Касим-паша, подступивший к Астрахани, всё ждал, когда же ему откроют, как было обещано перебежчиками, городские ворота. Напрасно ждал. Видно, среди астраханцев оказалось не слишком много тех, кто хотел прихода турок, горожане мужественно отражали приступы и совершали вылазки в стан врага под командой воеводы Карпова. Турецкому воинству пришлось окопаться, начать осаду.

Осада многолюдного укреплённого города не была занесена в подневный план великого похода, составленный Мехмет-пашой. Войско Касим-паши волновалось.

— Нам нельзя зимовать! — кричали янычары воеводе. — Помрём здесь все с голоду! Султан дал всякий запас на три года, а ты велел взять с собой только на сорок дней, как нам теперь прокормиться?

Отряды, посылаемые за оставленными припасами на Переволоку, никак не возвращались. Касим-паша был в недоумении, пока однажды воины, спасшиеся в битве на Переволоке, не принесли ему весть о разгроме, учинённом Мещёрским полком 15-тысячному корпусу и флоту.

Оставалась у Касим-паши надежда на Ногайскую Орду с её запасами продовольствия. Но она что-то запаздывала. В кочевой коннице, возмущённой тем, что нет ожидавшейся добычи, усилилось дезертирство.

И наконец настала ночь, когда полк князя Серебряного, достигший низовий Волги, ударил по неприятельскому стану и примкнул к защитникам Астрахани. А ведь это, как понимали османы, были ещё не «главные русские силы». Паника охватила войско Касим-паши, и воевода приказал отступать к Азову.

Огромное турецко-крымское воинство, на многие вёрсты сотрясая землю топотом конных полков, вздымая тучи пыли, застилающие небо, скрылось на западе. Лёгкая конница астраханцев и князя Серебряного преследовала неприятеля, побивая отстающие отряды. Но было бы ещё далеко до конца похода, если бы не случились события, причиной которых стал русский посланник у Больших Ногаев, а ныне, как мы помним, галерник-каторжник Семён Мальцев. Это он сумел повлиять на происходящее так, что не более четверти турок вернулось в Стамбул, а Касим-паша и Девлет-Гирей получили от султана приказ принять яд.

Памятливый Касим-паша извлёк Семёна Елизарьевича из корабельного чрева и поместил в своём обозе, который приближался к союзникам-ногайцам. Он решил на месте разобраться в заданных ему загадках. Чтоб не убежал, пленника приковали цепями к медленно волочившемуся орудию вблизи повозок со скарбом Касим-паши.

Бесчисленное воинство двигалось по Дикому полю сквозь клубы пыли. Даже взобравшись на высокой курган, невозможно было увидеть, где его начало, где его конец.

Вскоре на раба, прикованного к пушке, обратили внимание ногайские военачальники Саин-мирза и Теней-мирза. Они узнали дипломата и возгорелись было желанием его зарезать, испросив, разумеется, соизволения на то Девлет-Гирея как главнокомандующего. Но после разговора с Семёном Елизарьевичем «сообразили», что можно использовать его для компрометации своих врагов — других ногайских властителей Дин-Ахмета и Урус-мирзы. Они решили изобразить дело так, что именно они, верные крымскому хану ногаи, захватили московского посланника. А вот властители Больших Ногаев Дин-Ахмет и Урус-мирза направляют, дескать, посольство в Россию «для тайного сговора с царём». А если это не так, пусть они зарежут Мальцева. Так внушил мирзам Саину и Тенею Семён Елизарьевич. И эта мысль достигла Касим-паши. Он весьма обеспокоился «изменой» Больших Ногаев. Те же, в полном соответствии с договорённостью и с планами великого визиря, кочевали в это время вдоль Волги по направлению к Астрахани. «Кто эти конные орды, неотвратимо надвигавшиеся к Волге от самого Яика, друзья или враги?» — мучился сомнениями Касим-паша.

С лёгкой руки Семёна Елизарьевича ногайские княжата, желающие быть единственными представителями Ногаев при крымском хане и владеть всеми Ногаями сами, раздували подозрения Девлет-Гирея относительно Больших Ногаев. А тут ещё послы Больших Ногаев, прибывшие с поручением Дин-Ахмета и Урус-мирзы, вели длительные разговоры со странным русским, прикованным к пушке. Среди них было немало старых товарищей Мальцева, и они отвергли предложение зарезать дипломата. Турки и крымчаки утвердились в своих подозрениях о предательстве Больших Ногаев. Касим-паша и Девлет-Гирей были уверены, что те и в самом деле дожидаются огромного русского воинства, чтобы присоединиться к нему.

А Мальцев, знавший не только ногайский, но и турецкий и другие восточные языки, вёл постоянные разговоры с многочисленными участниками похода, постоянно толпившимися возле его пушки. Тут у него были большие возможности, и он ими искусно пользовался. Да, московское войско неисчислимо, оно на подходе, если приложить ухо к земле, можно услышать топот настигающей Касим-пашу русской конницы. Скоро все узнают, сколько у русского царя было тайных союзников; знаете, бывает часто: вчера враг, а сегодня союзник. Бывает и так, конечно, что вчера союзник, а завтра окажется, что враг. Так вслух рассуждал ежечасно ожидавший убиения подданный русского царя разведчик и дипломат Семён Мальцев, ежечасно усиливая брожение и панику среди османского воинства.

Как-то вечером к пушке Мальцева приковали ещё одного пленника — Инку, служку игумена Никольского монастыря. Ему ещё предстояли ужасы турецкого допроса. А Семён Елизарьевич научил его, что надо говорить. «Слышал-де он, Инка, у своего хозяина игумена Кирилла тайные речи, что сего часа идёт Астрахани в помощь князь Пётр Серебряный, а с ним на судах ратников 30 тысяч (в самые лучшие времена в Мещёрском полку служило не более 15 тысяч. — Авт.). А за ним идёт к Астрахани полем сам большой московский воевода князь Иван Дмитриевич Бельский, с ним храбрых воинов 100 тысяч, и Большие Ногаи с ним же под Астрахань будут. Станет российское воинство всех турецких и крымских людей истреблять без остатка!»

Ещё учил Мальцев Инку сказать, что «присылал кызылбашский шах (персидский шах Тахмаси, воевавший с Оттоманской Портой, — Авт.) к великому государю московскому послов, что турецкого султана люди через Астрахань дороги на государства ищут и им бы, владыкам московскому и кызылбашскому, вместе на турок наступать. А в помощь себе просил шах 100 пушек и 500 пищалей да просил прислать к нему посла Алексея Хозникова для договора». Что тут было правдой, что «домыслил» Семён Елизарьевич в рассуждении пользы для своего Отечества? Документы говорят о том, что того и другого было в нужной пропорции.

Спустя сутки Инка умер под жестокими пытками. Однако сказал всё, что велел ему говорить Мальцев. А командиры и рядовые воины окончательно впали в панику перед надвигающейся со всех сторон опасностью.

Семён же Елизарьевич продолжал воздействовать на ход событий, и весьма существенно. От людей из посольства Больших Ногаев он узнал, что Дин-Ахмет и Урус-мирза в грамотах к Касим-паше изъявили желание быть в союзе с Оттоманской Портой, но отнюдь не с Крымской Ордой. Ещё того пуще — в грамотах говорилось о старинной родовой вражде между Ногаями и крымчаками и превозносились победы Ногаев над Гиреями. Надобно ли такие грамоты передавать Касим-паше? — удивлённо говорил послам Мальцев, ведь ему, паше этому, приказано от султана «во всём быть в воле» Девлет-Гирея, потому что как раз хан-крымчак и есть глава всего этого похода. Вот так султан отдаёт своих союзников, Ногаев, во власть старых врагов, пояснял для непонимающих Семён Елизарьевич.

Мальцев говорил правду, выдавая хитроумные замыслы великого визиря, и как только ногайские послы убедились в этом, рухнули все сложные расчёты Мехмет-паши Соколлу. Османско-крымские войска не получили от Больших Ногаев ни военной помощи, ни продовольствия. Да ещё и послы Дин-Ахмета и Урус-мирзы потребовали от Касим-паши возмещения убытков, нанесённых на Волге их посольству в Москву, а также освобождения незаконно тогда же захваченного русского посланника Мальцева. Но это был вызов, на который турки не обратили внимания.

Да Семён Елизарьевич и не рассчитывал пока избавиться от своей пушки. Его миссия продолжалась, и он был вознаграждён уже тем, что видел, как развалился военно-политический союз, угрожающий Москве, наблюдал, как позорно отступала перед немногочисленными русскими силами османская армия.