Я с интересом разглядывал лица, запечатленные на фотографии. Сама Бридж — почти не отличающаяся от теперешней, но более… не знаю… более легкая, естественная. Девчонка, как ни странно мне думать о перезрелой Матушке Бриджит в таком ключе. Эту самую девчонку обнимал красивый блондин, выглядевший лет на пять-семь старше. Создавалось впечатление, что фотографировал кто-то, хорошо знавший обоих — только близкий человек может запечатлеть на фотографии такое легкомысленное выражение лица, неподдельное веселье, отражающееся на нём. Я даже мог бы ручаться, что вижу откровенное разгильдяйство в глубине льдисто-голубых глаз мужчины.

— Он похож на голливудскую звезду, не правда ли? И был такой же высокомерный, самовлюбленный…

Неожиданно она протянула руку и взъерошила мне волосы.

— Вы с ним очень похожи. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, то словно бы вижу своего сына… Он мог бы быть таким же белокурым и голубоглазым. Но увы, — она забрала у меня рамку и решительно отложила в сторону, — и Люк, и мой сын останутся за гранью фоторамки.

Мне ее сейчас так жаль. Черт возьми, я и не думал, что мне когда-нибудь придется пожалеть Бриджит Фонтэйн.

— Ладно, хватит нюни распускать, — как и всегда, она словно бы читает мои мысли. — Топай-ка ты отсюда, О’Нил. Если по хорошему, тебе вообще не следовало сюда приходить. Никогда. Ты в борделе столь же неуместен, как похмелье вечером.

— Значит, я плохо делал свою работу? — я невольно заулыбался — на мне «Firmament» заработал более чем солидно.

— Напротив: ты делал свою работу слишком хорошо. И это здесь точно также неуместно. Ты считаешь себя имморалистом, но на деле же… птенец, выпавший из гнезда.

Не хочу говорить ей о том, насколько она права и неправа одновременно.

Так или иначе, мне хочется считать себя так называемым имморалистом. Но вот загвоздка: самому в это верится с большим трудом.

19 сентября, 2002 год

— Хаммонд, ты чего там вытворяешь? — с ходу поинтересовался Джефф.

— Я тоже рада тебя слышать, Нортон, — желчно отозвалась Лиз, затормозив на светофоре. — Как Австралия?

— Австралия замечательно, но об этом поговорим в другой раз. Что там с нашим сердцеедом?

— Честно? Полная неразбериха…

Продолжая свой путь, Лиз кратко изложила историю с Руисом.

— Хм… — Джефф ненадолго задумался. — Знаешь, ситуация двоякая. Предсмертная записка — доказательство недостаточно убедительное. Но, раз уж графологи не высказали свое «фи», то здесь копать бесполезно.

— И что ты предлагаешь?

— Ну… насколько я все понимаю, есть в этой ситуации решающий фактор. А именно — Бриджит Фонтэйн. Она наверняка в курсе. Эта стерва всегда в курсе всего — весь город в кулаке держит.

— Фонтэйн ушла в глухую несознанку. Да и не скажешь по ней: врет или правду говорит.

— Вот как? Ну, в таком случае, ты попала. Я так думаю, это доказывает, что это кто-то из ее окружения. И тогда-то, детка, есть проблема. Нужно найти железобетонные доказательства, иначе многоуважаемая миссис Фонтэйн паренька своего отмажет на раз-два-три. А не отмажет, так Верджеру звякнет. У того расправа короткая — в конце концов, нет ничего проще, чем усмирить старину Гвилима пачкой стодолларовых банкнот и намеком на бессрочный отпуск.

— Кто такой Верджер?

— Ты серьезно не знаешь, кто такой Сэм Верджер?! В Интерполе, по слухам, на него имеется досье. После смерти Оливера Блэкстоуна он чуть ли не самый влиятельный человек в криминальном мире.

— Вот как… — припарковавшись, Лиз уныло взглянула на себя в зеркало заднего вида. — Слушай, я не понимаю одного: ты, Гвилим, Грейс — все вы говорите о преступной деятельности упомянутых людей как об установленном факте. Тогда почему ни один из них не сидит в тюрьме?

Джефф мученически вздохнул.

— Вроде умная девчонка, а всё пытаешься усмотреть где-то торжество справедливости… У них есть деньги и связи. И закон в таких случаях действует только тогда, когда доказательства вины неоспоримы.

— То есть…

— То есть я считаю, что копать под парня с такой крышей — гиблое дело.

Лиз сжала руку, чувствуя как ногти больно впиваются в ладонь. Гиблое дело. Раз уж Нортон сказал, значит так оно и есть.

Но видит Бог — она не Нортон.

— И вообще, Лиз… я как-то тоже сомневаюсь, что манерный педик способен на такое. Голубые — они же хуже девочек-подростков, честное слово…

— Знаешь, Джефф… я не думаю, что всякие там манерные педики должны творить все, что им только заблагорассудится. Дело даже не в том, что он преступник… в том лишь, что О’Нил открыто заявил мне о своем превосходстве. Какой-то смазливый хаслер… да это почти оскорбление!

Действительно, это было оскорблением. И вообще, попранием ее компетентности.

— Но этот смазливый хаслер до сих пор на свободе. И, как я понимаю, прекрасно себя чувствует. Странно, не правда ли? — к концу фразы в голосе Джеффа проступил неприкрытый сарказм.

— Я тебя поняла, Джефф.

— Зная тебя, Лиз, от того, что ты поняла, толку особого нет.

— Действительно. Тем более, что я уже доехала до Бриджит.

— Главное помни — не заиграйся в Шерлока Холмса. Не с такими людьми резаться в эти игры.

— Ой, всё, Нортон, я поняла. Только не надо этих твоих проповедей, умоляю…

Отправив Нортона «попрыгать с кенгуру», Лиз направилась к главному входу «Мятной Полуночи».

Мэтт — великовозрастный мужлан в футболке с изображением группы The Slayer — весело отсалютовал мокрым стаканом, чуть его не выронив.

— Хей, мисс Хаммонд! Все разыскиваете у нас в баре плохих парней?

— Одного и того же плохого парня, Мэтт. Миссис Фонтэйн здесь?

— А красный кабриолет у входа разве не вещдок? Да здесь она, минут сорок назад прикатила, — он на манеру пистолета приставил к виску два пальца и на редкость топорно изобразил суицидальную пантомиму. — Нет, не врубаюсь я, в какое время суток она спит!

— Она у себя?

— Ага, — с крайне сосредоточенным видом Мэтт разглядывал стаканы, замерев с помятым полотенцем в руке. — Дорогу помнишь, да? Только осторожнее: она там нервная какая-то. Меня как бы здесь и нет — Бридж послала, далеко и надолго.

— Понятно.

Поднявшись на второй этаж, Лиз уже привычно прошла в конец коридора и замерла возле лакированной двери, из-за которой доносились невнятные голоса. Чуть нахмурившись, она постучала.

— Да, — послышался усталый голос Бриджит. Войдя в кабинет, Лиз тут же оказалась под прицелом ее ироничного взгляда.

— Элизабет. Не то чтобы сюрприз.

— Добрый день, миссис Фонтэйн. Я к вам по поводу…

— Не трудитесь, — послышался со стороны окна отдаленно знакомый гортанный тенор. — Кому, как не мне знать, кто является объектом вашего пристального внимания?

Покрасневшие глаза холодно взирали на следователя из под светлой челки, чуть вьющейся от влажности.

— О’Нил.

— Он самый, мисс Хаммонд. С нетерпением ждет, когда вы оставите его в покое.

В груди Лиз словно бы сжалась тугая пружина. Почему-то вспомнился синяк, не так давно желтеющий на смазливой физиономии Альфреда. И захотелось сжав руку в кулак, изо всех сил ударить по тому же месту. За это непроницаемо-надменное выражение лица. За холодные глаза неестественного оттенка. За откровение этих глаз, за абсолютную недоказуемость этого откровения.

— Я оставлю тебя в покое только тогда, когда ты пойдешь по статье, О’Нил. На раскрываемость я не жалуюсь! — она никогда до этого дня не позволяла себе повышать голос на постороннего по сути человека. Но эта белесая моль делала с ней что-то непонятное, одним своим видом внушая неприязнь ко всему роду мужскому.

— Плевать я хотел на вашу раскрываемость, — сухо отозвался Альфред, скрещивая тонкие руки на груди.

«У него запястье не толще моего…» — непонятно к чему подумала Лиз.

— Ты не мог не оставить совсем никаких следов. Однажды я найду зацепку, и тогда…

— … я пойду по статье, — скучающе закончил он. — О, ужасно. Но времени у вас, мисс Хаммонд, до конца текущей недели. А потом я со своими кровавыми помыслами окажусь вне вашей юрисдикции.