– Я понимаю ваше замешательство, – психотерапевт в который раз за встречу кивнул головой и уложил сцепленные в пальцах руки на стол. Несколько фотографий, стоявших ко мне задней стороной, могли быть случайно скинуты неловким движением близко расположенной руки, однако мужчина был аккуратным. – Но все же хочу ободрить вас. Мозг человека – очень сложная структура, прошедшая множество преобразований прежде, чем стать высокоразвитым дифференцированным органом. Нас с самого детства учат управлять своим вниманием, памятью, мышлением. Произвольность есть признак сознания, однако мы забываем о той первобытности, которой обладает всякий мозг на первом этапе развития…

– Вы можете говорить немножечко попроще? – я аккуратно подняла ладонь вверх, осаждая желание психиатра грузить пациента малознакомыми терминами. Дориан едва вздернул уголки губ, как бы давая понять об услышанной просьбе. – Здесь присутствуют люди, чей IQ ниже среднего.

– Проще говоря, любой объект, который нами был хоть раз увиден или услышан, может оставить после себя отпечатки, – Дориан пояснял аккуратно, жестикулируя одной рукой. – Чей-то голос, цвет глаз, даже брошенный посреди дороги щенок – все, что оставило в нас яркий эмоциональный фон. Не обязательно видеть или слышать кого-то каждый день, чтобы позже находить его в своей голове даже через несколько лет.

– Думаете, он просто отпечатался в памяти из-за мимолетного общения?

– Я не могу утверждать этого, – едва завидев мое желание возразить, Дориан посмотрел на меня исподлобья и поднял палец вверх, – но и опровергать тоже. Вполне возможно, что ваш контакт был единственным в прошлом, но вызвал какие-то негативные эмоции, раз это привело к дестабилизации психики.

Что ж, меня устраивал такой вывод. Не самый обнадеживающий, не самый истинный, но все же хоть какой-то выход из ситуации. Перестав судорожно цепляться за кожаную обивку, я благодарно кивнула головой и откинулась на спинку кресла. Найденный удовлетворяющий меня ответ все-таки не успокаивал. Задетые разговором воспоминания об андроиде-полицейском вызывали и другое чувство. Это же чувство осаждало меня в первые дни после комы.

– Я не могу перестать думать о том, что у меня никого нет, – я вновь смотрела на Дориана. Раньше говорить о таком было не просто. Сейчас же я словно рассуждала о съеденной с утра овсяной каше, на деле внутри старательно погашая огонь отчаяния. – Знаю, у сироты из приюта не могут быть родные по крови, но что же я была за человеком, если не имела друзей или товарищей? Мистер Камски, конечно, желает мне добра, и он всегда поддерживает. И все же… от этого больно. Когда никого рядом нет.

Дориан молчал. Смотрел на черные вздрагивающие ресницы и обреченную ухмылку. И молчал. Что творится в его голове? Что видел он в моих мозгах? Уверена, мужчина говорит не все, что встречает на своем пути во время гипноза. Может, оно и к лучшему, однако сейчас чувство одиночества съедает меня вновь, как на балконе с резным парапетом под сиянием множества звезд. Хотелось знать все о своем прошлом, до единой капли! А вместо этого приходится мять пальцы, обреченно осматривать метроном и мириться с собственной ничтожностью.

– Конечно, я никому не рассказываю, что происходит внутри, – нахлынувшая тоска захватила меня с волной, и, кажется, я уже не могла остановиться. Дориана это не смущало. Мужчина бездвижно слушал меня, осматривая фотографии на столе. Его взгляд становился тяжелее, суровее. Наверняка смотрит на снимок дочери. – Мистеру Камски улыбаюсь, ехидничаю, на людях веду себя скрытно. Стараюсь не привлекать внимание. Эти двое, андроид и полицейский, узнали меня, и теперь меня еще больше угнетает мысль о наличии знакомых в этом мире. Значит, у меня все же были друзья, верно? Так почему никто из них не оказался рядом в момент аварии? Не хочу думать, что я была плохим человеком.

– Жизнь полна сложностей, – Дориан бережно взял фотографию в белой рамке, тепло осматривая ее содержимое. – Нам приходится преодолевать множество препятствий на пути к цели. Главное – правильно ее выбрать.

– Я знаю, что моя цель – это защитить мистера Камски. Другой мне и не надо. Раньше я так не задумывалась на тему своего одиночества, но вчерашний вечер… он словно заставляет меня погружаться в омут с ледяной водой.

Некоторое время царила тишина. Дориан смотрел на меня исподлобья, и этот взгляд говорил о задумчивости мужчины относительно своей собственной жизни. Да, Джон Майкл Дориан был психиатром, и первоклассным специалистом, но все же он – человек. Со своими сложностями, грехами, обидами. Со своей историей, лишь малую часть которой я знала. Взятая в руки фотография вынуждала меня справиться у мужчины насчет его семьи, однако грусть внутри напирала все сильнее. Как бы я не старалась освободиться от нее, она становилась только тяжелей. Все это грозило перерасти в слезы, так что лучше было высказать накипевшее разом.

– Иногда я просыпаюсь ночью, – подняв кисть на уровень лица, я потерла ее пальцы, как бы демонстрируя мужчине свою мысль. – Глажу подушку рядом, пытаюсь прочувствовать чужое тепло, но ничего не чувствую. От этого становится так паршиво… еще паршивей, когда видишь рядом с собой кого-то привлекательного, и ничего не чувствуешь. Какой смысл искать в темноте рукой по постели, если не способен на влечения? Я часто вижу перед собой Камски с обнаженным торсом, еще этот полицейский из бара. И хоть бы намек внутри на какой-то любовный интерес. Уже начинаю думать, что я фригидна.

– Мы можем поработать над этим вопросом, – Дориан отложил фотографию и кивнул головой на метроном.

– Нет. Это точно не то, над чем стоит работать искусственным путем. Мне придется самой искать решение вопроса.

И снова этот понимающий кивок. Только в этот раз он не был таким уж уверенным. Джон витал в своих раздумьях, его брови хмурились, губы сжимались. Порывистые движения рук говорили сами за себя: мужчина был обеспокоен. Мне не нравилось видеть его таким. Мистер Дориан был приятным человеком, я все так же считала его тем, кто не станет втыкать нож в спину. И потому постаралась приободрить его.

– Вы хороший человек, мистер Дориан, – улыбаясь искренне, я старалась говорить ободряюще. Ответная полуулыбка Джона говорила о том, что он благодарно принял эту попытку, однако озабоченности в его глазах не убавилось. – Мне очень приятно, что моим лечением занимаетесь вы. Когда вокруг никого нет, только вы и мистер Камски меня спасаете от отчаяния.

Разговор больше не клеился. Дориан сменил озабоченность на умиротворение, но оно было сплошь профессиональным, ни капли искренности. Он скрывал за своей душой не меньше страданий, чем я, но здесь и сейчас именно лечению моей побитой души было отведено время. Уже через несколько минут молчаливого обоюдного соглашения на начало гипнотерапии метроном начал отбивать ритм, под который я неспешно погружалась в сон, прощаясь с миром на несколько часов.

Энтони сидела с закрытыми глазами, держа руки на подлокотниках кресла. Туфли с ее ног слетели уже в тот момент, когда девушка уселась напротив. Дориану всегда нравилось наблюдать за тем, как мисс Гойл враждебно отзывается о каблуках, современной музыке и физических контактах. Все это роднило ее с одним человеком, и, скорее всего, от этого каждый сеанс Дориану становился все сложнее и сложнее проводить.

Остановив метроном, Джон поставил запись на телефоне на паузу и снял очки. Грубые пальцы терли глаза, переносицу, давили на виски, в которых начинало пульсировать. За бесчисленные года работы психотерапевту не раз приходилось выполнять грязные заказы друзей или просто высокопоставленных шишек. Он не гордился этим, напротив – испытывал стыд за свою деятельность, хоть и не признавался самому себе. Но сегодняшний сеанс окончательно выбил его из колеи.

Энтони и раньше говорила о царивших в ней негативных эмоциях. Они старательно лечили ее состояние, блокировали шепот в голове, возвращали память. Точнее, так думала темноволосая Энтони в черной юбке. И раньше Дориан не испытывал каких-то угрызений совести. Так, лишь легкое привычное покалывание в районе груди, возникающее каждый раз при очередном грязном промывании мозгов очередному клиенту. Сегодня же Гойл говорила иначе. Не как раньше, тяжело дыша и стараясь унять накатывающие в истерике слезы. Сегодня ее голос был пропитан смиренностью, обреченностью. Девушка отзывалась о своей цели в виде защиты Камски, как об истине, предназначении. И почти точно так же она отзывалась о вынужденных душевных мучениях, которые, по ее мнению, будут сопровождать ее всю жизнь из-за одиночества. Увы, она была права. Но именно эта обреченность в конец расшатала нервы Дориана, что и так уже были ни к черту.