— Что случилось? — она уже совсем рядом, и Диана видит её мутные очертания.

«Уходи. Оставь меня», — думает она. Но Артемия, конечно, этого не делает.

— Ты заразилась? — вкрадчиво спрашивает она, разжимая побелевшие пальцы на рукояти оружия.

Диана кивает, не уверенная, что этот жест понятен, но пытается сильнее стиснуть револьвер. Ей это не удаётся, и Артемия убирает его куда-то вне зоны видимости. Она обхватывает Диану, усаживает спиной к стене, бормоча что-то непонятное, очевидно, степное и матерное, себе под нос. Извлекает из кармана какой-то флакон, залпом выпивает содержимое.

— У тебя осталась панацея?

Диана не отвечает никак. Вот что это всё значило: панацея ей помогла бы, даже лучше, чем те таблетки, но зачем, если жить она всё равно не собирается. Артемия замечает листок на тумбочке, открывает ящик, достаёт знакомый бутылёк. Диана отчаянно мотает головой так, что тошнота подступает к воспалённому горлу: «Нет! Нет! Я не буду это пить! Не надо на меня тратить!», но говорить она всё ещё не может.

— Диана! — имя звучит как отрезвляющая оплеуха. — Шабнак тебя возьми! Если ты не выпьешь, я волью в тебя силой.

Диана на короткий миг словно просыпается, отрешённо моргает, глядя как Артемия открывает панацею, протягивает ей. С чувством превосходства проигравшей, Диана замечает, что рука с лекарством дрожит. Она отворачивается, показывая, что не приняла бы победоносное изобретение Артемии, даже если хотела бы жить.

Артемия разворачивает её к себе, зажимает ей нос, заставляя открыть рот на вдохе, вливает в рот жидкость вкуса крови и твири — даже здесь её след. Но Диана частично выкашливает, частично выплёвывает панацею, и смотрит настороженно-выжидающе. Одну порцию они уже потратили впустую, сколько таких попыток Артемия сможет себе позволить?

Артемия встаёт, задумчиво пробегает по комнате взглядом, находит саквояж и наскоро проверяет его карманы. «Не надо. Не переводи зря, оставь себе», - всё ещё просит Диана, но голос, отказавший так невовремя, всё ещё ей неподвластен. Артемия возвращается с панацей и одноразовым шприцом из привезённых Дианой. Аккуратно она набирает в шприц мутно-красную жидкость и смотрит на Диану с тревожной решимостью.

Для очищения собственной совести Диана пытается сопротивляться, но Артемия до боли вжимает её коленями в кровать и быстро вводит панацею в вену на левой руке. Тут же отходит, и Диана сама приваливается обратно к стене.

Панацея действует. Для такого примитивного средства — очень быстро. Диана чувствует, как отступает, сдавая позиции, жар, и ей становится холодно от пропитавшейся потом одежды. Она ещё раз откашливается, но уже без крови. Проходит мучительная головная боль, которая начинала казаться естественной, перестаёт ломить всё тело. Хуже всего то, что проясняется сознание: без боли, без жаркого бреда, всё, происходившее последние несколько часов, вдруг обретает ясность.

По щекам против воли начинают течь слёзы злости и обиды. Ей не дали даже умереть, не дали сделать свой выбор. Артемия садится рядом.

— Ойнона, почему ты не приняла панацею раньше?

— Я не хотела, — хрипло и с полным безразличием шепчет Диана.

— В смысле, ты не хотела?

Диана молчит, потому что смысл тут может быть только один, и Артемия наверняка это знает. Артемия снимает перчатки, берёт её руки в свои.

— Ты хотела своей смерти?

— Да, —Диана отрешённо смотрит на их руки, лишь бы не поднимать глаза.

— Ойнона, это неправильно. Тебе ещё рано, — это неожиданно похоже на просьбу.

Но ведь это Артемия уничтожила её последнюю надежду. Она не имеет право решать, когда Диане жить, а когда умирать, она и так многое решила без неё. И разве рано умирать теперь, когда нет ни сил, ни возможностей, ни цели жить дальше? Диана презрительно морщится, отворачивается, пытается вырвать руки из её хватки. Если бы могла — она ушла и не тянула бы этот бессмысленный разговор.

— Я всё равно умру, в Столице меня вздёрнут, — напоминает она без особого энтузиазма.

— Аглая уезжает без тебя, — вздохнув, говорит Артемия. Она явно не хотела сейчас это упоминать, но других аргументов нет. — Ты больше не нужна властям.

— Прекрасно! — вскидывается Диана. — Теперь я заточена в этом чёртовом городе! Отличный повод жить дальше!

Артемия выпускает её руки из своих, осторожно обхватывает её лицо ладонями, заставляя смотреть в глаза, не давая уйти от разговора.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — медленно и вкрадчиво говорит она. — Что если у тебя ничего не осталось, то тебе самой не за чем оставаться. Я знаю, потому что у меня тоже…

Диана упрямо ускользает от её слов в собственные мысли, глядя поверх её плеча. Её действительно всегда что-то держало: Танатика, коллеги, мысли о возвращении в Столицу. Она могла бы, может быть, остаться здесь, если найдёт, ради чего жить. Последние дни она держалась за две идеи: Многогранник и Артемия. Но Многогранник скоро будет разрушен, взорван, и от чуда останутся лишь осколки и лужа крови. Может быть, прямо сейчас. Она недолго прислушивается к окружающему миру, ожидая подвоха, но слышит лишь, как Артемия всё ещё что-то говорит ей, слова не долетают до разума. Артемия, конечно, не захочет с ней сблизиться после всего, что между ними произошло. Диана помнит свою истерику несколько дней назад, помнит, как вчера наставила револьвер на лицо Артемии, как сегодня плевалась панацеей и плакала, желая умереть. Кто захочет быть с такой, как она?

За плечом Артемии из темноты вырисовывается знакомая светлая фигура. Ева укоризненно качает головой.

— Милая моя, дорогая, прозорливая Диана, — шепчет она, и Диана снова удивляется лишь тому, что Артемия её не слышит, только прервала речь, потому что заметила заинтересованность Дианы чем-то другим, — где твои зоркие глаза, где твой незаурядный ум? Почему ты не видишь, что та, кто может удержать тебя, пришла к тебе? Какие ещё доказательства ты ищешь?

— Это не может правдой, — отвечает ей Диана мысленно, потому что знает, что говорить вслух необязательно.

— Так спроси её.

Диана колеблется, но ей нечего уже терять. Умереть она успеет, а спросить может лишь сейчас, когда ей мерещатся призраки мёртвых девушек и когда она не боится даже смерти. Она переводит взгляд на Артемию.

— Любишь ли ты меня? — спрашивает она и тут же задерживает дыхание, боясь спугнуть свой вопрос.

— Что? — Артемия смотрит ошарашенно, она явно говорила совершенно о другом.

Осмысляет вопрос, задумывается, расфокусировав взгляд, и Диана знает, что ещё немного — и она услышит насмешливое «нет». Ева за спиной Артемии уже растворилась, и уверенность в необходимости задать этот вопрос тает.

— Я бы хотела тебя полюбить, — отвечает Артемия, снова глядя Диане в глаза.

— Значит, — Диана едва не задыхается от удивления и лёгкой, притуплённой радости, — я могу попытаться…

«Завоевать, покорить тебя, заслужить твою любовь» — заканчивает уже мысленно. Слова штампованные, как приветствие в официальном письме, нарушили бы всю магию момента.

— Я хотела бы попытаться вместе с тобой.

Это значит неожиданно много. Так много, что Диана не может объять всего сразу, и мысли перетекают одна в другую: «я ей небезразлична, я могу за неё побороться, я ей важна…» Вместе с тем этого всего недостаточно, она боялась именно такого исхода — переложить всё её существование на другую человеку. Додумать Диана не успевает. Слышится взрыв, звон разбитого стекла, и Диану, дрожащую не то вместе с домом, не то от потрясения, сжимает в своих объятиях Артемия. С такой силой, словно Диана начнёт вырываться и снова попытается убить себя. Но она уже не собирается убегать, вопреки всему, она снова хочет выжить, если у неё будет такая возможность.

— Если ты умрёшь, ты не узнаешь, сможем ли мы, — шепчет Артемия ей в ухо. — Так ты примешь такой вызов?

Диана сдавленно кивает. Это кажется таким глупым, что даже смешным, но пока у неё нет ничего другого, она готова сражаться за внимание женщины, рядом с которой выживала эти двенадцать дней.