— Несите меня туда… — Сухов показал рукой на фольварк, откуда еще слышалась стрельба.

Лейтенант продолжал руководить боем, и его переносили от одного захваченного дома к другому. Рота выполнила задачу, и только после этого Сухова эвакуировали в тыл.

У комсорга роты из 275-го гвардейского полка рядового Ивана Шошина было семь нашивок за ранения. Восьмое ранение вместе с тяжелой контузией он получил в Восточной Пруссии. Рота офицера Козлова захватила первую траншею, и солдаты, увидели бронированный колпак железобетонного дота. Шесть его амбразур огрызались огнем. А местность ровная, и наступление замедлилось. Вызвали на помощь пушку, она постреляла, несколько раз угодила в стенку дота, но вреда ему не причинила.

— Во чудовище! — сказал кто-то из молодых солдат. — Снаряд не берет, а как же мы?..

Комсорг роты Иван Шошин подозвал к себе комсомольцев Дмитриева и Иванова. Три храбреца поползли вперед. Солдаты видели, как пулеметная очередь насмерть сразила Иванова. Дмитриев тут же распластался за бугорком — не поднять головы. И только комсорг, рванувшись вперед, успел на ходу метнуть гранату. Стих вражеский пулемет, и теперь уже Дмитриев быстро пополз к доту. Противотанковыми гранатами и взрывчаткой два гвардейца взломали стальную дверь дота. Шестнадцать гитлеровцев сдались в плен. В тот же день командир 91-й гвардейской дивизии полковник Кожанов наградил комсорга роты третьим боевым орденом. А на следующий день при штурме нового дота Шошин был тяжело ранен и контужен.

Бои в Восточной Пруссии вырывали из наших рядов самых бывалых и отважных воинов. Росли потери. После прорыва первой полосы обороны противника командиры дивизий с тревогой сообщали мне, что в некоторых батальонах числятся только «флажки», а активных бойцов совсем мало. За неделю непрерывных боев армия продвинулась вперед на двадцать один километр, расширив полосу прорыва до восемнадцати километров. С такими потерями и в таком темпе (три километра в сутки) наступать дальше было нельзя. Я доложил об этом командующему фронтом и встретил с его стороны понимание. 39-я армия получила приказ закрепиться на достигнутых рубежах.

…Получив передышку, мы трудились днем и ночью, укрепляя позиции. Солдаты вдоволь намахались лопатами — малой пехотной и большой саперной.

А в это время армейская разведка обогащалась сведениями. Как бы предвосхищая события, она проявила особый интерес к 13-му укрепленному району фашистов. С него начинались дальние подступы к Кенигсбергу на восточном направлении. Вражеская линия обороны проходила перед Тильзитом и Гумбинненом с тыловой базой в Велау. Внешний рубеж Кенигсбергского укрепрайона тянулся от Либиау до Тапиау и имел на каждый километр фронта специально оборудованную систему дотов. Обращенная к востоку оборонительная линия упиралась своими флангами в залив Куришес-Хафф и в кенигсбергскую крепость. Сама крепость, модернизированная, охраняемая многочисленными фортами, была опоясана несколькими рядами траншей. Так в полосе нашего наступления выглядели «скорлупа» и сам «орешек», который предстояло раскусить.

Два операционных направления, по которым должны действовать войска 3-го Белорусского фронта, сходились клином у Кенигсберга. Какому из них отдать предпочтение — инстербургскому или тильзитскому? Первое направление — от Шталлупенена в обход Мазурских озер с севера — представлялось наиболее благоприятным, здесь было много хороших дорог; тильзитское направление — наиболее короткое к Кенигсбергу, однако опыт войны убедительно доказал, что для достижения цели не всегда выбирают наикратчайший путь. В полосе тильзитского направления много лесов, болот и такое сильное препятствие, как река Дайме с мощными укреплениями на западном берегу.

Замысел командующего фронтом был таков: вместе с 5-й и 28-й армиями мы входим в ударную группу, а 11-я гвардейская армия и два танковых корпуса находятся во втором эшелоне, чтобы частично или целиком войти в прорыв в полосе 5-й армии. Трем корпусам 39-й армии, усиленным танковой бригадой и несколькими самоходно-артиллерийскими полками, дали направление главного удара на Пилькаллен, затем на Тильзит.

Глубина операции рассчитана на восемьдесят километров, темп продвижения в сутки — не менее шестнадцати — восемнадцати километров. Длинные зимние ночи позволяли противнику организовать оборону на промежуточных рубежах, и совершенно очевидно, что без наступления войск в ночное время такой темп нам не выдержать.

Решение командующего 3-м Белорусским фронтом на Восточно-Прусскую операцию и изменение решения в ходе операции.

Наступило утро.

Над передним краем висел густой туман, и мы ждали, когда он рассеется. Ровно в девять часов где-то на левом фланге ударили наши «катюши», в полосе 28-й армии разгорелась канонада, артиллерийскую подготовку начал и наш сосед слева — 5-я армия. Залп «катюш» был условным сигналом, и хотя мы знали, что командующий, ожидая, когда улучшится погода, отложил начало атаки, гром пушек соседних армий подстегнул и нас. Орудия 39-й тоже открыли огонь.

— Что у вас происходит? Кто разрешил открыть огонь? — услышал я в телефонной трубке сердитый голос Черняховского.

— Мы не первыми открыли огонь, товарищ командующий, а последними.

Видимо поняв, что произошел именно тот случай, когда Иван кивает на Петра, Черняховский спросил уже спокойно:

— Что намерены делать?

— Продолжать артподготовку и действовать по плану.

А туман не рассеивается, и дальше орудийного ствола ничего не видно. Только благодаря доблести пехотинцев нашего 5-го гвардейского корпуса удалось захватить первые траншеи врага.

К исходу второго дня наступление начало затухать. Надо было принимать срочные меры. И тогда на третий день операции на узком участке южнее Пилькаллена мы ввели две новые стрелковые дивизии, танковую бригаду, отдельные танковые, самоходные и артиллерийские полки. Мой заместитель по бронетанковым и механизированным войскам полковник А. И. Цынченко получил указание: «Развивать наступление с выходом на новый рубеж в районе Хенснишкенена. Танкистам не оглядываться на пехоту. Отстав на первом этапе, она затем догонит танки».

Прорыв удался. В пробитую танками брешь хлынула пехота. Наступала она стремительно. Ни сильное сопротивление противника, ни разбушевавшаяся метель не могли ее остановить. Даже малоподвижный УР (части 152-го укрепрайона) шагал ходко, занимая населенные пункты по южному берегу Немана.

Фашистская пропаганда усиленно запугивала жителей Восточной Пруссии страшными небылицами о «карах большевиков».

Опровергать эту гнусную ложь нет особой нужды: гуманность Советской Армии известна всему миру.

Но о звериной жестокости самих гитлеровцев в отношении мирных жителей, своих соотечественников, я не могу умолчать.

Это случилось в Восточной Пруссии Когда танкисты генерала В. В. Буткова вышли к реке Дайме[21], они увидели мост и две дамбы, запруженные нескончаемым потоком беженцев. И вот, чтобы задержать советские войска на восточном берегу, офицеры немецкого укрепрайона приказали взорвать и мост и дамбы. А там в это время находились тысячи насильно эвакуируемых немецких женщин, детей, стариков. Страшный взрыв потряс окрестности Дайме. Люди, поднятые в воздух вместе с землей и обломками моста, навеки исчезли в холодных водах реки…

Да, Советская Армия всегда отличалась исключительной гуманностью по отношению к мирным жителям. Но это не мешало нам быть беспощадными к противнику. И мы не случайно называли священной свою ненависть к фашистским захватчикам. В этой связи я и хочу поделиться с читателем некоторыми наблюдениями и фактами из пережитого.

Служил у нас в батальоне офицера Рудякова гвардии старшина Николай Трофимов. Этот немолодой человек, отец семейства, имел уже тогда три правительственные награды, был четырежды ранен и дважды контужен. Он видел разрушенный Сталинград, знал о Бабьем Яре и воевал с той лютой яростью, которая обычно свойственна людям, много повидавшим и пережившим, а потому не охотливым на слова.