— Вот избавлюсь от тебя — и все здесь переделаю! — заявил Николай зло и вышел из комнаты столь же неожиданно и стремительно, как и вошел. Инкнесса выдохнула. Посидела минуту с закрытыми глазами, затем встала, подошла к двери и заперла ее.

А потом села прямо на пол и расплакалась.

Маска треснула. Но этого никто не видел.

Трое передавали друг другу листы с отчетами.

— И это все? — седой жилистый мужчина требовательно обвел взглядом собеседников. — Арефьев? Гастин?

Человек с невыразительным лицом согласно кивнул, военный развел руками:

— Мы всех опросили.

— Плохо опрашивали. Или нагло врут, или сплетни про друг друга рассказывают. Афанасий, у вдовы были?

— Да. Но толку от этого мало. Ничего нового мы не услышали.

— Присмотритесь к ней получше.

— Каким образом?

— Да как угодно! Поговори приватно, помоги найти «хорошего» юриста, попытайся утешить молодую вдову… всячески.

— Да не волнуйтесь, Ефим Петрович, — неприметный мужчина протянул начальнику еще пару листов. — Идет работа. И потенциальный утешитель у нас тоже готов.

Седой удовлетворенно кивнул и перешел к разбору следующего дела.

Ноги сами принесли Екатерину на кладбище. Могила мужа была расположена в очень уютном месте: с трех сторон цветущие кустарники, с четвертой, рядом с тропинкой — витая лавочка для посетителей. Катя села на лавочку и подняла вуаль.

Вечер был тихим и теплым. Однако не смотря на царившее в природе умиротворение, вдову терзало беспокойство. Она долго смотрела на надгробный камень с короткой надписью, потом подошла, провела пальцами по шершавой поверхности гранита.

«Без тебя мир станет другим».

Смешно. Пафосно и глупо. Но тогда ей хотелось выбить именно это. Потому что без Евстафия ее жизнь действительно рушилась, ее относительно уютный мир, выстроенный за три года совместной жизни, распадался на куски.

Катя не любила мужа. Да и странно было бы для молодой девушки полюбить человека втрое старше себя. Однако к своему новому статусу она постепенно привыкла, привыкла к суровому мужчине, который даже за ужином говорил только о делах (а обедал и завтракал вовсе вне дома) и уделял ей время в основном ночью или по большим праздникам. Он был деловит, несловоохотлив, терпеть не мог бессмысленные разговоры и женские слезы, и очень любил повторять «не маленькая уже». То ли ей внушая, что следует вести себя по-взрослому, то ли уговаривая себя самого забыть о разнице в возрасте. Но муж ни разу не поднял на нее руку (хотя кричал, было дело), ни в чем не ограничивал (в том числе в деньгах) и полностью вверил ей заботы по дому. Со временем, когда Катя притерпелась к его ночным приходам и погрузилась в домашние дела, первоначальные страх и отвращение по отношению к супругу отошли на второй план, уступив место сначала любопытству, а потом и уважению. Евстафий в свою очередь, заметив, что жена расточительством не занимается, домашними заботами не пренебрегает и по любовникам не ходит, несмотря на явно нежеланный для нее брак, проникся уважением к ней. И вот устоявшийся тихий быт их странной семьи нарушен…

От смерти супруга Екатерина не ощущала ни радости, ни удовлетворения. Чувства свободы тоже не было. С Евстафием ей жилось спокойно и даже привольно. Она практически была сама себе хозяйка. Он не запрещал ей видеться с Елизаветой и даже отпускал ее к подруге погостить на пару недель, не ограничивал ее в покупках (даже если она покупала книги), не придирался к ее поведению в стенах дома… Да много чего было хорошего. Некоторые неудобства, связанные с супружеским долгом или с совместными поездками по таким глухим местам, что не всегда было где помыться и переночевать, она приучилась терпеть. Теперь же ее вольная жизнь закончилась. С одной стороны, вдове никто не указ, однако Катя знала свою семью: указывать будут. И не просто советовать, а будут давить, заставлять делать так, как они ей прикажут. Инкнесса не знала, сможет ли победить в этой войне. Сейчас она осталась одна: против собственной семьи, против пасынка, который старательно пытается выжить ее из принадлежащего ей по праву дома, против высшего света, завистливо перемывающего ей косточки. И Катя не была уверена, что ей хватит сил выстоять.

Взгляд опять зацепился за надпись. Какая же сентиментальная чушь! Но ведь и правда есть в этой глупой фразе…

Темнело. Вдова Мережская опустила на лицо вуаль, прикоснулась еще раз к холодному камню, словно прощаясь, и направилась по тропинке к выходу с кладбища.

Тишина. Ни один листик не шелохнется, ни одна птица не запоет, не слышно ни тихих рыданий, ни скрипа сапог. Никого.

На мгновение Кате показалось, что тени тянутся к ней, хотят схватить ее своими бесформенными мягкими щупальцами, дабы утащить ее под землю прямо в могилу к супругу… Девушка мотнула головой, отгоняя наваждение, и ускорила шаг. Это сказываются переживания. И только. Просто разыгралось воображение.

Кладбище провожало посетительницу гробовым молчанием.

— Вас ждут.

Аглая приняла намокший от дождя плащ и протянула хозяйке теплую шаль. Екатерина накинула темную ткань на озябшие плечи и направилась в гостиную.

Легки на помине! Все трое заявились!

Первым ее заметил брат.

— Светлой стороны, сестра.

— Добрый вечер.

— Если его можно назвать добрым, — отозвался хмуро отец, разглядывая вымокший подол Катиного платья. — Где это ты ходишь так поздно?

Мать всплеснула руками и тут же кликнула слугу:

— Горячий чай, немедленно!

Екатерина поморщилась от этого крика. Ей совершенно не нравилось, как своевольно, по-хозяйски вели себя эти люди в ЕЕ доме.

Брат ничего не сказал, только попробовал повторить выражение лица отца. Вдова чуть не рассмеялась, наблюдая за потугами Георгия выглядеть взрослым и суровым.

— Отвечай! — нетерпеливо потребовал инкнесс Аристарх Ляпецкой.

— Мне можно сесть? Или отвечать стоя, как говорят перед королями в соседних государствах?

Екатерине хотелось выглядеть независимой, а разговор вести непринужденно и насмешливо. Однако при виде родственников, внутри все сжималось от желания спрятаться. Поэтому голос все равно дрожал. Впрочем, это можно списать на то, что она замерзла…

Не дожидаясь ответа, Катя села в кресло у камина. Отец же наоборот вскочил.

— Ты как со мной разговариваешь? — изумленно спросил он. — Да я тебя…

— Что? — инкнесса приподняла одну бровь, как делал это ее муж, когда его пытались обмануть. — Что ты со мной сделаешь? Я теперь не в твоей власти.

— Ты безмужняя!

— Я вдова! Вдова сама себе хозяйка! Я закон знаю, отец.

— Ишь ты, какая умная! — лицо Аристарха медленно багровело. — Воспитал неблагодарную на свою шею!

— Таша, успокойся, — мать пересела к отцу на диван и погладила его по руке. — Она девочка умная, и сама понимает, что за такое наследство бороться надо. А в борьбе нужна помощь.

— Все-то ты ей потакаешь, Мария! — Сбросил руку жены инкнесс.

— Ты завещание видела? — подал наконец голос брат. — Юриста мужева знаешь?

— Нет. И нет.

Поверенного Катя знала. Лично. И черновик документа видела. Но сообщать об этом родственникам не собиралась. Еще придет какая глупая идея в их пустые головы…

Принесли чай. Мать перешла к обругиванию нерасторопных слуг, брат — к их созерцанию (подносы несли две молодые девушки), отец же сел обратно на диван и сосредоточенно сверлил злым взглядом непослушную дочь. Екатерина с благодарностью приняла горячую чашку и стала греть о нее руки.

— Что ты делаешь! — возмутилась мать. — Где твои безупречные манеры? Немедленно возьми, как положено!

Екатерина вздохнула и подчинилась. Чтобы, интересно, сказала матушка, если бы узнала, что ее дочь ехала в телеге и спала в шатре, когда Евстафий в прошлом году отправился с проверкой на рудники в Зеленых горах?