Эразмо пожал плечами.

— У меня есть всё, что раньше было у любого благородного воителя, и я завоевал всё это, не сражаясь и не проливая крови.

— Ты ничего не завоевал! — вновь возразил я. — Тебе это дали.

Он снова пожал плечами.

— Какая разница? Но я тружусь не покладая рук, чтобы быть достойным того, что имею. И выказать свою благодарность падре Васко.

— Падре — человек добрый и милосердный, это правда. Но неужели ты не понимаешь, куатль Эразмо, что он попирает твоё достоинство мужчины и мешикатль в не меньшей мере, чем это делал бы жестокий белый господин с плетью. Он обращается со всеми вами так, будто вы лишь ручные зверушки. Или пускающие слюни ксолопитлин. Или младенцы в пелёнках.

Похоже, Эразмо больше не знал никаких жестов, ибо он в третий раз пожал плечами.

— Даже самому мужественному мужчине приятно, когда к нему относятся с нежной заботой, — отозвался он, шмыгнув носом, словно собирался заплакать. — Так, как добрая жена относится к хорошему мужу.

Я моргнул и в изумлении уставился на собеседника.

— Какое отношение имеет жена к...

— Тс-с. Пожалуйста, куатль Хуан, пока воздержись от речей. Давай лучше пройдёмся. Я хочу поговорить с тобой кое о чём другом.

Недоумевая, я последовал за ним. Когда мы отошли на некоторое расстояние от его дома, я решился сказать:

— Что случилось? Ты изменился. Стал не таким весёлым и довольным жизнью, как ещё совсем недавно.

Эразмо снова шмыгнул носом и хмуро ответил:

— Это точно. Голова у меня просто идёт кругом, сердце обливается кровью, руки дрожат, так что страдает моя работа.

— Ты заболел, Эразмо?

— Лучше называй меня моим языческим именем Икталатль, — ибо я более недостоин быть христианином. Я согрешил самым непотребным образом и... подцепил чаиакоколицтли. — Это длинное слово означает «постыдный недуг, приобретаемый при соитии». — Не только моё сердце обливается кровью, — говорил он, продолжая шмыгать носом, — но и тепули тоже. Уже некоторое время я не осмеливаюсь обнять мою дорогую жену, а она ничего не понимает и жалобно спрашивает, в чём дело?

— Аййа, — сочувственно пробормотал я. — Значит, ты делил ложе с одной из этих похотливых женщин пуремпеча? Ну что ж, наш тикитль или, может быть, даже испанский лекарь способен исцелить этот недуг. А любой жрец доброй богини Тласольтеотль отпустит тебе это прегрешение.

— Но как обращённый в христианство я не могу обратиться за прощением к Пожирательнице Скверны.

— Тогда пойди и покайся перед падре Васко. Он говорил мне, что даже Утопия не избавлена от греха прелюбодеяния. Наверняка он уже отпускал такой грех другим, отпустит и тебе.

— Так-то оно так, — виновато промямлил Эразмо, — но как мужчине мне стыдно признаваться в этом падре.

— Тогда почему, скажи на милость, ты признаешься мне?

— Потому что она хочет познакомиться с тобой.

— Кто? — в удивлении воскликнул я. — Твоя жена?

— Нет. Женщина, с которой я совершил прелюбодеяние.

Теперь я был озадачен.

— Но зачем, во имя всех богов, мне встречаться со шлюхой, да ещё и больной заразной болезнью? И ты уверен, что ей понадобился именно я?

— Она спросила о тебе, назвав по имени. Причём упомянула твоё языческое имя. Тенамакстли.

— Может, Пакапетль? — отозвался я, ещё более озадаченный, потому что, будь На Цыпочках больна, когда мы с ней так часто и с таким удовольствием совокуплялись, я бы и сам давно уже ощутил признаки постыдной хвори. А с тех пор прошло не так уж много времени, чтобы какой-то другой захожий мужчина...

— Её имя не Пакапетль, — сказал Эразмо и удивил меня снова, заявив: — А вот и она.

Это явно не могло быть случайным совпадением. Надо полагать, женщина следила за нашим приближением из какого-то укромного местечка неподалёку и теперь вышла оттуда нам навстречу. Раньше я никогда её не видел, а когда незнакомка улыбнулась мне холодной, но в то же время алчной, словно пожирающей меня глазами улыбкой, искренне понадеялся, что больше и не увижу.

Эразмо уже не на поре, а на науатль без воодушевления сказал:

— Куатль Тенамакстли, это Г’нда Ке, которая высказала страстное желание познакомиться с тобой.

Я обошёлся без каких-либо любезностей и приветствий, ограничившись замечанием:

— Г’нда Ке — какое странное имя. Ты явно не пуремпеча. И у тебя длинные волосы.

Незнакомка понимала науатль, ибо встряхнула своей иссиня-чёрной гривой и заявила:

— Г’нда Ке не пуремпеча. Она йаки.

— Мне пора идти, — промямлил Эразмо. — Моя жена... — Не закончив фразы, он торопливо зашагал к своему дому.

— Если ты йаки, — сказал я женщине, — то забрела далеко от дома.

— Г’нда Ке уже много лет далеко от дома.

Такая уж у неё была манера: никогда не говорить о себе в первом лице: «я» или «мне». Она всегда говорила в третьем лице, словно бы отстраняясь от себя самой. Судя по виду, женщина эта была не старше меня, а красота её лица и фигуры позволяли понять, почему ей так легко удалось соблазнить Эразмо. Однако улыбалась ли Г’нда Ке, хмурилась ли, или стояла спокойно, казалось, с её лица не сходила жадная, похотливая, исполненная затаённого злорадства ухмылка. Создавалось впечатление, будто она обладала каким-то сокровенным, тайным, нечистым знанием, с помощью которого могла уничтожить или даже обречь на проклятие в Миктлане любого человека, кого ей заблагорассудится. Да уж, такую женщину встретишь нечасто.

— Твоё лицо покрыто какой-то сыпью, — сказал я, не давая себе труда замаскировать грубость, ибо предположил, что это проявление её отвратительного заболевания.

— Это веснушки. У Г’нда Ке веснушки по всему телу, — ответила она с похотливой улыбкой, как бы приглашая меня взглянуть.

Я проигнорировал это и спросил:

— Что привело тебя в такую даль от земель йаки? Ты что-то ищешь?

— Да.

— И что именно?

— Не что, а кого. Тебя.

Я невесело рассмеялся:

— Вот уж не предполагал, что моя привлекательность приобрела столь широкую известность. Так или иначе, вместо меня ты удовольствовалась Эразмо.

— Только для того, чтобы найти тебя.

Я рассмеялся снова.

— У Эразмо есть все основания жалеть о своей встрече с тобой.

— Эразмо не имеет значения, — равнодушно промолвила она. — Г’нда Ке надеется, что он передаст эту болезнь всем остальным собравшимся здесь мешикатль. Они заслуживают боли и позора, ибо столь же ленивы, трусливы и лишены честолюбия, как и их предки, отказавшиеся покинуть Ацтлан со мной.

В глубине моей памяти что-то шевельнулось. А одновременно с этим зашевелились и волосы на затылке. Я припомнил, как мой прадед Канаутли, Хранитель Памяти Ацтлана, рассказывал нам о давних временах и женщине из племени йаки — да, правильно, её звали Г’нда Ке, — которая обратила некоторых из миролюбивых ацтеков в воинственных мешикатль, мечом и кровью проложивших себе путь к величию.

— Но это было вязанки лет тому назад, — сказал я, уверенный в том, что ей нет нужды объяснять, о чём идёт речь. — Если ты та самая женщина йаки и не умерла тогда, как об этом говорили, сколько же тебе сейчас должно быть лет?

— Это тоже не имеет значения. Важно лишь то, что ты, Тенамакстли, тоже покинул Ацтлан. И теперь примешь от Г’нды Ке дар её другого недуга.

— Клянусь Уицилопочтли, — выпалил я, — мне не надо от тебя никаких даров!

— Аййо, ещё как надо! Ты сам только что произнёс это слово — имя бога войны. Ибо война — это и есть другая болезнь Г’нды Ке, и она поможет тебе, Тенамакстли, распространить эту заразу по всему Сему Миру. Война!

Мне оставалось лишь в изумлении воззриться на собеседницу. В последнее время я не прикладывался к чапари, так что это ужасное существо едва ли могло привидеться мне спьяну.

— Тебе не набрать здесь никаких воинов, Тенамакстли. Не поддавайся искушению задержаться в этой безмятежной Утопии. Тонали предписывает тебе жизнь более суровую, но и более славную. Ступай на север. Ты ещё встретишься с Г’ндой Ке, и, наверное, не раз. Когда она понадобится тебе, она окажется рядом, чтобы помочь распространить среди прочих возвышенное поветрие, общее для тебя и для неё.