"9Притом, если мы, будучи наказываемы плотскими родителями нашими, боялись их, то не гораздо ли более должны покориться Отцу духов, чтобы жить?
10Те наказывали нас по своему произволу для немногих дней; а Сей – для пользы, чтобы нам иметь участие в святости Его." (14)
Детство не является исключением для возможности заболеть. И даже можно попасть в больницу. В детском саду «Сказка» нас накормили испорченным творогом, и мы почти все заболели дизентерией. Когда мы ели этот творог, космонавты Волков, Пацаев и Добровольский не вернулись из космоса. И всё внимание опекающего нас персонала оказалось прикованным к радио, а не к творогу. Мы сопереживали и вели себя тихо.
Одноэтажная городская инфекционная больница. Полная детей палата, горячо любимая мама за окном, это ужасно, я не могу остаться без неё! Уборщица отталкивает меня от окна, мы с мамой плачем навзрыд, на окно вешают одеяло. Темно и страшно. И понос. Соня, как всегда, оказалась покрепче, её привели в нашу палату, когда я уже выписывалась.
– И никакая ты не Снегурочка, а самая обыкновенная девочка.
Совсем недавно, за завтраком, перед Новогодним утренником, категорично, тряся рядовыми бантиками, Соня выдаёт вердикт мне, входящей в образ, трепещущей от волшебства роли, голубого костюма, восторженно настроенной, хорошей девочке. В школе мне от неё житья не будет.
Одному из родителей удалось геройски проникнуть в палату и принести сынишке в подарок большую красную пожарную машину. Мальчишка, наконец, перестал плакать, «какой избалованный, смотри», стал счастливым и важным, а мы все толпились не столько вокруг машины, сколько рядом с его родителем.
Второй, ой, третий раз я попала в больницу по неизвестной причине. В школе напала слабость, просто села на ступеньку, на лестнице. Дома вызвали скорую, приехала врач, про которую мама знала, что она не очень хороший врач. Но та категорично настаивала, что срочно надо в больницу, потому что у меня гепатит.
Меня положили в ту же больницу, на половину, где народу ещё нужно подтвердить диагноз. В палате нас трое – я и два мальчика. Одному – двенадцать лет, а другой – недоразвитый брошенный ребёнок, добрый мальчик трёх лет. Его жалели. Он уже жил, но ничего ещё про свою жизнь не знал.
Диагноз опять и опять ставили под сомнение, а я от скуки перезнакомилась с девочками с другой уже точно больной половины, и такая душевная дружба завязалась, до поцелуев. Меня ругали, что нельзя туда ходить. А я убегала опять. На третий раз анализы опять оказались неясными, папа вытащил меня через форточку, и увёз домой.
В шестом классе меня по блату положили в областную больницу, чтобы остановить прогрессирующую близорукость. Действенной считалась такая дефицитная процедура, как электрофарез. Следовало опустить глаз в пластмассовый крошечный тазичек с водой, и правильно выбрать уровень тока.
– Колет? – главное, чтобы не торопилась медсестра, а то сразу не поймёшь, колет или нет, она уйдёт, а ты сидишь, и глаз уже почти вылазит.
Здесь тоже «разбалованный» мальчик. Всё отделение ночью проснулось от пронзительно страшного крика и плача. Утром выяснилось, что привезли мальчика семи лет, ему рогаткой выбили глаз. Он очень красив. Из состоятельной семьи. Ходил с повязкой, ещё ничего не понимал, вёл себя как весёлый дерзкий самоуверенный мальчишка. Слава Богу, если он и дальше остался таким.
В меню – «суп с хвостом». Как это? Ошибка? Хвост? Чей? Я не буду это есть!
Очень нравилась мальчикам и в этот раз девочки в подавляющем большинстве меня не любили и навязывали вражду. Весна, родители подарили мне новый халатик, голубой, весь в розовых маленьких шляпках!
– Лина, к тебе пришли, спустись вниз.
Мальчики из нашего класса, трое, принесли мне тюльпаны! О чём мы говорили, не помню, я всё радостно переживала, что в новом халатике.
Опять же в двенадцать лет мне в голову попала Москва, вернее – университет. И я стала молиться. Всем своим существом я потянулась туда, как к торжеству справедливости, интеллекта, красоты и счастья. Все мечты сквозь призму «Москва». На тетрадях, линейках, резинках, везде написано «Москва». Говорят, что я стала буквально бредить Москвой.
В десятом классе по расписанию так выходило, что в кабинете ботаники, зоологии и анатомии проходила политинформация, которую проводил Никита. Наша семья уже переехала в новую квартиру, на центральный проспект, приходилось ездить далеко, на автобусе, часто опаздывала.
Когда я заходила в кабинет, Никита уже стоял у доски. И краснел с моим появлением. А я всегда спокойно знала, что он меня любит. Как же иначе.
Ещё в шестом классе с изумлением я извлекала из одежды записки: «Пройдёт много лет, и неизвестный художник напишет картину, как девочка достаёт из кармана записку: «Лина, я тебя люблю!». Эти неожиданные интимные находки, и их содержание обжигали меня неведомым многообещающим.
Может быть, я бы даже за него и замуж вышла. Но он написал мне в университет жуткое письмо. Я обиделась, и не ответила. И даже, когда пришло второе: «Прости, приходи ко мне в контору, я буду ждать», он тоже учился в Москве, в пограничном училище, промолчала. Но, приезжая домой на каникулы, ловила себя на том, что думаю: «Жаль, я теперь не смогу случайно встретить Никиту». Его родители переехали на Украину.
Интуитивно обнаружив источник высокого человеческого духа в спорте, начинаю болеть за сборную СССР по хоккею, вырезая из газет статьи и фото о команде. Борис Михайлов – мой герой, всё про него знаю и восхищаюсь. Олимпиаду в Лейк-Плэсиде я смотрела, заболев ангиной, в квартире холодно, под балконной дверью намело сугроб, украшенная к Новому году сосна чувствует себя почти как в лесу, я ору «Гол»! Папа, охваченный патологической ревностью, говорит по телефону уехавшей в санаторий с учениками и Юлей маме максимально оскорбительные слова. Привыкнуть к угрозам "отрубить, или оторвать, или отрезать" маме голову невозможно, даже если позже тебя убеждают, что это шутка, и папа трезвый совсем другой. Навсегда в мозгу мелькающая красная лампочка. Мама родилась в день памяти святой Екатерины, значит, это её покровительница. Умной, красивой, недосягаемо высокой по духу святой мученице Екатерине отсекли голову, и бесы через алкоголизм набрасываются на людей, любимых и охраняемых святой Екатериной. Боремся. Контраст переживаний вызывает высокую температуру. Измученная засыпаю. Под утро обнаруживаю, что на полу, рядом с диваном, прямо в эпицентре балконного сквозняка, устроил постель папа.
– Доча, ты как? – От жалости можно умереть.
Записанные на подкорку в качестве образца любви, папина неистовая любовь и постоянная ревность к маме, мамино согласие терпеть всю жизнь его издевательство пьянством, неразгаданными мозговыми витиеватыми путями сформируют мои представления о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, исказив норму, указав ложное направление, запутав, и лишат здоровой женской свободы, повредив самосознание, ключ к расшифровке, и выход я не успею найти.
В пятом классе я влюбилась в Саню Григорьева из «Двух капитанов» В. Каверина, книгу нигде нельзя купить, я стала переписывать её от руки, но быстро это дело свернула.
Больше всего тряслась из-за собаки Баскервилей. Случился пионерский лагерь "Лесная Поляна", смотрю сейчас на фотку и завидую этой лагерной худобе. Вот где высокая духовность просматривалась. А нас там просто не кормили, и животные, коровы и свиньи, купались в одном водоёме с нами. Постоянно ходили слухи, что рядом из тюрьмы кто-то сбежал. На мою ногу вылили кипяток на чаепитии у костра, чьи-то родители и меня заодно подкармливали, я – в нейлоновых носках, боль сильнейшая, что позволило мне на основе искренней истерики добиться того, чтобы меня эти же люди и увезли из сомнительного лагеря. А, про Баскервилей. Одна девочка оказалась умнее, что мне не особенно нравилось, она наизусть читала рассказы Конан Дойля. В кромешной темноте. Я так разволновалась, что захотела пить, и спустилась на первый этаж, в комнату, где стоял бак с водой. Утоляя жажду, повернулась к окну. А к нему со стороны улицы вплотную прилипли два мужика, уголовники, наверное. Вот я орала!