Опереться щекой о ладонь, показать усталость.

— Здесь тебя никто не обвинит, продолжай делать, что делаешь. Оценивать будут по твоим успехам.

— Какие успехи? — Диана отводит глаза, говорит ровно, почти не меняющимся тоном. Ещё контролирует лицо и позу, но слова произносятся как будто сами по себе: — Что бы я ни делала, всё оборачивается против меня. Танатика. Эта практика врачебная. Надо же было оказаться в городе, где на место врачеи конкуренция с неучами, а в медсёстрах те, кто даже читать не умеют.

Артемия молчит, смотрит на неё внимательно, словно ищет и не находит других проявлений эмоций, кроме слов.

— Всё без толку! — Диана повышает голос, теряет связь с телом и тут же вскакивает, начинает ходить по маленькой кухне. — Я Айян натаскивала на акушерство долго и муторно, и всё равно не факт, что мы бы справились. От них толку, что от беспризорниц твоих: ни помощи оказать, ни своей головой подумать. То «я не знаю, как это делать, приди сама», то «я туда не пойду, там грязно и пыльно».

Артемия взглядом следит за её перемещениями, Диана надеется прийти в себя. Ещё не поздно извиниться, списать всё на стресс. Ещё не поздно вернуться к исходной точке.

— И Рубин тоже хорош, пользуется тем, что в городе меня ненавидят, а все плачевные результаты его самоуправства потом мне разгребать, — она резко останавливается, понимая, что к глазам подступают слёзы. Она пытается сдержаться, но продолжает говорить, словно стремится выплеснуть всё, что чувствует, потому что другого случая не представится. — Я так устала! Всё идёт не так с самого начала. Мне не нужно было оставаться здесь.

Диана не хочет это говорить, признаваться в слабости, в поражении. И ещё она не хочет плакать, но лицо сдаётся, поджимаются губы, зажмуриваются глаза, по щекам катятся горячие слёзы. Она отворачивается, закрывается предательски дрожащими руками.

Диана плачет громко, некрасиво, всхлипывая и пытаясь что-то сказать. Что именно — сама не знает. Артемия кладёт руку на её плечо, оказывается прямо перед ней, и Диана опускает голову ниже.

— И ты, — Диана поддаётся близости и теплу Артемии. — Ты ведь мне обещала, а в итоге — что? Кто я для тебя?

Артемия держит её за плечи, и Диана чувствует, как дрожит под её руками. Прерываемые рыданиями слова звучат безобразно жалко. Настолько, что даже сейчас Диана не может их себе позволить. Она собирается с силами, отнимает ладони от лица, скидывает с себя руки Артемии, отходит, всё ещё глядя в пол.

— Нет, прости, — Диана уже надевает пальто. — Это всё — неважно, несерьёзно. Я просто переработала.

Её голос хриплый и тихий, руки слушаются плохо, на щеках сохнет соль.

— Позже увидимся.

Диана практически выбегает, в холодный осенний воздух. Лицо обжигает ветром, и на глазах снова выступают слёзы. Всю дорогу до «Омута» её бьёт крупная дрожь, и идёт она только потому, что боится встретить кого-нибудь такая: заплаканная, уставшая, не контролирующая себя. Дома она курит одну сигарету за другой, пока дрожь не сменяется тошнотой и слабостью. Засыпает тяжело и беспокойно, а на утро помнит прошедший день обрывочно и неполно.

========== Акт Второй. Сцена Седьмая ==========

Диана не знает, может ли она встретиться с Артемией теперь. Не знает, насколько разочаровывающе она себя вела. Не только потому, что не помнит всех деталей, но и потому, что не видит границы, заступив за которую, окончательно отвратит Артемию от себя. В конце концов, Диана уже делала вещи и хуже, и унизительнее, и больнее, и, тем не менее, Артемия всё еще позволяла ей предпринимать какие-то попытки. С другой стороны, терпение не бесконечно, и нельзя узнать, что именно станет последней каплей. Поэтому Диана не приглашает Артемию и не идёт к ней. Если Артемия ещё хочет её видеть, она сделает это сама, а если нет — зачем унижаться ещё больше и просить о встрече.

В первый день Диана пытается убедить себя, что в произошедшем нет ничего катастрофического: она не сделала ничего, что не видела бы уже Артемия. Слёзы, крики, перепады настроения, признание собственного бессилия. Один раз это даже что-то изменило в отношении Артемии к ней. Убеждения удаются в той или иной степени. Диана доказывает себе, что всё будет хорошо, и их встречи продолжатся, как раньше, а там она уже сможет что-нибудь сделать. Она спокойно работает, принимает пациенток, общается с медсёстрами.

К следующему дню уверенность ослабевает. Диана уже ждёт записки, хотя бы говорящей, что всё в порядке, но ожидание это беспочвенно. Так часто они не встречаются, а привычки писать без дела, у Артемии нет. На работе это не сказывается, Диана умеет быть внимательной, отключаться от собственных проблем во имя дела. Зато её настроение ухудшается с каждым часом.

— Я закончила обход, была в Жильниках и жилой части Заводов, — беспечно рапортует Анна, её белый халат безобразно контрастирует с накрашенным лицом и жеманным поведением.

— А Сырые Застройки? — спрашивает Диана, не отрываясь от бумажной работы.

— Там страшно! — нарочито-испуганный ответ. — Бойни рядом и люди такие недобрые, они меня всегда прогоняют, а если чего похуже удумают.

— Анна, белый день на дворе, — Диана начинает злиться, злость эта не такая сильная, как в случае с Рубиным, притуплённая, и даже как будто обязательная, —этот город не настолько криминальный!

— А ещё там грязь такая, что если я зайду в белом халате, то выйду уже в чёрном, — Анна кривит лицо. — Наши халаты должны быть белые, в этом же смысл?

— Наши халаты должны спасать жизни, а не выкручиваться из неудобных ситуаций, — Диана встаёт, смеряет Анну ледяным взглядом, закуривает. — Мы уже не в первый раз об этом спорим. Признайся, что тебе просто лень.

— И совсем нет!

— Анна, я спросила тебя, готова ли ты искупить вину, помогая другим, ты согласилась. И мне не важно, из искреннего желания исправиться, или из возможности казаться лучше, чем ты есть. Если ты передумала — сдавай свой идеально белый халат и иди обратно прозябать в своих «Вербах», причитая, что тебя никто не ценит.

— Я… — губы у Анны дрожат, под слоем светлой пудры проступает краснота.

— И твои слёзы меня не убедят, — Диане нет дела до Анны, она просто хочет избавиться сейчас от её присутствия, даже если потом придётся искать замену. — Уйди, чтобы глаза мои тебя не видели. Халат можешь оставить здесь.

— Нет, —Анна смотрит в упор, глаза блестят. — Я пойду в Сырые Застройки.

«Слишком театральная жертвенность», делает вывод Диана.

— Вот так бы сразу, и не тратила бы ни своё время, ни моё.

Анна выходит, и одновременно в особняк просачивается незнакомая девочка. Диана наскоро старается сделать выражения лица более дружелюбным.

— Ты на приём?

— Нет. Учитель, в смысле Артемия Бурах, послала узнать, всё ли у Вас в порядке.

— Эм…, — задумывается Диана, не над вопросом, хотя тут есть, над чем подумать, а над самой ситуацией. — Да.

— Хорошо, — девочка оглядывает Диану не то с любопытством, не то с недоверием. — Я передам, — и тут же скрывается за дверью.

Диана смотрит ей вслед, пытаясь понять, что именно сейчас произошло. Артемия не пришла лично, не удостоила её даже записки, при этом погнала одну из своих учениц через весь город, чтобы удостовериться в её самочувствии. Диане это обезличенное взаимодействие не нравится, это не то, на что она рассчитывала. Но и игнорированием, которое она полагала возможным, его не назвать.

Через день история повторяется, и в Диане нарастает сомнение. Это выглядит, как нежеланный уход за тяжелобольной — уточнить, не нужно ли что, и исчезнуть, лишь бы не соприкасаться, не контактировать. Она чувствует себя мерзкой, недостойной нормальной заботы. Чувствует себя обманутой и обиженной.

Когда девочка появляется в третий раз, Диана суёт ей в руки записку, вместе с найденным когда-то давно орехом.

— Передай Артемии, ладно?

В записке она просит о встрече. Кратко, без предисловий о том, как ей неприятны эти проверки. Девочка приносит не менее лаконичный ответ, и Диана, наконец, может успокоиться. Хотя бы ненадолго.