– Твои рассказы про веру никого не убедят, – сказал клейменный. – Дети сдохнут, как сдохли те, кого удалось тебе спасти. Поведать об их судьбе, стерва? Я мно-о-огое знаю!

– Давай, поведай нам, – согласилась Хара.

Звереныш на несколько мгновений замолчал, ласково провел пальцами по решетке. Хотя его лицо скрывает холщовый мешок, появилось отчетливое ощущение – раб растянул губы в широкой улыбке.

– Скоро всё закончится, – он резко переключился на другую тему. – Для всех, толстуха. Мир затопят реки крови, а из небес польется огненный дождь. Ничто не остановит надвигающуюся беду. А я буду радоваться, хохотать и плясать на ваших трупах. О, я жду не дождусь, когда наступят эти сладкие времена. Боги не спасут вас, хе-хе-хе.

Неожиданно для самой себя Хара засмеялась. Не рассчитавший на такую реакцию клейменный застыл, обнимая металлические прутья.

– Что смешного, сука?

– Твоя ограниченность, мальчик. Кажется, я поняла, кто ты такой. Метин разыскал какие-то лживые слухи про меня и накормил тебя ими. На какую реакцию он рассчитывал, а? Что я забьюсь в истерике? Или перережу себе горло ржавым кинжалом? Болван! Я ни услышала ни единого слова истины. Можешь и дальше пытаться меня задеть, мальчик. Что он тебе пообещал? Свободу? Нет, вряд ли. Быструю смерть? Это тогда ты в городе к купцу сбежал?

Хара расслабленно выдохнула, расправила плечи и отпустила верхнюю луку седла. Все-таки Метин как-то замешан в этой странной истории. На миг она поверила, что с ней разговаривал не изувеченный болью и тяжелой жизнью мальчик, а чудовище. Демон. Никому не удавалось узнать о её прошлой жизни столько сведений.

– Молчишь? – спросила Хара, не скрывая издевки в голосе. – Я же попросила поведать тебя о судьбе моих, как ты выразился, учеников. Давай! Я слушаю.

Звереныш не ответил, встал в центре повозки-клетки, прячась в тени. Кобыла Дживата испуганно всхрапнула, дернулась, едва не скинув седока. Остальные лошади тоже забеспокоились. Несмотря на жару, налетел порыв ветра, холодный, резкий как пощечина. Хара нахмурилась, в ноздри ударил запах гнили.

Джунгли смолкли – ни криков зверей, ни шелеста листьев.

– Твоя вера слаба, толстуха, – заявил клейменный. – Боги отвернулись от старой жирной суки. А Сеетра наложила проклятье, которое не дает тебе спать по ночам, мучает кошмарами. Тяжело ли жить той, кто не различает лица?

Хара остолбенела.

Дживат спрыгнул с кобылы, подскочил к клетке и снял мешок с головы звереныша. Хара была убеждена, что сейчас увидит мерзкую морду демона с клыками, слюнявой пастью и сияющими черным светом глазами, как на древних фресках. Но, конечно же, не смогла рассмотреть лицо – лишь серая клякса. Клейменный обмяк и, потеряв сознание, распластался на деревянном настиле.

Ощущение кошмара, готового вот-вот раздавить сердце, исчезло.

Город-саттелит Юкнимея

Отпив терпкого вина из костяного бокала, он покачнулся, едва не потерял равновесие, но успел опереться локтями на мраморные перила балюстрады. Кажется, это не ускользнуло от взглядов не только охранников и Хжая, но и рабов внизу. Наплевать, он тут господин всего и вся! Имеет право выпить на вечер грядущий. К тому же в этой дыре все равно больше нечего делать, кроме как лакать вино.

– Тгон, может быть, вам стоит присесть, – завел привычную песню Хжай. – Выглядете…

– Паршиво? – спросил Релин, ничуть не злясь на помощника.

– Неустойчиво.

– Пожалуй, постою.

Он гордо выпрямил спину, осмотрел раскинувшийся перед ним городок. Отсюда, с господской открытой террасы второго этажа, всё выглядит презентабельно, даже богато: по обеим сторонам широкой дороги, вымощенной мраморными плитами, возвышаются двух- и трехэтажные здания, на их блестящих стенах нет ни единой трещины. Весь их вид будто говорит: здесь живут привилегированные люди, а не тупоголовая деревенщина. Домики тянутся до самых массивных городских стен, на которых от безделья маются стражники. Двустворчатые врата закрыты. Впрочем, они всегда закрыты – в эти жаркие месяцы в пустыне не стоит ждать торговцев.

Идиллия, обосранные боги!

Вот только стоит свернуть с главной дороги налево или направо, как иллюзия презентабельности и лоска исчезает в мгновение ока. От сотен скособоченных хижин, сделанных из простой глины, защемит в груди, а при виде грязных рабов, коих здесь больше горожан в четыре раза, захочется оказаться за много стадий отсюда. Впрочем, жить в Юкнимее можно, хоть и сложно.

– Тгон, вы не должны отвлекаться. Командир ждет приказа.

– Я без тебя знаю! – бросил Релин, отхлебнув вина.

– В прошлый раз вы тоже так говорили. И заснули, когда рабов стали пороть!

– Я видел это сотню раз – ничего нового. К тому же это не помогает, люди только больше злятся.

Закатив глаза, Хжай сказал:

– Еще бы они не злились, великий тгон! Будь я на вашем месте, то всенепременно бы повесил двух-трех случайных илотов в назидание остальным. А еще лучше бы на глазах всего честного народа снял с них живьем кожу и повесил бы ребрами на крюки!

Релин с ног до головы оглядел мелкого помощника. И откуда столько злости в столь ничтожном лысеющем человечке? Весь такой из себя, щеки надул от напыщенности! Хжай – лишь слуга великого дома Льва, но одевается как господин: зеленый кафтан-халат, украшенный золотыми нитями, льняной тюрбан в тон, вычурные сандалии из тонкой кожи.

Выглядит он точно получше меня. Надо, что ли, рубаху-юбку надеть посвежее? А то на этой уже слишком много пятен от вина и пованивает…

– Мы не варвары, чтобы устраивать столь изощренные пытки илотам, – сказал Ренай.

От количества выпитого всё расплывается и гудит в голове.

– Но они же хотят вас убить, тгон! – повысил голос слуга. – Напомнить, сколько они устраивали покушений за последние несколько месяцев? Четыре! И в последний раз им практически удалось добраться до вас! Если бы я не поднял тревогу, то неизвестно как бы всё обернулось, тгон! Немыслимо! Вы не должны быть столь беспечны! В конце концов, на кону ваша жизнь!

– Избавь меня от подробностей.

Солнечный шар, красный от жара, лениво ползет к закату, слепя глаза. Приходится щуриться, чтобы разглядеть происходящее внизу: на широком плацу, созданном на правой стороне от главного входа в дворец-башню, выстроились личные воины знатного дома. Яркие и броские доспехи полыхают огнем в свете уходящего дня, длинные копья направлены в небо. Солдаты как на подбор – мускулистые, подтянутые.

– И к чему все это представление? – недовольно спросил Релин, почесав кончик носа. – Нельзя было это сделать… хм, менее помпезно?

– Конечно, нет, тгон!

– Мы собираемся просто высечь провинившихся рабов! Это же выглядит смешно!

– Ничуть, – пробурчал слуга, убирая руки за спину.

В центре ряда воинов, в трех шагах впереди, стоит жилистый седой мужчина – боевой капитан. В левой руке у него скрученная черная плеть.

Капитан хмурится. Впрочем, у него всегда такое выражение, будто он командует не жалкой сотней воинов, а всеми аккаратскими фалангами. Релин однажды подслушал, как его личные стражники насмехались над капитаном, говорили, что даже испражняться он ходит с хмурым лицом. Уж шуток капитан точно не понимает, да и задания выполняет грубо, в лоб. Приказано доставить на плац провинившихся рабов – значит будут избиты до полусмерти все, кто попадется на его пути, будут сожжены или разрушены несколько глиняных хибар илотов. Но другого главнокомандующего у меня нет. Хорошо хоть отец расщедрился на такого.

– Тгон, сделайте вид, что вам не противно, – посоветовал слуга.

– Эти люди, скорее всего, ни в чем не виноваты. Так почему они должны отвечать за проступки других?

– Аккаратские законы четко…

– Мы не в Аккарате, – резко перебил Релин.

Слуга бросил на него взгляд, полный укоризны.

– Посмотри на илотов, Хжай. Они истощены и замучены. День и ночь горбят спины на нас, а получают лишь крохи с барского стола. Неудивительно, что они обозлены и хотят убить меня.