Вопрос о проходе русских военных кораблей через черноморские проливы Кутузов затронул в переговорах только один раз, как бы между прочим, и встретил жёсткое сопротивление со стороны реала-бея (вице-адмирала) Шеремет-бея, в ведении которого находились проливы и оборона побережья. Больше к этой теме русский посол не возвращался, упомянул только одно: будь русский и турки заодно — никто на проливы бы не покусился...
Примечательно, что именно эту часть беседы деятельно обсуждали досужие языки в стамбульских кофейнях. Причём, как ни странно, довольно доброжелательно. Информацию эту сообщил в Париж французский поверенный в делах. Появилась она и во французской прессе с ядовитым комментарием:
«Екатерине Второй мало потёмкинских деревень на юге России. Ещё одну, как говорят в Стамбуле, уже строят на берегу Босфора...»
С осторожностью допускаю, что утечку информации организовал сам Кутузов. И безобидно, а для Франции и Англии, которые в это время тщетно домогались для себя права вводить свои военные корабли через проливы в Чёрное море, весьма тревожно. На этой утечке «купился» даже солидный «Аугсбургский вестник».
Кутузову удалось установить контакты с широким кругом придворных, особенно тех, кто ориентировался на реформы. Среди них были Рамиз-эфенди и Манук-бей (А: Манукян), нашедшие потом, в период янычарского бунта 1807 года, убежище в России. Султану докладывали также, что у российского посла перебывала целая колония армянских купцов. «Зачем приходили — неясно, но многие уходили воодушевлённые...»
Были, понятно, и те, кто встретил нового посла России настороженно, а то и враждебно. Среди них Шеремет-бей, который по своей инициативе учредил негласное наблюдение за всеми передвижениями русского дипломата. М. И. Кутузов вскоре заметил, что вопреки турецким обычаям несколько дервишей постоянно бродят в христианском квартале, вблизи российского особняка, хотя щедрые подаяния тотчас были опущены в их уныло пустовавшие кружки.
Одно время казалось, что противникам русско-турецкого сближения удалось одержать верх и переговоры по торговому тарифу, по определению размеров пошлины за проход проливов зашли в тупик. Но тут М. И. Кутузов вновь уединился, углубившись в чтение документов из заветного сафьянового портфельчика, что привёз с собою в Константинополь. На сей раз его интересовали женщины.
Тщательно перелистав список имён и приметы самых любимых и влиятельных султанских жён, всесильных затворниц гарема[29] он решился на крайне рискованное предприятие — решил один войти в сад гарема. Мужества этому человеку было не занимать, его учтивость и красноречие были уже известны. Но вряд ли кто из враждебно настроенных к русскому послу верноподданных султана так же хорошо знал вкусы обитательниц гарема, как посол российский. Он точно рассчитал, какие изысканные, драгоценные украшения придутся по душе той или иной затворнице, и своей щедростью покорил «розарий падишаха».
В результате султан-валиде, то есть матушка Селима III, и две её наперсницы быстро поняли и приветливо одобрили прозрачные намёки русского посла — тучного, важного, строго соблюдавшего все правила придворного этикета и даже не посмевшего поднять своего одного глаза на трёх прекраснейших женщин Востока, хотя переговоры с султаншей продолжались не менее часа.
Вскоре слухи о том, что русский посол — он же «главный евнух самой императрицы Екатерины II» — побывал в султанском гареме, поползли по Константинополю. И не по опрометчивости, недосмотру М. И. Кутузова, а по его умыслу — через прислуживающего посольству российскому весьма шустрого Ахметку да ещё двух-трёх человек из картографического бюро при посольстве. Источник слухов, как и водится в высоких кругах, установить не удалось — то ли из опасения, то ли из-за того, что турецкая одежда очень шла к загорелым черноусым лицам россиян, искусно распространявших сии слухи на всеведущем и любопытном Капалы-Чарши — крытом рынке Стамбула. Неслыханная дерзость посла России потрясла османскую столицу. Когда явно растерянный начальник султанской охраны доложил своему повелителю обо всём этом, умница Селим III лишь рассмеялся.
Мне потребовалось не менее двадцати лет, чтобы достоверно узнать имена всех женщин, с которыми беседовал в саду сераля Кутузов. Собственно, встреча оказалась возможной, потому что её разрешила и в ней приняла участие султан-валиде, то есть мать правившего султана — Михри-шах. Она была как бы владычицей всей прекрасной (и большей) половины населения Османской империи и одновременно правила в необозримых заповедных личных покоях сына-султана, обычно называвшихся сералем.
В сафьяновом портфеле Кутузова ей была отведена целая папка. И заслуженно. Вдова султана Мустафы III (1757—1774) Михри-шах была грузинкой по происхождению и дочерью православного священника. Она была украдена и продана на невольничьем рынке в Константинополе. С ранней юности прославилась такой удивительной красотой, что уже в девятилетием возрасте попала в султанский сераль и получила там прекрасное восточное образование.
Кроме турецкого и персидского, выучила испанский, французский, итальянский. Живо интересовалась не только османскими делами, но и была в курсе европейской политики. Непримиримый враг янычар, она ненавидела всё то косное и бездушное, что они олицетворяли. Для Мустафы III была она не только любимой женой, но и другом, советником. Оказывала всемерную поддержку реформам сына — Селима III. Помнила всегда о своём грузинском, христианском происхождении, интересовалась Россией, особенно судьбой Екатерины II. До своей смерти (16 октября 1805 г.) оказывала содействие — а влияние матери султана было очень большим — сближению России и Османской империи. К ней-то в первую очередь и нашёл подход Михаил Илларионович. И как всегда, всё верно рассчитал.
Другой участницей беседы была Нахш-и диль (в девичестве — Эмеде Ривери, 1763—1818), любимая супруга предшественника Селима III на троне султана Абдул Хамида I и мать преемника Селима, будущего преобразователя Турции султана Махмуда II (1808—1839). Бездетный (из-за перенесённой в юности свинки) Селим III воспитывал маленького Махмуда как родного сына, чему всячески способствовала и Михри-шах.
Это были весьма влиятельные особы. Через Нахш-и диль, симпатизировавшую ему во всех начинаниях, Селим III поддерживал негласные контакты с Францией. Ведь любимой кузиной Нахш-и диль была сама Жозефина де Богарне, во втором браке — Бонапарт...
Третья собеседница М. И. Кутузова — родная сестра Селима III, дочь Михри-шах Хадиджа-ханум — тоже была женщиной блестяще образованной, знавшей многие европейские языки и обычаи, часто принимавшая в своих покоях жён европейских дипломатов, во всём помогавшая царственному брату.
Но одно дело принимать в гареме жён дипломатов, а другое — послов столь высокого ранга. Велик риск, но и высока награда. Все торговые вопросы между Россией и Турцией были улажены в недели. Селим III по достоинству оценил ум, смелость и щедрость посла России, свершившего то, что в истории Османской империи не удавалось ни одному послу иностранной державы ни до, ни после Кутузова. И как ответный дар вручил он Михаилу Илларионовичу для передачи Екатерине II седло и сбрую, переливающиеся таинственным мерцанием старого золота, изумрудов, рубинов... Словом, дар красоты неописуемой. Описать нельзя, а вот полюбоваться им можно — и по сей день красуются они в Оружейной палате Московского Кремля.
Так вот, внешне неброско, неторопливо приумножал славу российскую Кутузов. А что его более молодой, более ретивый коллега — турецкий посол Мустафа Расых-эфенди? Окружённый нескончаемой чередой военных смотров, разводов караула, балов и маскарадов, потрясённый тёплой прелестью обнажённых плеч русских красавиц, Мустафа Расых-эфенди посылал домой всё более короткие депеши (они опубликованы в Турции). А потом и вовсе два месяца молчал, не слал никаких вестей, увезённый императрицей весной 1794 года в увеселительную поездку по случаю масленицы. Да и управлять вверенным ему посольским людом оказалось труднее, чем армией.
