— Прости. я…

— А почему ты осталась? Таковы наши линии, вот и всё, — Гаруспиня не выглядит разозлившейся или обиженной, словно ждала этого вопроса с самого начала. Или слишком часто на него отвечала.

— Я осталась, потому что это мой долг, моя работа и потому что я так захотела. Судьба тут абсолютно не при чём, — Диана снова окунается в отрезвляющее осознание древности местных взглядов, и привычно отгораживается заученной речью.

— Я говорю не о судьбе, ойнона. Я тоже вернулась, потому что это мой долг, моя работа и моё желание. В этом и есть линии, — Гаруспиня обходит стол и садится на один из свободных от множества бумаг стульев. Диана подходит следом, но остается стоять рядом, опираясь на стол.

Она ловит себя на том, что любуется Артемией, как она двигается, как держит чашку, как говорит о том, в чём хорошо разбирается, но старается продолжить разговор и отвлечься от этих мыслей.

— Не понимаю, — такие признания всегда давались трудно, но твирин расслабил Диану, — все вокруг говорят про эти линии. Что это? Это как линии на ладонях?

Диана даже зачем-то снимает перчатки, и смотрит на руки, словно что-то понимает в череде черточек. Гаруспиня смеётся и, предварительно сняв перчатки, берет её руку в свою, развернув ладонью к себе.

— К хиромантии это не относится. Линии, о которых мы говорим, не имеют физического отображения в мире, — вопреки своим словам, она проводит пальцами по так называемой линии жизни, Диана чувствует, как кожа на руке покрывается мурашками. — Их могут увидеть лишь немногие. И совсем единицы могут чертить их сами.

— А ты можешь? — Диана смотрит на их руки и почему-то не решается поднять взгляд, вместо этого она делает ещё глоток из кружки в свободной руке.

— Осознанно — нет, но мои решения влияют на линии, мои и окружающих, — пальцы доходят до запястья, и Диана вздрагивает. — Твои решения тоже.

Прикосновения кажутся настолько интимными и нежными, что Диана забывается и, отставив кружку, наклоняется к лицу Артемии и тут же останавливает сама себя: «Она не такая как я. Она воспитана иначе, не поймет, не станет целоваться с едва знакомой женщиной, немного выпив. Она наверняка даже не… »

Додумать мысль Диана не успевает, Артемия подаётся вперёд, и их губы мягко соприкасаются. Диана отвечает, чувствуя вкус горького твирина на чужих губах и какую-то странную радость от того, что её целует именно эта женщина.

Поцелуй углубляется, сильные руки притягивают её, усаживая на колени. Она сама соскальзывает губами на щеку, к уху, на шею, возвращается. Артемия отвечает тем же, путаясь в воротниках. Они целуются долго, жадно, словно пытаясь насытиться. Диана опоминается лишь тогда, когда осознаёт, что с её плеч скидывают плащ, и отстраняется, глядя на Артемию с лёгким удивлением.

— Что-то не так, ойнона? — голос ещё более хриплый, губы припухли, заалели. Диана невольно подмечает, какой иной стала вдруг Артемия, словно резкие черты лица сгладились её губами.

— Это не то, что входило в мои планы, — отвечает Диана, и Артемия приподнимает бровь, как бы спрашивая: «А что входило?», — но так даже лучше.

Она сама скидывает плащ и тянется к сложным застежкам куртки Артемии.

— Как много на тебе одежды, — выдыхает Артемия, чуть насмешливо, — не жарко?

— Сейчас — очень, — пьяно смеется Диана.

И ей действительно невыносимо жарко, несмотря на холодную комнату. Потому что Артемия рядом — горячая, с твириновым дыханием и запахом крови — прикасается к ней, целует её, оставляя следы на коже. Кто бы могла подумать, что между ними случится что-то подобное?

Стул становится все менее удобным для них, и Диана чувствует, как её легко поднимают на руки, не меняя положения. Практически без усилий, Артемия укладывает её на постель.

— Ты и правда такая сильная, как кажешься, — говорит Диана, пытаясь перевести дыхание.

— Сильнее.

Артемия нависает над ней и шепчет уже в ухо: «Но я это прекрасно контролирую».

Диана почти не слушает, дыхание обжигает кожу, она тянется к Артемии, обвивая ее ногами, бессловно прося о продолжении.

Диана теряет счет времени, ей кажется, что Артемия раскрывает её по линиям, как училась. Её руки, хоть и огрубевшие, действуют нежно и уверенно. Сама же Диана двигается беспорядочно, скомкано, извивается змеёй. Но то, как Артемия реагирует на её прикосновения, говорит, что она всё делает правильно.

Диана нежится, целуется и кусается, стонет, иногда слишком громко, и улыбается, ловя неодобрительный взгляд. Она не думает об эпидемии за окном, о своём будущем, о смерти. Забывается, отдается нахлынувшему даже не чувству — ещё не чувству — а ощущению предельной близости, которая почти магия. Запах твирина говорит, что эта магия — степная.

В тусклом свете Диана любуется Артемией, тем, как вырисовываются мышцы, как она чуть прикусывает губу и запрокидывает голову, открывая шею, уже покрытую красными отметинами. И Диана выражает свое любование прикосновениями и поцелуями, надеясь подарить то же удовольствие, хоть степная магия ей не подвластна.

Когда Артемия глухо стонет, сжав её плечо, Диана почти счастлива.

Она обессилено падает рядом, уложив голову на плечо Артемии. Та прижимает её к себе, нежно целуя в спутанные волосы.

Кажется, что нужно что-то сказать, поблагодарить, спросить, но слов не находится, Артемия тоже молчит, поглаживая плечо Дианы. Та чувствует, как проваливается в сон, впервые за долгое время легко и быстро, не успевая даже попросить Артемию остаться до утра.

Но она остается. Утром Диана просыпается от того, что Артемия гладит её по щеке.

Воспоминания о вечере, перешедшем в ночь, приходят постепенно, пока Диана сонно оглядывает комнату, особенно красноречивы оставшийся на столе плащ и наполовину одетая Артемия с растекающимися по шее и груди засосами. Захотелось выругаться, потом засмеяться, но вместо этого Диана сонно бормочет:

— Доброе утро.

— Доброе, ойнона.

Стыд наваливается вместе с головной болью, Диана садится, бессмысленно прикрываясь одеялом. В голове бьётся необходимость что-то сказать, как-то загладить ситуацию, чтобы не испытывать этого стыда и неловкости при каждой встрече. Обхватив голову руками, она пытается подобрать слова.

— Бурах, всё это…

Артемия оборачивается, на её лице всё ещё не читается ни стыда, ни неловкости. Только усмешка и наигранное удивление.

— Странно, ночью ты моё имя помнила.

Её слова звучат так, словно всё произошедшее — в порядке вещей, и в ней самой сквозит такая уверенность, что необходимость что-то исправлять пропадает, и Диана замолкает, уткнувшись взглядом в смятое одеяло.

— Я приду вечером, — Артемия уже оделась и стоит возле дверей, — если, конечно, ты хочешь.

— Да… приходи, — вполголоса отвечает Диана, не совсем понимая, на что именно она соглашается.

Дверь закрывается, Диана медленно встаёт, гадая, действительно ли — и зачем — придёт Артемия, и как относиться к произошедшему, или даже происходящему, между ними. «Может быть, сегодня такой редкий случай, когда вечер будет мудренее утра?», — заключает Диана. Сейчас нужно только справиться с головной болью и взяться за дела, которые наверняка уже ждут её участия.

========== Акт Первый. Сцена Вторая ==========

Дел действительно оказалось много, и все как на подбор, срочные, требующие большого количества времени и опасные. Знала бы, что этот день будет таким, Диана перенесла бы вчерашнее предложение Артемии выпить на сегодня. Впрочем, улучшений в ближайшее время всё равно не предвидится.

Об Артемии она почти не вспоминает: только когда в красках описывает Рубину её подвиги на благо города, и когда пишет ей записку с подробным описанием его местоположения и заверениями о том, что он остыл и не попытается её убить. И еще раз, когда запыхавшаяся девочка приносит ёмкий ответ: «Поняла. Спасибо». Наверно, отсутствие времени на размышления о чувствах — единственное, что было хорошего сегодня. Но и это кончается.