Впрочем, радость от создания вакцины омрачается быстро. Инквизитору, прибывающему завтра, она в качестве ответа не годится. Нужен источник заражения, найти который так и не удаётся. Диана понимет, что ищет не там, что источником вряд ли может оказаться обычная женщина, или даже такая странная девочка, как Клара, но других зацепок нет. Приходится проверять даже «теорию» Спички, но ныне мёртвое степное чудище тоже не имело отношения к эпидемии. Не облегчает день и штурм Термитника, который её вынуждают останавливать собственными силами. Даже Ева сегодня бледнее и тише обычного, на новость о создании вакцины она только слабо улыбается и бормочет похвалу.

Диана не удивилась бы, если бы день закончился тем, что Артемия не нашла быка, или не пришла совсем. Но вечером она, как всегда, появиляется в «Омуте» и даже с обещанной кровью. Хотя и этот, явно добытый с большим трудом, образец приносит лишь разочарование.

Диана предлагает Артемии поискать гибрид быка и человека больше в шутку, хотя откуда ей знать — может, здесь и не такое водится, особенно после того, что она встретила сегодня за кладбищем. Но та абсолютно уверена, что их не существует, значит, остаётся или ждать помощи Рубина с синтезом тканей, или — снова — искать другой путь.

Единственное хорошее, на что Диана ещё надеется, что Артемия, как обещала утром, останется после обсуждения рабочих вопросов. И её ожидания оправдываются.

Как только тема панацеи себя исчерпывает, в Артемии что-то меняется. Её взгляд смягчается, поза становится более расслабленной. Она деликатно притягивает Диану к себе, ничего не спрашивая, но давая время отказаться. Диана не отказывается. Она всё ещё чувствует смущение и неловкость за свои чувства, о которых умолчала, за свои беспорядочные действия и движения, за то, как бесстыдна она — холодная столичная учёная — в их встречи. Артемия же, напротив, словно выучила её всю: от каждой детали одежды до каждого миллиметра кожи. От неё веет такой уверенностью в себе, в собственных действиях, в их отношениях и даже в самой Диане, что стеснение отходит на второй план.

Диана думает, что ещё немного — и такие вечера войдут в привычку. Войдёт в привычку ждать прихода Артемии, целовать её, раздевать, засыпать вместе и просыпаться, когда она уже собирается уходить. Забывать о том, что их связывает, на время дня, пока каждая идёт к своей собственной цели, находясь на грани вражды и сотрудничества. И возвращаться к этой связи, в которой не нужно быть настойчивой, зажатой в тиски обязательств и долга, не нужно держать лицо и делать вид, что можешь справиться с каждой возникающей проблемой. В которой можно расслабиться, побыть смущённой и раскованной и просто доверять всё ещё почти незнакомой женщине на короткое чувственное мгновение. Будет странно найти здесь такой осколок стабильности среди стремительно разрушающегося мира.

Но всё это только может быть в будущем, а пока Диана, проснувшись, слышит далёкий шум поезда, принёсшего в город кого-то, кто станет или ещё одной проблемой, или ключом к решению остальных. Идя через первый этаж «Омута» на аудиенцию в Собор, она не замечает Евы, но слишком поглощена мыслями о предстоящем разговоре, чтобы беспокоиться об этом. Позже Диана будет проклинать себя за секундную невнимательность, но непоправимое уже свершилось.

Из Собора Диана выходит поражённая — инквизитессой Аглаей Лилич и той информацией, что она поделилась, но обдумать их диалог, взвесить сказанное и недоговорённое, оценить, кто именно приехала в Город вершить судьбы, она не успевает. Посыльный передаёт две записки разом — от Клары и Евы.

Диана понимает — оба письма говорят о том, что Евы уже нет, что она приняла страшное решение и исполнила его, но верить не хочет. Она ищет её в «Омуте», но находит лишь танцовщицу Айян. И надежду на то, что Еву ещё можно спасти.

Увязая ботинками во влажной земле, Диана вспоминает, как вот так же торопилась спасать Артемию, но всё же тогда она чувствовала другое. Несмотря на то, что Ева ей дорога и как Приближенная, и как человека, находившаяся рядом шесть тяжёлых дней, ей не настолько же страшно опоздать и не помочь, как когда дело касалось Артемии. Может быть, потому что она уже знает — спасать некого, а может, за Артемию она действительно переживает больше.

В любом случае, надежда оказывается лишь ошибкой Андрея Стаматина, его путаный рассказ объясняет только то же, что говорилось в записках. Ева покончила с собой, сбросившись с соборной балюстрады. Истинные причины её поступка так и остаются тайной — хотела ли она дать Собору свою душу, очищала ли его через этот страшный поступок от смертей, произошедших накануне, подготавливала ли его для прибывшей Инквизитессы?

Эти вопросы преследуют Диану дольше, чем ей бы хотелось. Ей приходится сохранять концентрацию, беседуя с Аглаей Лилич и выполняя её поручения, вслушиваться в чужие проблемы, что-то отвечать, потому что на кону, как и всегда, судьба города и её собственная. Но мысли о Еве возвращаются.

Глупая, наивная Ева — кто же так заморочила ей голову, что она решила, что её самоубийство станет жертвой, вложением в лучшее будущее? Диана винит и Марию с братьями Стаматиными за то, что внушили ей свои полумистические идеи, и себя за то, что не придала значения настроениям Евы и её тяге к самопожертвованию, и даже Инквизитессу, и Клару, хотя они вроде бы никакого влияния на Еву не имели.

Диана хотела бы дать себе время обдумать сегодняшний день, придя в «Омут». Но то ли она вернулась слишком поздно, то ли Артемия освободилась раньше обычного, — они оказались там почти одновременно.

Глупо надеяться, что тяжёлые мысли отступят сразу с появлением Артемии. Диана не может делать вид, что всё как обычно, но и не хочет прогонять её. Она смотрит почти сквозь Артемию, пытаясь выбрать из двух зол, и не замечает, что та оглядывает её, словно тоже что-то взвешивая или ожидая. Наконец, молчание прерывает Артемия, всё ещё стоящая на входе:

— Что-то случилось, ойнона?

— Да, — Диана не собиралась говорить об этом, но на прямой вопрос не ответить не может, — Ева. Она покончила с собой.

Несколько секунд лицо Артемии не выражает ничего, и это объяснимо: Ева была для неё никем, и её самоубийство — всего лишь ещё одна смерть, которыми и так наполнен город. Затем, словно смутившись, ненадолго отводит взгляд. И, быстро подойдя к Диане, кладёт руку ей на плечо. Ей нечего сказать, но Диана благодарна, что это хотя бы не: «тогда мне лучше прийти завтра». Восприняв бессловный контакт как предложение продолжить, Диана разрешает себе говорить то, о чём хотела подумать наедине с собой.

— Она решила совершить чудо, одухотворить Собор, — Диана молчит, подбирая слова; рука Артемии, тёплая и тяжёлая, всё ещё покоится на плече. — Не знаю, откуда она взяла такие идеи, это что-то от Каиных или Стаматиных, наверно. Это они верят, что можно взять место, засунуть в него душу и сделать это место чем-то большим. А Ева… Она ради меня это сделала, чтобы я смогла… не знаю, что она хотела, чтобы я смогла.

Голос Дианы срывается, она не кричит и не плачет, но воздуха не хватает. Происходящее так возмутительно и несправедливо. Очередная смерть, ответственность за которую ей приходится брать на себя. Нечестно, что Ева умерла совсем юной, нечестно, что винить, кроме себя, Диане некого.

— Это она тебе так сказала? — спрашивает Артемия, не дождавшись продолжения речи. — Ева. Что она ради тебя покончила с собой.

— Да… нет, — отвечает Диана, вспоминая предсмертную записку, —она писала про новую гостью, про чудо. И пожелала мне счастья. Но я знаю, она не раз говорила, как предана мне, как сделает всё, что сможет ради моей победы.

Артемия слушает, качая головой.

Про записку Клары Диана умалчивает, она не верит этой девочке и её обвинениям, хоть слова и попали в то, о чём она сама думает. Артемия скажет выбросить из головы бредни Самозванки и будет права.

— Ойнона, это же нонсенс —винить себя за чужой выбор. Это было её решение, ты не просила, не предлагала, не советовала ей совершать такое самопожертвование. Оно тебе не нужно, и ты даже не извлечёшь из него никакой пользы. Но ты всё равно винишь себя, а не Каиных или Стаматиных, не саму Еву, хотя это в первую очередь её ответственность.