— Я отомстила за смерть отца, — устало, но не без гордости отвечает Артемия.

— Что ж, ты молодец, — Диана не знает, что ещё сказать. — Тебе нужна помощь?

— Не нужно, ойнона, спасибо, — прихрамывая, Артемия доходит до кровати. — Сядь, пожалуйста. Мне надо сказать тебе кое-что важное.

Диана садится, напряжение нарастает и почти физически ощущается в ставшем густым воздухе.

— Да? — голос пропадает, горло резко пересыхает.

— Решение принимаю я, — Артемия говорит тихо, но от её слов Диана вздрагивает, как от пощёчины. — Я… мне придётся разрушить Многогранник для создания панацеи.

Что-то внутри, какой-то внутренний даже не стержень, а последняя сухая веточка, ломается с оглушающим треском. Диана резко вскакивает и, не задумываясь, хватается за револьвер. Устранить, уничтожить угрозу. Оставить себе хоть что-то. Она целится в лицо Артемии, и её рука предательски дрожит. Артемия медленно поднимает руки, встаёт, и Диана перемещает оружие на уровень её груди. Она знает, что не выстрелит, но отводить руку поздно, на глаза неожиданно наворачиваются слёзы и делают происходящее только хуже.

— Я не думала, что у нас дойдёт до этого, — спокойно говорит Артемия, а в лице её страх вперемешку с пугающим разочарованием.

Именно это всё решает, Диана опускает руку с револьвером и отворачивается, признавая поражение. Захлёстывает запоздалый стыд, слёзы все-таки стекают по щекам, оставляя холодные дорожки.

— Совет завтра, точное время сообщу в записке. Ты можешь прийти, хотя я этого не ожидаю, — голос Артемии отдаляется, и Диана понимает, что она отходит к дверям. — Но ты будешь нужна этому городу, чтобы закончить начатое.

Дверь за ней закрывается, а Диана так и не смогла позволить себе повернуть к Артемии лицо в слезах, попросить не уходить, извиниться. Теперь, оставшись одна, она обессилено думает, пытаясь понять, почему поступила именно так. Она ведь не собиралась в самом деле стрелять, даже не взвела курок. Но и просто угрожать не было смысла. Что-то происходит с ней, что-то отвратительно напоминающее безумие.

Диана убирает револьвер в кобуру, и начинает безотчётно ходить по комнате, наводя подобие порядка. Подбирает с пола плащ, встряхивает, расправляя, и из кармана выпадает что-то светлое. Записка! Как она могла забыть о записке Виктора? Хотела же прочесть сразу после визита в Собор, а потом всё так изменилось. И вот только сейчас она об этом вспоминает. Она наскоро пробегает по листку глазами, одевается, подхватывает саквояж и выбегает из «Омута» в ночь.

Дверь открывает заспанный Виктор, он с непониманием смотрит на Диану.

— Простите, Виктор, я… замоталась совсем, времени не было, — дыхание сбилось, голос прерывается. — Чем я могу помочь?

— Уже ничем, Диана, — Виктор говорит размеренно, смотрит поверх неё, — день уже подошёл к концу, теперь от нас с Вами ничего не зависит.

Дверь закрывается. Диана смотрит на карманные часы, они укоризненно показывают половину второго ночи. Опоздала.

========== Акт Первый. Сцена Восьмая ==========

Диана бродит по ночному городу бесцельно, не разбирая дороги, не делая разницы между заражёнными и незаражёнными кварталами, доходя до самых Боен и железной дороги. Сначала быстро и уверенно, словно надеется куда-то успеть, потом силы иссякают, шаг замедляется, и она мечется от одного места к другому в попытках найти хоть что-то.

Город смолкает, даже болезнь, терзавшая его последние одиннадцать дней, кажется, ослабляет хватку. Плесень постепенно сходит со стен одних домов, но на других не появляется. Привычных ночных встречных — гуляк, бандитов и военных — тоже не видно, словно попрятались в ожидании чего-то куда более страшного, чем чума.

На улицах нет ничего, в дома Диана не стучится, хотя хочет. Несмотря на отчаянье, на бесполезные метания, на помутневший разум, она боится показаться кому-то в таком виде. Вернувшись в Каменный Двор, Диана долго смотрит на Собор, думая, что зашла бы, поднялась на балюстраду, может быть, к ней явился бы призрак Евы, утешил, или, наоборот, подтолкнул сделать последний отчаянный шаг. Но в Соборе — вечно бдящая, непоколебимая Аглая Лилич. Повернувшись, Диана натыкается взглядом на Многогранник, который избегала всю ночь, долго любуется, обводя последним взором лестницы и острые углы стеклянной башни. Но подойти ближе, и уж тем более подняться, не решается. Ей всё кажется, что стоит пройтись хотя бы по паре лестниц, она либо не удержит равновесия и упадёт, либо сама шагнёт вниз. Возможно, она недалека от истины. Тем более, от долгого вдохновенного осмотра Многогранника её охватывает головокружение. Неумолимо подступает утро, прогоняя ночную прохладу, но город, вопреки обыкновению, не оживает.

Обессиленная Диана бредёт в «Омут», который по какой-то нелепой случайности мысленно называет домом. По пути её бросает то в жар, то в холод, на лбу проступает испарина. Где-то во дворах ей слышится детский плач, и она бросается проверить, но никого не находит. Под входной дверью обнаруживается записка, Диана хватается за неё, как за спасательный круг, но это всего лишь лаконичное: «Совет в 19:00 в Соборе. Ты можешь присутствовать. Я приду к тебе вечером», с такой же краткой, обезличенной подписью: «Бурах».

Ни в какой Собор Диана не собирается. Она планирует лечь и проспать без снов, сморённая тяжёлой ночью, до самого вечера. А лучше до утра. На лестнице она закашливается, как в первый раз от твирина, только гораздо хуже и дольше, в глазах темнеет. Диана хватается за перила, вытирает рукой рот и с безразличным удивлением обнаруживает на перчатке кровь. В комнате ей становится жарко, она скидывает плащ, перчатки, а потом, подумав, и обе верхние кофты, оставшись в рубашке. Садится на кровать и чувствует, что сердце колотится так, будто она оббежала весь город на три раза, не останавливаясь.

Всё вместе должно значить что-то важное, но что именно, она никак не может вспомнить. Осознание бьётся в её разум, но она отгораживается от него, говоря себе, что просто устала, ведь всю ночь ходила по городу.

Диана тяжело валится на кровать, борясь с кашлем и головной болью. Она соскальзывает в беспокойный сон, но спустя какое-то время тяжёлый жар внутри безжалостно вытаскивает её. Она лежит, пытаясь успокоить сердцебиение, но ничего не меняется. С трудом встав, Диана вытряхивает содержимое саквояжа на пол в поисках мерадорма или сразу морфина. Рассыпаются многочисленные разноцветные таблетки, как детали детской мозаики. Диана смотрит на них с полной, неизвестно откуда взявшейся, уверенностью, что одни из них должны помочь. После долгого, не совсем осмысленного, блуждания взглядом по ярким пятнам, она наконец останавливается на двухцветных, бело-лиловых капсулах. Что-то подсказывает, что это — то, что нужно. Почти самое лучшее из того, что есть. Диана глотает две штуки, не запивая. Жар немного отступает — не до конца, как и головная боль. Диана снова кашляет, но не утруждает себя тем, чтобы вытереть губы.

Она садится на кровать, снова бесцельно пробегая глазами по комнате, достаёт карманные часы — только второй час дня, а кажется, что она в этой комнате уже целую вечность. Диана помнит, что чего-то ждёт, что-то должно случиться. Вечером. И время тянется так невыносимо долго. Она ложится обратно, надеясь заснуть и немного ускорить его бег. Сон накрывает безжалостной жаркой волной, принося с собой бредовые бессвязные видения.

Чьё-то осторожное присутствие будит Диану. Она садится, озираясь. Тихой босой поступью к ней подходит Ева.

— Диана, милая, ты не придёшь в Собор? — спрашивает она нежно, но чуть плаксиво.

— Нет. Что мне там? — Диана не удивлена её присутствием, хотя точно помнит, что Ева покончила с собой.— Инквизитесса с Артемией объединили усилия, для меня там нет места.

— А я ждала тебя. Надеялась, что ты придёшь, и я покажу тебе, какое совершила чудо, как одухотворила собой Собор. Но, — у Евы дрожат губы, — никакого чуда не получилось, да? Иначе, как бы я смогла сюда прийти?