянул на сидящего во втором кресле Камски, что чувствовал себя здесь гораздо уютнее меня, ‒ …я так понимаю, что вы желаете упустить этот этап.
Я коротко кивнула. Не с энтузиазмом или предвкушением. Знаете, как обычно кивает уставший, не соображающий человек в ответ на любой вопрос? Он надеется отделаться этим кивком от вторгающегося в его покой, лишь бы как можно раньше остаться в уединении и погрузиться в собственные мысли. Я была этим человеком.
Мистер Дориан сжал губы и понимающе кивнул в ответ. Он протянул мне лист бумаги, и это движение вызвало во мне желание истерично засмеяться. Чертова бюрократия…
‒ Мы должны с вами подписать некоторые бумаги, ‒ белые, испещренные черными строчками листы начали накладываться друг на друга на столе, и я, не слушая, что говорит человек, молча взяла ручку и начала ставить подпись в отведенных местах. Мистер Дориан на секунду запнулся, не ожидая такого рвения. ‒ Здесь договор о неразглашении, а так же соглашение на отсутствие претензий в случае последствий.
Я по-прежнему не слушала. Скрип ручки по бумаге временно вызывал чувство умиротворения и предвкушения от предстоящей в голове тишины. Сейчас же под черепной коробкой буйствовал приятный, но разозленный голос катаны, оставшейся в гостиной на диване. Ее крики взывали ко мне, истеричные мольбы просили не делать ошибки. Мягкий бархатный шелест мужского тона грозил кинуть меня в кипящий котел из истерики и паники, однако я держалась. Все новые и новые бумаги получали свои маленькие птички на краю листа, и, когда в руках психотерапевта осталось всего одно соглашение – женская рука решительно потянулась, чтобы взять его. Мистер Дориан не торопился отдавать. Он аккуратно отдернул лист, хмурясь и явно не радуясь тому, как резво я подписываю все предоставленные договора.
‒ Я понимаю, у вас сейчас не самое приятное состояние, чтобы вникать в каждую бумажку. Но это разрешение на аудиозапись всех наших сеансов. Мы с вами будем частыми собеседниками, мисс Гойл, и я бы хотел обеспечить нам обоим безопасность.
Я все так же смотрела в глаза мужчины поверх очков-половинок, держа протянутую руку. В моей жизни было множество бумаг. Поступление в университет привело за собой кипу план-отчетов по учебе, смерть Дака – кучу соглашений на хирургические и генетические вмешательства. Даже подписание бумаг о неразглашении правительственных тайн в отеле Детройта затянулось на долгие двадцать минут. Какое-то чертовое разрешение на запись меня не волновало. Хочет записывать – пусть записывает. Бумага получила свою отметку.
‒ Что ж… ‒ мистер Дориан присел на край стола. Сейчас он напоминал мне о душном кабинете для показаний, где Хэнк точно в такой же манере уселся рядом с посетителем – потерявшим андроида-подростка мужчиной. Узкие стены кабинета вызывали во мне чувство тревоги, уже тогда стремительно несущейся к свету под названием «пробуждение». Я не смело изучала профиль Коннора, поглядывала на его родинки на скулах, на голубой диод. Подразделение в голове требовало отодвинуться как можно дальше, и я подчинялась! Но все же ловила себя на мысли о тепле, которое могла излучать безупречная в своей внешности машина. ‒ Раз все бумаги подписаны, мы должны с вами обсудить нюансы нашей работы.
Не плохая идея, подумалось мне. Снова механично кивнув в ответ, я отложила ручку и без интереса уставилась на стоящие на столе электронные часы.
23:54
Дождь поливал улицы, растапливая едва затвердевшие льды и снега. Лужи на дорогах отблескивали от уличных фонарей, каждая идеальная водная гладь покрывалась рябью от удара дождевых капель. Температура поднялась на несколько градусов выше нуля, некоторые прохожие из крови и плоти расстегивали куртки, подставляя свои обнаженные головы под накрапывающие осадки. Время приближалось к полуночи, но кто-то все еще не сидел дома, не смотрел телевизор, не нежился в кровати под завывания легкого ветра. Бары работали в исправном режиме, аэропорт принимал и отпускал посетителей. «Живые» и люди давно покинули свои рабочие места, и это же настигло частично работающее предприятие «Киберлайф». Стены хранили молчание. Цеха пустовали.
Правительство ввело лимит на создание машин, аргументируя нежеланием перенаселять города и страну. Более того, волны недовольства людей, на деле состоявших из мелких группировок, могли привести к куда большим проблемам, чем взорванный штаб девиантов в Сиэтле. Не ограничив правительство производство – и можно было бы ожидать полноценные бунты.
Создание андроидов временно происходило в соответствии с тем количеством, что покидали мир навсегда. Это решение было принято с трудом, несколько часов члены комиссии просиживали на стульях в огромном конференц-зале. Никто из них не хотел давить на лидера девиантов, как и девиант не желал разжигать междоусобицу. В конце концов, было принято временно установить именно такое правило: умирает один – воспроизводится один; умирает двое – воспроизводится двое. Однако Маркус поставил одно важное условие, которое никто не смог оспорить в силу отсутствия в законодательстве пункта насчет дискриминации по видовой принадлежности трудящихся. Лидер «живых» потребовал возможность не допускать людей к работе на территории предприятий, вместе с этим желая самостоятельно устанавливать порядок функционирования цехов. Оттого ночью никто не работал. Девианты смело покидали заводы, кто-то уходил в свои новые собственные дома, кто-то ‒ оставался на территории цеха в качестве охраны.
