Он почти обернулся у дома. Хотел кинуть взгляд назад, но не стал этого делать. Я должна была забыть о нелепой случайности, списать все на «показалось», но, кажется, он чувствовал тоже, что и я. Потерянность, недоумение, недосказанность. Холодная логика, что прошлой ночью защищала желание Камски уберечь меня от беды, теперь нехотя принимала сторону встревоженного сердца. Коннор мог рассказать обо мне больше, чем многие из тех, кто окружал меня вне дома Камски. Я была в этом уверена так же сильно, как в том, что солнце встает на востоке, а река за стеной несет свои льды вниз по течению. Однако я не собиралась искать ответы на свои вопросы, не желая провоцировать мозг на спонтанные вспышки боли и мигание красной стены «НЕЛЬЗЯ» перед глазами.
– Как прошла ночь в баре? – от внезапных слов за спиной ПБ едва не выпал из рук на стол. Мистер Камски вновь взял стоящий рядом бокал, стоя ко мне боком и лицом к бегущему за стеклом речному потоку. – Ричард сказал, что ты вернулась в начале третьего ночи.
– Если твой Ричард будет за мной шпионить, я выкуплю его у тебя и утоплю в озере, – повседневно отозвавшись об услышанном, я сложила ПБ в кобуру. Револьвер настигла та же обязательная проверка боеготовности. – Все было нормально. Я даже умудрилась познакомиться с полицейским, якобы знавшим меня.
Элайджа задумчиво сделал глоток из бокала с виски, испытывая мою тушку пронзительным взглядом. На долю минуты замерев с пистолетом в руках, я мысленно пожалела о сказанном. Не стоило посвящать босса в такие подробности.
– Можешь рассказать о нем?
Вновь попытка залезть ко мне в голову. Поведенная нами традиция в виде копания в моей голове требовала честности, но сегодня мне почему-то не хотелось говорить о Гэвине, не хотелось рассказывать об изливании душевных страданий психиатру Джону Дориану, о смиренности относительно своего пожизненного одиночества, и уж точно не хотелось говорить о поездке в полицейский участок с последующим разговором с андроидом-детективом с удивительными изящными чертами. Но я должна была усмирить обеспокоенность босса, которая звучала в его вкрадчивом голосе. Даже не затем, чтобы отвести внимание от общения с полицейской семьей города Детройт, а затем, чтобы Камски не испытывал негативных чувств. Все же его состояние было для меня в приоритете.
Усмехнувшись, я прочувствовала одну забавную мысль. Похоже, я мало чем отличаюсь от пластиковых игрушек.
– Он человек, если тебя это волнует, – пули поочередно наполняли железный барабан. «Анаконда» был увесистым, присутствие пистолета в экипировке всегда ощущалось едва ли не килограммом на левом бедре. Но этот вес был приятным, успокаивающим. – Человек из плоти и крови. Зовут Гэвин. Немного агрессивный, порой даже слишком. Но вполне сносный.
– Думаешь, вы с ним раньше общались? – босс сложил руки на груди, все еще держа бокал.
– Не могу сказать, я его вообще не помню. Хочу попробовать построить общение, уж больно интересный экземпляр.
Признание в желании продолжить знакомство с посторонним человеком не вызвало в Камски каких-либо изменений, однако я все же ощущала тревогу в его молчании. Мужчина вернул бокал на стол, задумчиво осматривая реку за стеклом.
– Босс, это тебе хватает пластиковых игрушек, – мне не нравилась гнетущая атмосфера, и потому я, спрятав револьвер в кобуру, попыталась успокоить Элайджу. – Будь твоя воля, ты бы вообще весь мир заменил на шурупчики и шестеренки. А мне все же хочется почувствовать живого человека рядом. Хотя бы попытаться.
– Я не могу указывать тебе, Тони. Но ты знаешь мое отношение к представителям местного правопорядка.
– Не будь таким снобом, не все люди сделаны из дерьма, и уж точно не все полицейские достойны такого отношения.
– Послушай меня внимательно, Энтони, – привычный наркоманский тон Элайджи сменился на суровый и внимательный. Таким я его видела лишь один раз, в тот день, когда была отправлена в собственную комнату при находящемся в доме посетителе-полицейском. Возможно, задумчивость об этом странном совпадении и не позволила мне вовремя среагировать, когда босс, аккуратно повернув меня пальцами за подбородок к себе лицом, впился взглядом нахмуренных серых глаз в зеленые. – Этот мир полон людей, которые стремятся жить за чужой счет. Невозможно предугадать, откуда прилетит пуля в лоб, и твоя доверчивость меня пугает. Я все еще надеюсь на твое благоразумие, а так же надеюсь, что ты больше не станешь посещать полицейский участок.
Забыв, как дышать, я, все еще ощущая мужские пальцы на подбородке, испуганно раскрыла глаза. Сердце, учтиво подняв воображаемую шляпу, шепнуло мозгу «извините, моя остановочка» и словно бы бухнуло в желудок. В этом был хоть какой-то плюс. Образовавшаяся черная дыра могла быть заполнена, хоть и временно, хоть и страхом.
Элайджа Камски понял мое смятение. Мужчина с намеком взглянул вниз на мою правую руку, на котором спал браслет. Теперь мне ничего не оставалось, кроме как гадать, кто именно и за кем ведет слежку.
– Извини, босс. В этот раз я буду осмотрительней, – и это касается не посещения участка. Это касается вас, босс.
Элайджа одобрительно кивнул, однако убирать пальцы с подбородка не стал. Прозвучавший сигнал дверного звонка стал причиной движений рядом. Хлоя, выйдя из режима ожидания, босыми ногами протопала к выходу.
– Мистер Камски, мы с вами уже это обсуждали, – пусть внутри груди и бушевал страх с желанием спрятаться в собственной комнате от стыда, на деле естество внутри истерично требовало прервать телесный контакт с Камски.
– Личное пространство? – аккуратно осведомился Элайджа.
– Личное пространство, – тем же тоном ответил женский голос.
Подняв ладони на уровень лица, Элайджа с привычной затуманенной улыбкой сделал несколько шагов назад. Все чувства внутри словно бы выдохнули, снимая с плеч и рук невидимые тиски. Разминая шею, я постаралась стереть из памяти неприятные секунды чересчур близкого положения постороннего рядом. Все это было слишком ироничным. Человек, что в тайне мечтает о трепетных чувствах, буквально немеет от прикосновений к людям. Андроид вызвал во мне иные ощущения. Начинаю не на шутку думать о возможных присутствиях в прошлой жизни фетишей, вроде тяги к искусственной жизни.
– Прошу прощения, – пока я витала в своих размышлениях, наблюдая за рекой, мистер Камски продолжал говорить. – Я жил три года в окружении машин. Иногда забываю, что ты не одна из них.
Три года в окружении машин. Это доказывало, что мое проживание здесь за все время работы на Камски насчитывает не больше двадцати шести дней. Осматривая дом Коннора, я ощущала внутри не только смятение от самоуверенных слов андроида-детектива относительно моей жизни. Чувство обреченности выползло наружу, точно змея, однако уже через секунду спряталось от палящего солнца, состоявшего из других мыслей. Сейчас же я вновь допустила ее на поверхность, наблюдая за отходящим в сторону боссом.
– Ты ведь так и не рассказал, был ли у меня дом. Я ведь не жила здесь до аварии.
Зеленые лапы хвойных деревьев, освещаемых светом здания, склонялись и рукоплескали друг другу под тяжестью ветра. Разбушевавшаяся фантазия под гнетом душевных переживаний воспроизводила этот звук в голове, и я невольно сравнивала его с шумом ветра в машине из открытого окна. Непрекращающееся молчание в комнате с бассейном так же было сопоставлено с молчанием в салоне кадиллака. Здесь я чувствовала острое угнетение, тревогу в воздухе. Звуки классической музыки в исполнении Бетховена усугубляли ситуацию. Там же я впитывала в себя молчаливость пассажира, разве что нарушая его собственным пением и ветряными голосами в ушах. Помню, как умиротворение в душе заменилось чувством вины за потревоженные тоскливые воспоминания механического детектива. С какой же грустью он смотрел перед собой, с какой же тоской смотрел на меня, когда из колонок радио вырывались слова песни. Андроид лишь раз сказал о боли из-за испытанного чувства счастья, но я в этих словах нащупывала гораздо больше эмоциональных страданий, чем мог уловить любой другой. И если у Коннора и впрямь счастье заключалось в каком-то живом существе, что спешно покинул его по неизвестной мне причине, то боюсь представить, как тяжело тому заходить в дом. Хотя он мог жить и не один. У него наверняка могут быть домашние животные или друзья, часто посещаемые ставшие ему родные стены. А что касаемо меня, так это вообще смешно: искусственный человек, будучи «живым» всего несколько месяцев после бунта, имеет едва ли не особняк; я, человек двадцати семи лет, проработав на одного из известных богатеев страны минимум пять лет, вынуждена жить в чужом доме. И даже представить себе не могу, как выглядело мое жилище.
