«Я вам кое-что скажу, мадам, – сказала Анастасия Гарриет фон Ратлеф, – но вы не должны меня бранить. Английский нравится мне больше, чем русский. Я уверена, я его быстрее вспомню». На самом деле она надеялась, что оба языка вернутся к ней. «Ужаснее всего, – твердила она, – то, что я не могу найти слова». Анастасия говорила, что видит сны на английском и на русском, но утром забывает. «Иногда я опять всё понимаю, но если бы вы знали, какая это пытка… эти годы в психиатрической больнице, всё просто исчезло».
Однажды Анастасия пыталась объяснить, что она думает по-английски, но что язык ей не повинуется. Даже по-немецки она часто хочет сказать одно, а получается другое. Это было ужасно. «Она многое забыла, – писала Гарриет фон Ратлеф. – Но она сама себе препятствует, внушая, что не может. Как только Анастасия преодолевает это чувство, часто всего лишь на несколько минут, она всё вспоминает, вдруг произносит русские фразы, которых она от меня не слышала».
Если люди желали понять Анастасию, говорила Гарриет фон Ратлеф, они должны были понять эти ее проблемы. Врачи, исследовавшие ее на протяжении десятимесячного пребывания в больнице, не видели в этих проблемах противоречия с ее притязаниями. Например, русский доктор Руднев не сомневался в подлинности ее личности и стал одним из самых пылких ее защитников и друзей на всю жизнь. (Анастасия называла его «мой добрый русский профессор, который спас мне жизнь».) Только доктор Бонхоффер находил возможным, что его пациентка, будучи не в состоянии принять какие-то факты своей собственной биографии, отвергла их, заменив их подробностями из жизни великой княжны Анастасии. Он не считал, однако, возможным, как это утверждалось впоследствии, чтобы она могла найти эти подробности в книгах или рассказах других людей. Он был убежден, что если она отождествила себя с великой княжной Анастасией, она должна была вырасти в окружении великой княжны, будучи, например, дочерью офицера или какого-то придворного. В любом случае, за краткий период наблюдений (три недели) и ввиду ее упорного отказа отвечать на вопросы, доктор Бонхоффер не мог с достаточной уверенностью определить, были ли воспоминания Анастасии ее собственными:
«Установление личности фрау Чайковской – это проблема не психопатологии, а, скорее, криминологии. Хотя ее осанка, манера говорить и некое изящество в мимике и манере выражаться свидетельствуют о том, что она происходит из интеллигентной среды, всё же трудно составить о ней полное впечатление… Что касается вопроса об установлении личности, о котором здесь идет речь, следует констатировать некоторые психопатологические факты. Пациентка не страдает психическим заболеванием в подлинном смысле слова; с другой стороны, у нее наблюдаются признаки психопатического состояния в виде возбуждения, тенденции к частым переменам настроения, особенно к депрессии, и расстройство памяти.
Возник вопрос, не оказывалось ли на пациентку гипнотического воздействия со стороны какого-либо третьего лица. Ответ на это должен быть дан отрицательный, как на предположение, что речь здесь идет о преднамеренном мошенничестве».
Доктор Нобель, наблюдавший Анастасию на протяжении восьми месяцев, не соглашался с доктором Бонхоффером по некоторым пунктам. Он писал:
«В заключение я хотел бы заявить, что, по моему мнению, ни о каком психическом заболевании речи не идет; я, во всяком случае, в течение длительного периода никаких признаков психического расстройства не обнаружил, как и никаких признаков самовнушения или внушения со стороны других лиц. Хотя ее память пострадала, возможно, в результате повреждения головы, и хотя она подвержена депрессии, по моему мнению, никакой патологии в этом нет.
Теперь несколько замечаний по установлению личности пациентки. Естественно, с моей стороны речь не может идти о доказательствах. И всё же мне кажется невозможным, что ее воспоминания основаны на внушении или что ее знание множества мелких подробностей не почерпнуто ею из личного опыта. Более того, с психологической точки зрения едва ли возможно, чтобы кто-либо, по той или иной причине играющий роль какого-то другого человека, вел себя так, как ведет себя пациентка, и так мало проявлял инициативы в осуществлении собственных планов».
Проявлять инициативу на тот момент предоставлялось Гарриет фон Ратлеф. Проведя всего лишь неделю в обществе Анастасии, фрау фон Ратлеф уже почувствовала себя достаточно уверенной, чтобы обратиться за помощью непосредственно к великому герцогу Эрнсту-Людвигу Гессен-Дармштадтскому, единственному брату императрицы Александры. Она полагала, что великий герцог, прочитав ее письмо, должен серьезно отнестись к делу Анастасии. В письме она кратко изложила историю Анастасии и привлекла его внимание к физическим особенностям, какие дядя мог запомнить у своей племянницы. К письму она приложила рентгеновские снимки головы Анастасии и приготовилась ждать ответа.
Результат был весьма неожиданным. «Ответ я, разумеется, получила, – писала фрау фон Ратлеф, – но не очень обнадеживающий». Суть его сводилась к тому, что царская дочь никак не могла остаться в живых. Позднее, ближе познакомившись с делом, фрау фон Ратлеф пришлось признать, что она слишком многого ожидала от этого первого обращения, особенно принимая во внимание неудачную встречу Анастасии с другой сестрой великого герцога, принцессой Иреной Прусской. И всё же фрау фон Ратлеф не могла поверить, чтобы великий герцог отказался от женщины, которая могла оказаться единственным уцелевшим ребенком его сестры, хотя бы не рассмотрев доказательства, подтверждающие ее притязания. Поэтому она сделала еще попытку. На этот раз она сделала копии всех своих заметок, приложила к ним фотографии и отправила всё это в Дармштадт на имя верной подруги Эми Смит.
Неустрашимая Эми Смит была внучкой мэра Гамбурга. Отчет о ее приключениях в бывшем великом герцогстве Гессен был впоследствии приложен фрау фон Ратлеф к документам по этому делу. «Когда я решила летом 1925 года поехать в Дармштадт, – вспоминала Эми Смит, – моим единственным побуждением были настойчивые просьбы беспомощной, всеми оставленной, тяжело больной женщины».
Анастасия сама просила фройляйн Смит совершить это путешествие. «Она была целиком за этот план. Сама разработала все детали: когда я могла поехать, когда вернуться, и была убеждена, что ее дядя – великий герцог – приедет вместе со мной и увезет ее. Тогда, как она думала, всё будет хорошо».
Эми Смит прибыла в Дармштадт с рекомендательным письмом от семьи Унру. (Немецкий писатель Фриц фон Унру был близким другом великого герцога и воспитателем его сыновей.) Но великий герцог находился в это время в замке Вольфсгартен, своем охотничьем поместье, и фройляйн Смит была вынуждена вручить письмо графу Гарденбергу, церемониймейстеру гессенского двора. Целых два дня прошло в разговорах и спорах. Как говорила в записках Гарриет фон Ратлеф, речь шла в основном о воспоминаниях Анастасии. Эми Смит ее защищала, а граф Гарденберг играл роль адвоката дьявола. «Очевидно, подобные обращения к великому герцогу уже имели место раньше, – объяснила фройляйн Смит, – и всякий раз они оказывались мистификацией». В конечном счете миссия в Дармштадте провалилась. Покидая дворец, фройляйн Смит спросила графа: «Если фрау Чайковская не великая княжна Анастасия и если она не самозванка и не сумасшедшая, что тогда остается?»
«Остается еще возможность, что за всем этим стоит какой-то неизвестный гипнотизер», – отвечал граф.
«И кого в Дармштадте считают этим чудесным гипнотизером? – ворчала Эми Смит по дороге в Берлин. – Фрау фон Ратлеф?»
Тем временем здоровье Анастасии ухудшилось. Фройляйн Смит не знала, как сообщить ей свои известия. «К сожалению, – сказала она, – ваш дядя не смог приехать со мной сразу, как мы надеялись. Но всё будет хорошо. Вы должны потерпеть еще немного».
Анастасию это не утешило. Плача, она отвернулась к стене. «Они все приедут, когда я умру», – прошептала она.
Эми Смит не скрывала своего невысокого мнения о великом герцоге Гессенском. «Я чувствовала, что имею дело с кем-то, абсолютно лишенным гуманности и чувства ответственности, которое должно было бы побудить его выяснить эту страшную и трагическую загадку… Все мои дальнейшие попытки убедить великого герцога прибыть в Берлин инкогнито для выяснения этого дела были решительно отвергнуты. Великий герцог не может прибыть в Берлин с такой целью. Это могло бы попасть в газеты». Но Эми Смит отлично знала, что это всего лишь отговорка. Ей была известна подлинная причина непреклонности великого герцога. «Это нечто такое, что фрау Чайковская сказала о нем, – осторожно признавала фройляйн Смит. – Я сразу поняла, что нечаянно задела больное место».
