Канадские судьи запретили все дискуссии о книге на срок в десять дней. Я знал, что за это время Моссад попытается остановить меня. Время от времени я замечал их, когда они следовали за мной, но я всегда мог от них оторваться. Тогда я благодарил в душе Мусу и Дова за тот хороший тренинг, какой получил от них.

Еще до того, как истекли десять дней, я решился поехать домой. Мне больше не приходили в голову никакие иные возможности, чтобы покинуть издательство «Стоддарт», кроме привычной. Я был сильно расстроен. Я побывал уже в теленовостях АВС с Питером Дженнингсом, в NBC с Томом Брокау и в передачах всех других больших телекомпаний, но из-за решения суда не мог почти ничего рассказывать. Мне казалось, что я играю роль шута.

Когда я вернулся в Оттаву, меня снова ждали журналисты. Это были израильские репортеры и репортеры местной прессы. Самым странным показалось мне, что я не мог ничего говорить о книге, что я не мог держать в руках ни единого экземпляра книги, в то время как Одед Бен-Ами, представитель израильского радио, из своего гостиничного номера в Оттаве зачитывал своим слушателям целые куски моей книги по телефону.

Большим сюрпризом было сообщение от моего отца, который узнал о книге из газет: «Позвони мне. Что бы ни случилось, я все равно останусь твоим отцом».

Это было очень хорошо. Хотя мы и поддерживали связь с тех пор, как я жил в Канаде, но я очень ждал такого знака с его стороны. Теперь он был здесь, как раз, когда мне так нужна была его поддержка. Я позвонил ему, и мы вели себя так, как будто ничего особенного не произошло. Но ведь именно он был тем человеком, который даже в победном угаре после Шестидневной войны 1967 года всегда говорил, что к арабам надо относиться порядочно и с уважением, и что не каждый араб плох, как и не каждый израильтянин ангел. После этого телефонного разговора мы стали с ним, наконец-то, самыми лучшими друзьями, на что я все время надеялся.

Через пару дней я смог дозвониться к Эфраиму. Я услышал, что Моссад на первое время хочет оставить меня в покое. Меры против меня собираются предпринимать только в отделе дезинформации, но моей жизни сейчас ничего не угрожает. Я, конечно, знал, что это не гарантия и что все может быстро поменяться, как только я покину страну, а для этого достаточно, чтобы я поехал в Соединенные Штаты.

Я начал по телефону проводить радиошоу в США и в Канаде. Я провел их более двух сотен менее чем за три месяца. Я также по спутнику провел несколько телешоу. Вместе с Чарльзом Гибсоном я выступил в Торонто в программе «Доброе утро, Америка!», и он был одинаково приветлив и очарователен и как хозяин и как интервьюер.

Потом, когда было отменено решение суда, было «Шоу Ларри Кинга». Там дела пошли по-другому. Чтобы добавить в шоу перцу, в качестве моего оппонента был приглашен Амос Перельмуттер, профессор Вашингтонского университета. С самого начала было ясно, что Перельмуттер жаркий поклонник Израиля. Его мало касалось то, что было написано в моей книге. В любом случае, он ее не читал, что сам открыто признал.

Эти шоу никогда не предоставляли достаточно времени, чтобы высмеять этих защитников Израиля. Откуда они могли знать, что это все – ложь? Ведь это я пришел из Моссад, а не они. Почему эти лояльные американские граждане согласны были воспринимать любую грязь, которой поливали ЦРУ, но до последнего защищали разведку иностранного государства, о которой было известно, что она шпионит в США (как в случае Джонатана Полларда) и не останавливалась даже перед нанесением прямого вреда американским интересам (как, в частности, в афере Лавона[46] в Египте).

Первая вызванная книгой волна нападок была связана с разоблачением того, что Моссад знал о покушении водителя-камикадзе в Бейруте (включая цвет и марку машины), но не передал эти сведения американцам. После этого в октябре 1983 года 241 американский морской пехотинец взлетел на воздух, когда здание, где они разместились, таранил груженный взрывчаткой грузовик. В некотором смысле, эту историю вырывали из контекста и рассказывали так, будто бы Моссад знал, что американцы представляют собой цель покушения, но это было не так.

Эта и другие истории из книги становились газетными сенсациями и катапультировали книгу на верхушку списка бестселлеров газеты «Нью-Йорк Таймс», где она оставалась девять недель. В более чем двадцати странах, где книга вышла, она тоже попала в список бестселлеров. Ее перевели на пятнадцать языков (хотя на иврите ее до сих пор нет), и в конце года общее число проданных книг перевалило далеко за миллион экземпляров.

Если бы Белла не вмешалась в последнюю минуту, то в книге стояли бы имена всех оперативных офицеров. У меня не было с этим проблем, у Эфраима тоже. Мы оба знали, что они уже раскрыты и публикация их имен пойдет им же на пользу. Но мне также ничего не мешало и выбросить их.

Но и это не защитило от представления меня в израильской прессе как сущего дьявола. Один израильский репортер написал в редакционной статье, что кому-то стоило бы всадить мне пулю в голову. Другой считал, что меня нужно привязать к позорному столбу, чтобы все люди в Израиле могли прийти и плюнуть в меня. Ни один человек во всем государстве не сказал: «Возможно, в том, что он говорит, есть зернышко истины».

Книга теперь была переведена на другие языки, и я встречался с людьми со всего мира и отвечал на их вопросы. Чем больше проходило времени, тем больше выяснялось, что описанное в книге соответствует действительности.

Я переехал в больший дом и начал новую карьеру. Я хотел стать писателем и написать роман. Я знал, что это сложное дело, но думал, что мне нужно рассказать пару историй, и что я смогу это сделать. Стоддарт согласился и захотел напечатать эту книгу.

Эфраим рассказал мне, что назначенная Кнессетом комиссия для расследования дела Островского пришла к выводу, что была допущена лишь одна ошибка – та, что меня вообще приняли на службу в Моссад. Единственной переменой было увольнение нескольких человек, которых Моссад, как так называемых «умеренных», сделал ответственными за мой прием на службу. И из страха, что однажды будет создан специальный комитет, который возьмет Моссад на мушку, были предприняты различные превентивные меры. Были усилены связи с поселенцами на оккупированных территориях, а в Министерстве обороны и в армии принимались на службу «шпионы».

– Я думаю, ты получишь еще одно задание, – сказал Эфраим. – В окружении нового шефа есть такие элементы, которые намного опаснее, чем все, которых ты знал в твое время.

– Я теперь не смогу много сделать, так как я уже привлек к себе внимание.

– Посмотрим. Плыви по течению и постарайся не утонуть.

Я серьезно принял его предупреждение, потому что знал, откуда угрожает опасность.

1991 не был хорошим годом для Моссад, хотя и казался таким вначале. Правда, на троне сидел новый босс, и к радости всех оппортунистов он был «инсайдером», выходцем из бюро. Им удалось помешать намерению правительства посадить на эту должность генерала. Сейчас у них был свой человек на самом верху власти в Израиле: Ицхак Шамир, премьер-министр, который так охотно вспоминал о своем прошлом в Моссад (хотя внутри самого Моссад его всегда считали вполне заурядным, а это кое-что значит, куда он, как человек без воображения и широкого взгляда на мир, так здорово вписался).

В этот раз «инсайдер» получил пост шефа, как свое наследственное владение, и с самого начала дал понять, что больше во всемогущем Моссад не будет на должности босса людей «со стороны». Броня организации, которая все время рылась в дерьме, стала еще более непробиваемой.

Новый шеф вступил в должность, не собираясь – к радости своих приятелей – проводить какие-либо реформы в организации. Но при этом, тем не менее, разрушилась связь между Моссад и армией, которая до того всегда ставила на этот пост бывшего генерала. В результате у руля Моссад во второй раз встал человек, который не знал армию и не испытывал к ней большого уважения. Новый босс рассматривал военное руководство как приму-балерину, которую всегда нужно баловать, и которая не в состоянии взяться за жесткие бандажи.