Они встречаются вечером, тёмную улицу освещают фонари, первый мягкий снег желтеет под светом. Диана, не привыкшая к холоду, мёрзнет в хлипком столичном пальто. Артемия берёт её под руку, и Диана прижимается к ней в поисках тепла. Это именно Артемия предложила прогуляться по скверу, и ей, кажется, абсолютно не мешает погода. Они идут размеренно и, по большей части, молча, Диана иногда бросает взгляды на Артемию, любуясь её сосредоточенным лицом.

Молчание давит, кажется неправильным. Но Диана боится снова пользоваться продуманным методом — один раз он её уже подвёл, и она не знает, сможет ли сдержать себя сегодня. Она думает о прерванной попытке снова сблизиться, тогда они так и не закончили разговор. Но нужны ли слова? Они только и делают, что говорят всё последнее время, и никуда не движутся.

Диана замедляет шаг, останавливается, крепче сжимает замёрзшие пальцы на локте Артемии. Та поворачивается к ней, в лице читается непроизнесённый ещё вопрос, но Диана не хочет его слышать. Она тянется к лицу Артемии, приподнимаясь на мыски, и небольшое расстояние между ними преодолевается невыносимо долго. Артемия наклоняется к ней, и их губы, наконец, соприкасаются, но лишь на короткий миг — она выпрямляется, и тяжело кладёт руку на плечо Дианы, словно обозначая дистанцию. Диана, растерянная, лишившаяся последнего шанса, опускается на пятки, её рука безвольно соскальзывает с локтя.

— Ойнона?

— Извини, — бормочет Диана, опускает голову, пытается придумать, как сделать так, чтобы загладить инцидент, создать видимость, что ничего не произошло, делает неуверенный шаг назад.

— Ты извини, — в голосе Артемии слышится вина и, может быть, жалость, — я ничего…

— Всё нормально, — перебивает Диана, — ты не обязана мне потакать.

«Это — только моя ответственность, ведь это я должна была тебя добиться».

— Мне не нравится, как ты всё перегибаешь, — голос Артемии, неожиданно холодный, ранит сильнее всего сказанного и сделанного. И от причинённой боли Диана начинает злиться.

— Ах, я перегибаю! — она вскидывает голову, отравленная обидой; уже забывает собственную последнюю мысль и думает: «ты обещала, что мы попытаемся вместе». — Легко обвинить меня в этом, если ты сама ничего не делаешь!

— Ойнона, — Артемия делает к ней шаг, говорит вкрадчиво и тоже уязвлённо, — мы не раздавали подруга подруге роли и с листа не читаем, чтобы обвинить меня в том, что я ничего не делаю.

— Так ты хочешь, чтобы всё делала я?

«Признай это, тогда нам обеим будет проще».

— Я хочу, — Артемия смотрит в глаза и от этого взгляда странно неуютно, почти страшно, — чтобы ты посмотрела на себя со стороны, и поняла, как ты выглядишь.

Эта мысль оглушает Диану. Она понятия не имеет, как воспринимает её Артемия, видевшая уже слишком много её состояний и образов. Обвинение в голосе Артемии не сулит хорошего ответа на этот вопрос, и Диана не хочет его находить. Она разворачивается в попытке уйти. Пусть никогда больше не сможет увидеть Артемию, пусть не получит её, но этого разговора она может не вынести. Артемия хватает её за запястье заставляя остановится.

— Я не дам тебе снова убежать от разговора.

Диана дёргается, и пальцы Артемии больно вжимаются в кисть руки. Конечно, это бесполезно, Диане не сравниться с ней по силе, ей придётся продолжить.

— Раз ты так хочешь поговорить, — Диана словно готова к драке: участилось сердцебиение, залилось краской лицо, голос прерывается от частого дыхания; она выплёвывает вопрос: — может, скажешь, как именно я выгляжу?

Артемия задумывается, смотрит на неё в упор, взгляд мечется от одного глаза Дианы к другому.Она сдвигает брови, сжимает губы в тонкую полосу, словно в попытке скрыть свои мысли и не сказать их. Лицо её и вся Артемия словно каменеет, даже пальцы сильнее сдавливают запястье, как браслет кандалов. Наверно, попади Диана под суд Властей, она чувствовала бы себя менее беззащитной, чем под взглядом этих немигающих глаз.

— Ты будто голодная, которая не может наесться, — наконец говорит Артемия, и в хриплом её голосе смешались и боль, и обида, и горечь, и много чего ещё, что Диана разобрать не может. — Будто крючья, вцепившиеся мне в грудь. Будто ты испытываешь меня, только сама не знаешь, зачем.

Каждое слово падает тяжёлым камнем. Диане стыдно и страшно, она хочет сказать, что всё не так, что она не этого хотела. Но слова застревают в горле, потому что хотела или нет, но всё-таки делала. Она пытается за что-то уцепиться: за какое-то оправдание, какую-то надежду. И находит только:

— Ты же обещала, — практически шепчет она.

— Я не обещала становиться жертвой твоих страстей, — Артемия говорит устало, без той гаммы эмоций.

Есть ли смысл продолжать эту пытку для них обеих? Диана не видит никакого.

— Отпусти меня, — Диана знает, что, если Артемия не послушает, она будет вырываться до синяков, ударит Артемию, заплачет. Что угодно, лишь бы уйти.

Но пальцы на запястье разжимаются, Диана выдёргивает руку и идёт домой, не оглядываясь.

***

Диана занимает каждую свободную минуту работой. Медсёстры, загнанные её бесконечными окриками и поручениями, часто уходят домой в слезах. Айян однажды ночует не в «Омуте», и, вернувшись, получает от Дианы язвительное предложение жить там, куда ходила. Диана пишет внеочередное письмо в Столицу, начинающееся с отчёта, а заканчивающееся разгромными обвинениями Сабурова и Рубина и требованием прислать ей врачей и оборудование для организации больницы.

Записку от Артемии, пришедшую на следующий день после ссоры в сквере, Диана сжигает. И жалеет, что успела прочитать: «Извини. Я наговорила лишнего. Давай встретимся и обсудим всё спокойно». Они уже сказали достаточно, Диана поняла, что больше ей гнаться не за чем. И если она причиняет Артемии столько страданий, зачем продолжать пытаться? Она приняла решение и старается больше об этом не думать, чтобы не погрузиться в обиду и жалость к себе.

Свой выходной она посвящает будущей больнице. Обходит общественные здания, стоящие без дела, и несколько жилых, выбирает наиболее подходящие варианты. Расписывает примерный план устройства, лично относит Сабурову. Тот ожидаемо отвергает эту идею, по крайней мере, до соответствующих указаний.

Приходит очередной поезд. Поставка лекарств до смешного мала, пара книг не слишком нужны, оборудования нет совсем. Диана пишет ещё одно письмо с полными выкладками трат средств и их возможного увеличения. А потом, стиснув зубы, отправляет Артемии конверт с деньгами и списком необходимых настоев. Другого выбора у неё нет.

Настои приносит Зоя с несколькими другими беспризорницами. К одному из ящиков прикреплена записка.

— Учитель сказала не уходить, пока Вы не прочтёте.

— И ночевать тут будешь?

— Буду.

— А если я её сожгу?

— Не сожжёте, — серьёзно хмурится Зоя. — Видела, как Вы на Учителю смотрите, ни за что не сожжёте.

Диана краснеет, в ней даже ненадолго всплёскивается злость на девчонку, лезущую не в своё дело. А потом она неожиданно для себя тепло смеётся:

— Так уж и видела? — значит, было во всём её поведении что-то настоящее, что-то, понятное даже ребёнке.

Диана разворачивает листок: «Разреши нам встретиться. Нам нужно поговорить». Слова неожиданно обжигают. На что она надеялась, что хотела увидеть?

— Я прочитала. Довольна?

— А ответ?

— Про него ты ничего не говорила, иди уже.

Диана могла бы ответить просто «нет», на словах или даже в записке. Но это кажется ей невообразимо сложным, словно если начнёт говорить, даже через посредницу, уже не остановится, и скажет обратное. Или же вывалит груду обвинений, незаслуженных, необоснованных, сделав, тем самым, только больнее им обеим. Зоя уходит, пока Диана невидяще смотрит на записку.

Диана прикусывает губу, возвращается к столу, закуривает, пытается вернуться к прежнему состоянию, разрушенному запиской. Ей нравится быть деятельной и активной. А эта вновь открывшаяся пустота поражения лишила её сил, напомнив, что не во всём она успешна, не всего может добиться.