Вот при каких приблизительно обстоятельствах и при каком раскладе политических амбиций и ожиданий свершилось, как я думаю, это событие. Насколько можно понять Титмара, ведущая роль в брачных переговорах принадлежала Владимиру.
Дальше дело происходило так. Болеславна со свитой и духовником — епископом Колобжегским Рейнберном — прибыла на Русь. Затем (но непонятно, спустя какое время) Владимир, как сообщает Титмар, «услышав, что его собственный сын, по тайному наущению Болеслава, готовится к восстанию против него, посадил его с женой и Рейнберном в одиночное заключение». Вот такой гром грянул с ясного как будто бы неба!
Понятно, что киевская контрразведка не дремала. А судя по тому, что арестовали не только самого Святополка, но и его жену и состоявшего при ней представителя Римской церкви, Владимир и его тайная служба явно заподозрили международный заговор. Без веских оснований киевский князь вряд ли решился бы на такой шаг, зная, к каким внешнеполитическим осложнениям это может привести (и действительно привело!).
Чего могли желать Болеслав и Святополк, мы для себя в общих чертах уяснили. Но нельзя не заметить того пристального внимания, которое проявил Титмар к фигуре епископа Рейнберна. Если о Святополке и Болеславне он лишь упомянул, то одному из архиереев польской Церкви посвятил пространный, хотя и весьма туманный панегирик. Рейнберн был, по-видимому, соплеменником Мерзебургского епископа. Было у них и духовно-политическое родство. (Хотя разделения Церквей тогда ещё не произошло, но противостояние Рима и Константинополя зашло уже достаточно далеко, чтобы ощущать два главных христианских центра как духовно враждебных друг другу).
Титмар пишет о Рейнберне, что в темнице «достопочтенный отец тайно трудился над тем, чего он не мог совершить открыто (как можно понять, предавался изнурительному посту и готовил себя к соединению с Богом. — Авт.). Когда благодаря непрерывным слёзным мольбам, исходившим от сокрушённого сердца, жертва примирила его с верховным священником, освобождённый от тесной темницы тела он с радостью перешёл к свободе вечной славы». Говоря совсем просто, Рейнберн в темнице умер. «Пребывая в небесном блаженстве, епископ с улыбкой встречает угрозы нечестивого мужа и, уверенный в своей правоте, бесстрастно взирает на мстительный гнев сластолюбца, ибо, по свидетельству учителя нашего Павла, Господь осуждает прелюбодеев».
«Нечестивый муж» и «сластолюбец» — это, конечно, Владимир. Он, вероятно, и сам допрашивал «достопочтенного отца», но ничего, по мнению или сведениям Титмара, от Рейнберна не добившись, ярился и грозил тому даже после его смерти.
Чем же объяснить такое отношение киевского князя именно к Рейнберну? Надо полагать, он считал его главной фигурой заговора. А Святополка — пешкой в руках сего злохитрого исполнителя предначертаний коварного соседа. Возможно, это следовало из показаний, которые дали Святополк и его жена. А упорство и фанатизм, проявленные Рейнберном, подогревали данную версию.
Титмар пишет, что епископ Колобжегский был человеком просвещённым и по заслугам удостоенным высокого сана, то есть был прежде всего ревностным миссионером. И рассказывает, что Рейнберн «разрушил идольские капища и, сбросив четыре камня, взрастил всемогущему Богу новый росток на бесплодном дереве, то есть насадил святое благовествование в народе слишком грубом». Где совершал Рейнберн этот миссионерский подвиг — в своей колобжегской епархии или в Турово-Пинской земле, — неясно. Если не придираться к слову «море», не исключён последний вариант. Тем более что Титмар, дополнив своё повествование фразой о том, как доблестный сын Западной церкви, «изнуряя тело своё непрестанным постом и бдением», «устремил сердце к созерцанию божественного зрелища» (то есть, вероятно, любовался плодами трудов своих), сразу затем перешёл к описанию уже известных читателям действий Владимира. И если Рейнберн действительно пытался перекрещивать уже крещёную страну, сколь бы крепко ни гнездилось в ней ещё язычество (а зачем бы присылать с княжной епископа?), то у Владимира было полное право применить к нему санкции. В том, что всё это похоже на правду, убеждает как поведение Рейнберна во время следствия, его экзальтированное самоощущение мученика, попавшего в лапы нечестивых, так и реальные полномочия, полученные Болеславом от императора Оттона III в 1000 году. По свидетельству Хроники Галла Анонима, глава Священной Римской империи «по своей и своих преемников власти облёк его полномочиями по церковным делам в королевстве Польском и в других странах варварских, покорённых или имеющих быть покорёнными; папа Сильвестр, по привилегии Римской церкви, подтвердил постановление этого договора».
«Покорённых или имеющих быть покорёнными...» Кто знает, какой смысл вкладывали в эти слова Болеслав и Рейнберн! И понятно, что мог думать по этому поводу Владимир, который, вероятно, тоже что-то знал о планах Рима и его союзников. Не зря же он (как не вспомнить) так долго и задушевно беседовал с не менее достопочтенным отцом Бруно. Надо полагать, после его отъезда и вторичного посещения им Киева в том же 1007 году у князя с высшей дружиной проходили серьёзные совещания, на которых обсуждалась полученная главой государства и его ближайшими помощниками информация.
Итак, у Владимира, очевидно, возникли подозрения, что пасынок его стал игрушкой в руках светских и духовных властителей Европы. На эту мысль наводит и один любопытный факт биографии Святополка: его христианское имя, известное по изображениям на сохранившихся монетах, — Пётр — позаимствовано у небесного патрона Римской церкви. Конечно, это имя он мог получить и при крещении. А если нет? Если Святополк пошёл на второе крещение?..
Так или иначе, но и Владимир, и его служба безопасности верно почувствовали основной нерв интриги. След вёл на Запад. И обвинение против трёх узников киевских порубов — если формулировать его в современных терминах — должно звучать примерно так: организация или соучастие в преступном сговоре враждебных Киевской Руси внешних и внутренних сил с целью нарушения её государственного суверенитета и территориальной целостности путём пропаганды чуждой идеологии и подготовки вооружённого выступления против законной власти.
Как выяснили исследователи, младшая дочь Болеслава едва достигла брачного возраста к 1012 году. Этим временем часто и датируют свадебные торжества. В 1013 году была русско-польская война. Болеславу удалось заключить непродолжительный мир с империей, и «затем, — сообщает Титмар, — при нашей в том поддержке, устремился он на Русь и опустошил значительную часть этой страны». Старые польские учёные полагали, что Болеслав либо пытался выручить попавших в заточение, либо мстил за них. И действительно, Титмар, рассказав о смерти Рейнберна и бессильном гневе Владимира, заключил: «Болеслав же, узнав обо всём этом, не переставал, сколько мог, мстить». При этом польский князь начал военные действия, лишь обезопасив себя на Западе и найдя союзников, в числе которых, между прочим, были печенеги. (В который раз приходится вспомнить, как настойчиво отговаривал Владимир миссионера Бруно из Кверфурта от поездки в эту неблагодарную и очень опасную степь. Нельзя исключать и того, что на будущего тестя успел хорошо поработать побывавший у печенегов Святополк).
Однако в русских источниках война 1013 года, подобно событиям, связанным с арестом Святополка, никакого следа не оставила. А Титмар никаких дат не сообщает. Из его замечания, что Болеслав, узнав о происшедшем, «не переставал, сколько мог, мстить», вовсе не вытекает, что речь идёт об «одноактном» ратном действе. Когда епископ Мерзебургский начнёт рассказ о походе Болеслава на столицу Древнерусского государства уже после смерти Владимира, в 1018 году, то предварительно скажет: «Сильно укреплённый город Киев пострадал от частых нападений печенегов, подстрекаемых Болеславом...» От частых нападений! Не это ли и значит — «мстил, сколько мог»? Тогда цепочка событий выстраивается иначе: вначале была война. Например, из-за червенских городов. Мирное соглашение скрепили династическим браком. Вероятно, уже в 1014 году. А почти сразу вслед за этим, каких-нибудь несколько месяцев спустя, произошли и те драматические события, о которых поведал Титмар Мерзебургский. Учитывая юный возраст Болеславны, такая последовательность кажется более правдоподобной.
