Значит, он заметил, что это мне понравилось, а я думал, что перехитрил его. Я купил два больших блока сигарет и поспешил назад. Итак, теперь наступает ОНО, последнее задание, которое должно закончить это состояние забвения, в котором я находился в подвешенном состоянии в качестве подручного бунтовщиков.

Я вовремя замолчал, чтобы не возбудить в себе снова чувство сомнения. Не то, чтобы у меня совсем не оставалось сомнений, но в этот момент у меня просто не было большого выбора. Если Эфраим хотел меня надуть, то теперь, после того, что я сделал, у него была для этого прекрасная возможность.

Когда я вернулся, настроение Эфраима изменилось. В первый раз я видел его таким. Раньше он всегда казался мне человеком непоколебимой самоуверенности. Теперь он был совсем другим, беспокойным, неуверенным.

– Что с тобой? Куда ты подевал свою спокойную кровь? Я попытался выдавить что-то из него. Казалось, в этот момент не было повода ему быть недовольным. В этой ситуации у него на это не было права; это было только моей привилегией.

– Я думаю только о следующем шаге. Тут так много нерешенных вопросов. Я думаю, мы это дело немного отсрочим.

– Что ты сказал? Что это означает для моего графика?

– Только маленькая отсрочка, неделя, может, дней десять. В его голосе послышалось легкое сомнение. Возможно, он хотел меня проверить. Может, он надеялся, что я так спешу покончить с заданием, что пойду на любой риск, лишь бы все наконец-то закончилось. Потом он мог бы сказать, что он-то хотел отсрочить выполнение задания и только поддался мне, ведь я хотел выполнить его побыстрее. В конце концов, нас учили в одной школе, и даже если я в сравнении с ним был новичком, мыслили мы почти одинаково.

– Нет. Я был настроен решительно. Я мог играть в ту же игру, что и он, если это была игра. – Мы делаем это сейчас, что бы это не было, иначе я ухожу.

– Подожди, Вик. Он выглядел очень серьезным. – Это не так просто. То, что мы должны сделать, лишь часть большого плана. Как только начинаешь решать проблему, которой вовсе не существует, тебя сразу заподозрят в двойной игре, если это всплывает на поверхность. И этого не должно случиться в том месте, куда ты должен будешь пойти.

– Будет лучше, если ты станешь выражать свои мысли несколько точнее, иначе скоро ты сможешь разговаривать только со стеной.

– Ну, это мы делаем уже в течение тысячелетий, – усмехнулся он.

– И нам это принесло очень много добра, – усмехнулся я ему в ответ.

– Давай прогуляемся.

Его предложение меня ошеломило. Раньше он никогда не хотел появляться со мной на людях – и на это была важная причина. Но мне не положено было задавать вопросы, он был хозяином положения, кроме того, уже стемнело.

– Куда мы пойдем?

– Мы просто немного прогуляемся. Выходи первым, я тебя догоню.

Через пару минут он нагнал меня. Мы прошли вдоль линии метро и вошли в маленький грязный притон, где уселись в уголке, который был хорошо прикрыт от других посетителей вешалкой, завешанной одеждой.

– Шабтаю и его команде «Метсада» удалось сорвать иорданскую мирную инициативу и связать Пересу руки. Его сделали идиотом; еще долго никто не захочет связываться с этим делом.

– Это я и без тебя знал из газет.

– До этой точки все еще можно было назвать честной игрой. Некоторые люди думают, что мы должны заключить мир с палестинцами, а другие считают, что мы должны дать им пинка под зад, но что делают правые, чтобы достичь своей цели? Как ты знаешь, всех людей, которые хотят мира, клеймят как предателей, в то время как всех тех, кто имеет противоположные взгляды, представляют патриотами.

– Ну, у тебя много друзей в прессе. Если у тебя есть проблемы с имиджем, почему ты не воспользуешься их услугами?

– Мы так и делаем, но этого недостаточно в отношении того, что они сейчас намереваются совершить.

Официантка в грязном фартуке приняла наш заказ, жуя резинку. Мы подождали, пока она принесла нам кофе и подала заказанный яблочный пирог. Во время этой процедуры она успевала болтать с кем-то в глубине зала и на прощанье подарила нам натянутую улыбку.

Я зажег сигарету и в ожидании взглянул на Эфраима. Он говорил тихо, так что мне пришлось наклониться к нему.

– Они хотят форсировать осуществление своей идейки «Иордания – это Палестина»[32].

Они получили для этого политическую поддержку и заключили союз с правыми радикалами, который должен обеспечить их мощной поддержкой из диаспоры, прежде всего из США.

– Но эта идея существует уже довольно долго. Я думаю, в Кнессете об этом дискутировали долго и шумно. Что здесь особенного? При чем здесь мы?

– Пока вопрос решался на политическом уровне, все было в порядке, но сейчас в это дерьмо бросается, сломя голову, Моссад. Они там решили, что пришло время дестабилизировать Иорданию до состояния тотальной анархии.

– Дестабилизировать? Как?

– Они хотят наводнить страну кучами фальшивых денег, что приведет к недоверию на рынке, будут вооружать религиозных фундаменталистов, вроде «Хамас» и «Братьев-мусульман», чтобы добиться развала. Они планируют убить ведущих лиц страны, которые символизируют стабильность, спровоцировать студенческие беспорядки в университетах, чтобы вынудить правительство пойти на жесткие меры, что нанесет ущерб его популярности. Ты знаешь, о чем я говорю.

– И что я при этом должен сделать?

– Я хочу, что бы ты рассказал об этом иорданцам. Пусть они примут контрмеры, пока ситуация не выйдет из-под контроля. Я знаю, что Моссад планирует то же против Египта, чтобы доказать, что мирный договор с арабским государством не стоит бумаги, на которой он написан. Но я участвую в разработке этого плана и у нас еще есть время, прежде чем они приступят к его осуществлению.

– Я слышал об этом. Поставлял ли Моссад оружие египетским фундаменталистам через Афганистан или через другие страны?

– Да, правильно.

– Но ты все еще не сказал, как, черт побери, я смогу это объяснить иорданцам так, чтобы они мне поверили. Почему ты им это не расскажешь? У тебя ведь есть каналы связи с иорданцами.

– Этого недостаточно. Это продлится несколько дольше. Как только иорданцам удается остановить одно, наши люди сразу затевают другое. Ты должен сделать так, чтобы они завербовали тебя. Сейчас это не только просто какое-то короткое задание, сейчас оно очень серьезно.

У меня не было слов. Это было намного серьезней, чем я мог бы себе представить. Я сам себе подписал бы смертный приговор. Все равно, что именно тут не получится, или кто меня поймает, результат будет одинаков.

– И это твоя идея? Ты это сам выдумал или обсуждал ее с кем-то?

– Мы говорили об этом и пришли к единому мнению, что это единственная возможность. Я не сказал им, кого я хочу использовать, чтобы не скомпрометировать тебя.

– Какая у тебя еще есть возможность?

–Ты не единственный в своем деле.

Это было что-то новое для меня, раньше я всегда исходил из того, что я один.

– Так сколько же нас?

– Достаточно, чтобы выполнить задание. В этот раз мы должны продержаться до конца, и время не на нашей стороне. С другой стороны, ты не много сможешь сделать, пока не узнаешь точно, против чего будешь действовать, но одновременно тебе остается очень мало времени, чтобы попасть туда и получить реальный шанс не быть разоблаченным.

– Что же я должен делать?

То, что он мне рассказал, мне совсем не нравилось. Мне нужно было разорвать все связи, быстро спуститься на самое дно сточной канавы и, пройдя по ней, вынырнуть у своих новых «господ» – так я покажусь им более приемлемым и достойным доверия.

Эфраим хотел послать меня на улицу без единой монеты в кармане.

– Ты установишь контакт, когда проголодаешься, а когда потеряешь самоконтроль, позвонишь по этому телефону, и мы встретимся.

После звонка я должен был подождать один день и затем прибыть в гостиницу «Four Seasons» («Четыре времени года») в центре Вашингтона. У меня было имя постояльца, о котором мне нужно было там спросить. Эфраим должен был ждать меня там. Следующего контакта с Эфраимом не было бы. На улице мне нужно было найти себе новых друзей, чтобы в случае несчастного случая кто-то смог позвонить моей семье. Мне нужно было оставаться самим собой и более свободно контактировать с Беллой. Этот пункт был единственным, показавшимся мне тяжелым. Я ничего не мог рассказывать ей по телефону, потому что ее аппарат точно прослушивался. Она не могла знать, что происходит. Я даже не мог ей сказать, что это скоро кончится.