Скорее всего, они даже не встретились бы.

Остаётся довольствоваться тем, что у них есть.

— Приходи сегодня, — предлагает Диана, не дожидаясь обычного вопроса Артемии.

— Хорошо, ойнона, — Артемия целует её в щёку и скрывается за дверью.

Диана остаётся — поправить одежду, проверить саквояж и спросить себя: «что это всё-таки было?» Изменения в Артемии, вроде бы несущественные, не могут не значить ничего. Что-то произошло с ней, или между ними, чего Диана не понимает. Связывать их с произошедшим вчера она не хочет, но других вариантов не видит. Жалость ли это, или излишняя бережность, или что-то совсем иное? Спросить бы у Артемии, но Диана не знает, как описать различия, и действительно ли они важны настолько, чтобы акцентировать на них внимание. Пообещав себе понаблюдать за Артемией вечером, она спускается на первый этаж.

Айян передаёт записку от младшего Влада.

Действия Ольгимского-сына: то, что он скупил всю панацею и продавал её тем, кому посчитал нужным, что из-за него черви начали торговать подпольной подделкой — злят Диану, но не слишком удивляют. В этом человеке, как и в его отце, она давно подозревала гнильцу. Выяснив, что панацея в хороших руках, а Влад торжественно обещает, что изменил свои цели и больше такие дела проворачивать не будет, она успокаивается. Не то что бы верит ему, но никаких методов воздействия у неё нет, и проблемы лучше решать по мере поступления.

В любом случае, всё это забывается и затирается во время беседы с Инквизитессой.

— Танатика уже разрушена.

Диана стоит, не в силах даже вдохнуть, сердце пропускает удар, и на грудь обрушивается тяжёлая боль утраты.

— Это правда? — спрашивает она севшим голосом.

«Не правда. Не может быть правдой. Этого не может быть», — повторяет она и сама себе не верит. Почему нет? К этому всё и шло.

Аглая Лилич говорит, что не станет ей врать, а потом зачем-то спрашивает:

— Вам интересно знать о стезе закона?

— Нет… — Диана уже не пытается что-то из себя строить, она поражена и разбита настолько, что почти готова заплакать прямо здесь, не обращая внимание на присутствие Инквизитессы, — сейчас мне ничего не интересно. Прошу меня извинить, мне нужно время.

Она отворачивается, не дожидаясь ответа. Идёт к Соборным дверям, опираясь на спинки скамеек, наконец выходит и прислоняется спиной к шершавой стене. От местного воздуха, напитанного твирью, её начинает мутить.

Диана не может действительно осознать, что от дела её жизни остались лишь камни и пепел. Может быть, Инквизитесса всё-таки соврала? В это верится с трудом: зачем ей просто так терять ещё одну возможность манипуляций. Несмотря на то, что какая-то часть Дианы ещё цепляется за тонкую нить надежды, всё остальное в ней будто рухнуло в бездонную пропасть. Вот так, наверно, и встают на край балюстрады собора.

Если нет Танатики, то возвращаться Диане некуда, если это решение уже принято, то и её в Столице ждёт только суд и эшафот. Если всё так, то у неё ничего не осталось. Она не сможет снова начать путь к её цели — победить смерть. Теперь есть только маленькие частности, как этот город и его болезнь, а потом — ещё меньше, обычные люди, с обычными заболеваниями. Эти мысли кажутся совершенно невыносимыми, и Диана заставляет себя их не думать.

Сейчас у неё есть цель — победить чуму и не умереть. Достаточно для той, кто лишилась всего. Пока Аглая Лилич, кажется, с ней заодно, стоит этим воспользоваться и не показывать себя с этой — слабой и эмоциональной — стороны. Диана возвращается в Собор.

— Ещё раз прошу прощения. Мне был нужен свежий воздух.

— Здесь нет свежего воздуха, — Инквизитесса немного улыбается, почти коварно. Или Диане так кажется. — Если Вам лучше, мы можем продолжить прерванный разговор.

— Да, пожалуйста.

Стоять перед ней Диана всё же не может и садится на ближайшую скамейку. На её удивление Инквизитесса тоже опускается на слишком большой для неё трон и продолжает разговор, как будто ничего не произошло. Её высокопарные речи о законе не особо трогают Диану, она желает как можно скорее перейти к делу, к поиску источника заражения и, получив, наконец, инструкции, отправляется по проторенной дороге — к Термитнику через младшего Влада.

Правда, достигнутое в движении спокойствие всё же нарушается разговорами о Многограннике. Всё время в городе она не слишком обращала внимание на башню, высившуюся на другой стороне реки. Там играют дети, она странной формы, и Каины почему-то очень её чтят — на этом знание Дианы заканчивалось. Она не собиралась вмешиваться в жизнь обитающих там детей, но за шанс разузнать побольше всё же ухватилась.

Может ли быть правдой то, что рассказала Капелла? Может ли конструкция из зеркал — зеркал ли — почти парящая над землёй, удерживать чудеса, мечты и сны? Ещё пару недель назад она не стала бы и слушать человеку, внушавшую ей такие идеи, но сейчас, пожив в этом городе, она не так скептична. Если всё действительно так, то перед человечеством открываются новые горизонты бытия. Наверняка Каины и Стаматины не стали бы строить игрушку для детей, и у Многогранника гораздо больше возможностей, чем сейчас используется. Вдохновлённая этими мыслями, Диана даже ненадолго забывает о тяжести в груди от новостей из Столицы. Расспросить бы создателей башни, но они вряд ли скажут больше, чем туманные изречения о чуде, которые она уже слышала. Может быть, не сейчас, а когда всё кончится, когда у неё будет больше времени, а у них — больше свободы и меньше страха.

В Термитнике Диана встречает Артемию. Их совместное утро кажется таким далёким, а она поддерживает такой подчёркнуто-деловой тон, что Диана даже сомневается, действительно ли их что-то связывает. Артемия говорит, что в Бойнях сейчас волнения, и что чужачку там встретят только кулаками, но Диана уже не в силах бояться, и она движется к цели, не прислушиваясь к советам.

Получив от Таи обещание открыть Бойни в одиннадцать вечера, Диана в первую очередь думает о том, успеет ли вернуться в «Омут» к приходу Артемии. Но сегодня ей вообще не суждено там оказаться.

Мясники окружают её мгновенно, думать, ловушка ли это от Таи, способна ли эта девочка на такие трюки, или же им просто не понравилось, что она зашла на их территорию, некогда. Диана достаёт револьвер, прислушиваясь к чьим-то громким шагам у входа и гадая, кому на помощь придут эти кто-то. Но не защищается, и её апатичное бездействие решает исход. Один из степняков подскакивает к ней и одним ударом тяжёлого кулака опрокидывает на пол. Столкнувшись затылком с землёй, Диана чувствует, как темнеет в глазах, но прежде чем потерять сознание, успевает получить ещё пару ударов, услышать, как приближаются шаги, и подумать, что умирать не страшно, когда ничего не осталось.

***

Диана приходит в себя на импровизированных носилках, которые несут слишком размытые фигуры, чтобы можно было определить, кто они. Спасли или готовят какое-нибудь местное жертвоприношение? События вечера разбились на осколки и никак не желают складываться в единую картину. Ей открыли вход в Бойни. Она вошла. А дальше?

Диана пытается заговорить, но губы распухли и покрылись коркой крови, так что разлепить их не представляется возможным. Перед глазами всё кружится и расплывается, как отражение в неспокойной воде, поэтому Диана не может определить, где находится.

Наконец её заносят в помещение, которое кажется смутно знакомым и городским, а не степным. Носилки опускают на пол, и Диана замечает, что так воспринимать действительность немного проще. Над ней склоняется мужская фигура.

— Вы очнулись? — голос громкий, привыкший командовать, но незнакомый.

Диана бурчит что-то невразумительное, потому что ни говорить, ни кивать не в состоянии. Способность мыслить и наблюдать постепенно возвращается, но комнату, в которой оказалась, Диана опознать не может. Стоящего рядом мужчину в явно военной форме — тоже.

— У нас нет врачей, чтобы помочь, — как будто извиняясь, но не меняя приказного тона, говорит он.