— Я видел нескольких людей с такой отметиной. Но видел и с другими.

Я быстро начертил на ладони знаки «ЭК», «ХС» и, возможно, какие-то ещё, я уже точно не помню.

— Это тоже заглавные буквы, первые буквы имён, — пояснил нотариус. — Имён маркиза дона Эрнана Кортеса и епископа дона Хуана де Сумарраги.

— Это имена? Люди заклеймлены собственными именами?

— Нет-нет. Это имена их владельцев. Когда раб не является пленником, захваченным во время завоевания десятилетней давности, а просто покупается на рынке, владелец имеет право поставить на него клеймо со своим именем — в знак обладания. Ну, как клеймят домашних животных. Понимаешь?

— Понятно, — отозвался я. — А женщины-рабыни? Их тоже клеймят?

— Не всегда.

Нотариус опять посмотрел на меня смущённо.

— Если женщина молода и миловидна, владелец может не захотеть обезображивать её клеймом.

— Это мне понятно, — сказал я и отдал ему перо. — Спасибо, куатль Алонсо. Ты уже научил меня кое-чему, касающемуся испанских обычаев. Теперь мне просто не терпится поскорее выучить ваш язык.

Поначалу я хотел было попросить нотариуса Алонсо ещё об одном одолжении — помочь мне найти такую работу, чтобы заработка хватало на жизнь, но, как только он упомянул коллегиум Сан-Хосе, решил пока не затрагивать этот вопрос. Не проще ли оставаться в странноприимном доме, пока позволяют братья? Приют находится рядом с коллегиумом, а чем больше у меня будет свободного времени, тем большему я смогу научиться.

Конечно, жизнь в приюте далеко не роскошная. Питаться два раза в день, и не так уж основательно, — это маловато для человека моего возраста, энергии и аппетита. К тому же мне придётся подумать о том, как поддерживать себя в чистоте. Отправляясь в дорогу, я положил в свою котомку лишь две смены одежды, не считая той, что на мне. Этого, впрочем, должно было хватить: можно носить один комплект, пока другой стирается или сохнет. Но ведь нужно ещё подумать и о чистоте тела. Если мне удастся найти ту супружескую пару из Тепица, они, может быть, помогут мне с горячей водой и мылом амоли, даже если у них нет парной. К тому же у меня в кошельке имеется изрядное количество какао-бобов, и если для испанцев они ничего не стоят, то на местных рынках, во всяком случае первое время, я смогу покупать что понадобится и несколько разнообразить приютский стол.

— Если охота, ты можешь оставаться здесь хоть вечно, — заявил тощий Почотль, которого я по возвращении в странноприимный дом вновь встретил вечером в очереди за бесплатным ужином. — Монахам всё равно, а может, они просто не замечают, меняемся мы тут или нет. Белые люди любят говорить, что «эти вонючие индейцы» для них на одно лицо и им нипочём не отличить одного от другого. Я сам, с тех пор как мне пришлось продать последние крохи оставшихся с прежних времён золота и серебра, ночую здесь уже не один месяц и всякий раз без вопросов получаю свои две плошки скудной еды в день. Ты не поверишь, — мечтательно добавил он, — а ведь когда-то я был восхитительно упитанным.

— А что ты делаешь целыми днями? — спросил я.

— Иногда, чувствуя себя паразитом и нахлебником, остаюсь здесь и помогаю монахам мыть кухонную посуду и мужскую спальню. Помещения для женщин убирают монахини или сёстры, которые приходят сюда из какого-то своего заведения, именуемого обителью Святой Бригитты. Но чаще всего я просто брожу по городу, вспоминая, что где было в прежние времена, или толкаюсь на рынках, глазея на вещи, которые всё равно не могу купить. Короче говоря, ничего, кроме праздного времяпрепровождения.

Мы подошли к чанам, и брат, как и накануне, с помощью черпака наполнил наши плошки утиным супом и вручил каждому по колобку. И тут с востока, как и в предыдущий день, донёсся громовой раскат.

— Опять они, — сказал Почотль. — Снова собирают уток. Охотники-птицеловы точны, как те проклятые церковные колокола, которые отмечают ход времени таким боем, что у нас чуть не лопаются уши. Но, аййа, на это нам жаловаться не приходится. Ведь мы тоже получаем свою долю утятины.

С плошкой и хлебом в руках я направился вглубь помещения, размышляя о том, что мне непременно нужно будет сходить на восточный берег и посмотреть, что же это за шумный способ, позволяющий испанцам собирать целые урожаи уток.

Почотль подошёл ко мне и сказал:

— Слушай, я уже признался, что являюсь не кем иным, как бездельником и попрошайкой. Но как насчёт тебя, Тенамакстли? Ты ещё молод и силён, а работать вроде бы не рвёшься. Что держит тебя среди нас, жалких нищих?

Я указал на находящийся по соседству коллегиум.

— Я буду посещать занятия в этой школе. Хочу научиться говорить по-испански.

— А зачем? — спросил он не без удивления. — Ты ведь даже на науатль говоришь не очень хорошо.

— На современном науатль, том, какой в ходу в этом городе, да, неважно. Мой дядя говорил, что мы у себя в Ацтлане используем древний язык, на каком давным-давно говорили предки мешикатль. Но тем не менее всякий, кого я встречал здесь, понимает меня, а я их. Взять хоть тебя, например. К тому же ты, может быть, заметил, что многие из наших соседей по приюту — те, что пришли из земель чичимеков далеко к северу, — говорят на разных диалектах науатль, но все они понимают друг друга без особого труда.

— Аррх!! Кому какое дело до того, на чём говорит народ Пса?

— А вот тут ты ошибаешься, куатль Почотль. Я слышал, что многие мешикатль называют чичимеков народом Пса, теочичимеков — Дикими Псами... а цакачичимеков — и вовсе Бешеными Псами. Но они не правы. Эти названия происходят не от «чичин» — слова, обозначающего собаку, — но от «чичилтик» — красный. Это слово относится к представителям многих разных народов и племён, но когда они называют себя собирательно «чичимеки», то имеют в виду лишь то, что являются краснокожими, то есть приходятся роднёй всем прочим исконным обитателям Сего Мира.

Почотль хмыкнул.

— Нет уж, спасибо, мне они не родня. Это невежественные, грязные и жестокие люди.

— Согласен. Но лишь потому, что они живут в суровых, безжизненных, жестоких пустынях севера.

Он пожал плечами.

— Тебе виднее. И всё же зачем тебе понадобилось изучать язык испанцев?

— Чтобы побольше узнать о самих испанцах. Их природе, обычаях, их христианских суевериях. Обо всём.

Почотль тщательно протёр тарелку куском хлеба и сказал:

— Ты видел, как вчера сожгли человека, да? Тогда ты знаешь всё, что только вообще можно захотеть узнать об испанцах и христианах.

— Ну, в общем, я знаю одно. Мой горшок исчез прямо перед собором. Должно быть, его стянул какой-то христианин. Сам-то я его лишь позаимствовал. Выходит, я должен здешним приютским братьям кувшин.

— О чём, во имя всех богов, ты толкуешь?

— Ни о чём. Не обращай внимания.

Я устремил долгий взгляд на человека, не стеснявшегося называть себя бездельником и попрошайкой. Но кем бы он ни был, Почотль великолепно знал этот город. Он был мне нужен, и я решил ему довериться.

— Я собираюсь узнать об испанцах всё, потому что хочу свергнуть их власть.

Он хрипло рассмеялся:

— Кто же этого не хочет? Только вот, кто может?

— Может быть, ты и я.

— Я? — Теперь он оглушительно расхохотался. — Ты?

— Я, между прочим, получил ту же самую военную подготовку, благодаря которой мешикатль некогда сделались гордостью, ужасом и владыками Сего Мира.

— И много было проку от их воинской подготовки? — проворчал Почотль. — Где они теперь, эти хвалёные воины? Те немногие, что остались, ходят с клеймами, вытравленными на лицах. И ты рассчитываешь взять верх там, где ничего не смогли поделать они?

— Я верю, что решительно настроенный и целеустремлённый человек может добиться всего.

— Но один человек не может добиться ничего. — Он рассмеялся снова. — Даже двое, ты и я.

— Конечно. Но есть ведь и другие. Хотя бы те чичимеки, которых ты презираешь: их земли, между прочим, не захвачены, и они не покорились завоевателям. И этот северный народ не единственный, который до сих пор даёт белым людям отпор. Если все свободные племена поднимутся и устремятся на юг... Ладно, Почотль, мы поговорим об этом потом, когда я приступлю к занятиям.