Целью проекта, предлагаемого вниманию методологов, психологов, а также исследователей, работающих на границах разных наук, является разработка трансдисциплинарной программы исследований познания психологии современности, которая, как нить Ариадны, позволит собрать в «ствол» науки о развитии человека в природе и обществе и, тем самым, сделать шаг на пути превращения психологии не только «в действительную, но и действенную науку» [Леонтьев А. 1975]. Иными словами, цель создаваемой программы – предложить методологические рамки для изучения того, как трансформируются ментальные картины мира людей в условиях «изменения изменений», нарастания неопределенности, сложности и разнообразия и того, как люди реагируют на эти проявления современности: от адаптации к сложности – до архаичных практик упрощения и изоляции; от адаптации к среде – до адаптации среды [Моисеев 2000].
А теперь о стиле повествования. В связи с тем, что сама современность подается в проекте как плод общественного договора, особо изобретаемая реальность, то и стиль повествования в ней по духу близок к стилю мифопоэтического мышления, т. е. мышления – диалога, несущего собеседнику скорее смыслы, чем значения.
От полифонии современности – к полифонии форм жизни
В последнее время методологи, философы, психологи, социологи и историки включились в необъявленный конкурс рефлексий современности, в котором и разворачиваются самые разные проекты и исследовательские программы. Уже стало традицией при описании изменяющегося мира ссылаться на работы И. Р. Пригожина «Порядок из хаоса» [Пригожин, Стенгерс 1986], «Философия нестабильности» [Пригожин 1991], «Конец определенности» [Пригожин 2001], «Определено ли будущее» [Пригожин 2005], Р. Харре «Правила беспорядка» [Harré, Marsh, Rosser 1978], З. Баумана «Текучая современность» [Бауман 2008], Э. Гидденса «Ус кользающий мир» [Гидденс 2004] и «Последствия современности» [Гидденс 2011]; У. Бека «Общество риска: на пути к новому модерну» [Бек 2000]; «Управление в условиях неопределенности» [Управление… 2006. Серия «Классика Harvard Business Review»]. Совсем недавно этот список пополнился книгами Э. Морена «Метод. Природа Природы» [Морен 2013]; «Неопределенность как вызов. Медиа. Антропология. Эстетика» [Неопределенность… 2013]; Н. Н. Талеба «Антихрупкость: Как извлечь выгоду из хаоса» [Талеб 2013] и «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости» [Талеб 2015]. Наряду с этими трудами следует также упомянуть обострившийся в интеллектуальном сообществе интерес к таким трендам, эпистемологическим поворотам (turns), синергетическим и сетевым революциям познания странного мира, как эволюционная эпистемология, социальная эпистемология, историческая эпистемология, культурно-историческая эпистемология, неклассическая эпистемология, постнеклассическая культурно-аналитическая методология познания, постструктуралистский анализ познания закрытых и открытых систем, новая культурная антропология, этнометодология и методология трансдисциплинарности2 [Автономова 2008; 2009; Гарфинкель 2007; Гусельцева 2009; 2010; 2013; 2014; Лекторский 2001; Касавин 2013; Мегилл 2009; Мокий 2009; Прохорова 2009; Пружинин 2009; Эволюционная эпистемология 2012].
Среди всех этих направлений познания современности, которые имеют свои проекции на методологию конкретных наук, особо хочу обратить внимание на небольшую статью Ж. Ф. Лиотара «Заметки о смыслах “пост-“», опубликованную в специальном выпуске журнала «Иностранная литература» под названием: «После времени: французские философы постсовременности» [Лиотар 1994]. В этой статье Ж.-Ф. Лиотар производит особую психоаналитическую деконструкцию дискурса о современности. Он выделяет целый ряд особенностей современности, показывающих всю неоднозначность этого понятия.
Во-первых, при описании современности обозначается риск распространения так называемой линейной хронологии, при которой каждому новому интеллектуальному, культурному или технократическому движению приписывается термин «пост-». В результате происходит неизбежное обнуление предшествующих практик мышления и традиций. Ж.-Ф. Лиотар показывает, что за подобным обнулением стоит не преодоление прошлого, проявляющегося в разрыве с традицией, а скорее эволюционный снобизм, забвение прошлого по психоаналитическому механизму подавления и вытеснения. В результате возникает интеллектуальная эквилибристика различными «-измами»: трансавангардизм, неоэкспрессионизм, постмодернизм.
Во-вторых, Ж.-Ф. Лиотар предостерегает от игры с префиксом «пост-», увязывающей различные постмодернистские проекты с идеями технического прогресса как социальными проектами освобождения человечества. Он пишет:
…Вопрос о причинах этого процесса усложнения (complexification), вопрос темный, весьма для меня важен. Можно предположить, что некое роковое предназначение помимо нашей воли увлекает нас ко все более сложным состояниям. Наши запросы – безопасность, идентичность, счастье – вытекающие из нашего непосредственного состояния живых или общественных существ, как будто никак не соотносятся с этим родом принуждения, толкающего нас сегодня к усложнению, опосредованию, исчислению и синтезированию все равно каких объектов, а также изменению их масштабов. В техно-научном мире мы подобны Гулливеру: то слишком велики, то слишком малы – всегда не того масштаба. Если смотреть на вещи с этой точки зрения, то требование простоты сегодня покажется вообще-то предвестьем варварства. Разбирая этот же пункт, следовало бы подробнее разработать вопрос о разделении человечества на две части: одна принимает этот вызов сложности, другая – тот древний и грозный вызов, что связан с выживанием рода человеческого. Вот, может быть, главная причина провала проекта современности, который, …в принципе относился к человечеству в его совокупности [Лиотар 1994].
Ж.-Ф. Лиотар показывает, что сам дискурс современности является конвенциональным проектом. И в современности как в проекте появляются свои оси координат в виде сложности / простоты, разнообразия / однообразия, неопределенности / определенности. Сходные идеи о современности как особом проекте в контексте социологии и политологии высказывает Энтони Гидденс [Гидденс 2011].
При освоении дискурса современности и анализе ценностных оснований различных измерений современности у психологов, как и у ансамбля представителей разных наук о развитии человека, природы и общества, вольно или невольно возникает соблазн нарушить предостережение Козьмы Пруткова «нельзя объять необъятное» и очередной раз в истории человеческого познания отправиться в зазеркалье, приступить к конструированию «теории всего» [Гейзенберг 1987; Веккер 1998; Уилбер 2013]; увязать в одном пространстве «собаку Павлова» и «кота Шредингера» [Harre 2009]; гомозиготные и гетерозиготные цивилизации [Любищев 2008]. Причина подобных искушений нашего разума, его стремления прорваться за любые границы, в том числе и за исторически очерченные каждой эпохой границы разумного, заключается в самой природе современности, ее перманентной безмерности. Необходимо осознать, что в восприятии современности в измерении «настоящее» всегда упаковываются «прошлое» и «будущее», сливаются в хронотопе «пространство и время» (М. М. Бахтин; Н. А. Бернштейн; А. А. Ухтомский), статика и динамика, устойчивость и вариативность, порядок и хаос (см.: [Пригожин, Стенгерс 1986]), культура и взрыв [Лотман 1992], распад и упадок цивилизаций [Любищев 2008], цивилизация и варварство [Мотрошилова 2010; Цивилизация. Восхождение и слом 2003].
Картина современности, как правило, оказывается травмированной историей, историческим прошлым человечества, Освенцимом и ГУЛАГом ([см., например: [Анкерсмит 2007; Арендт 1996]); наступлением «футуршока» (Э. Тоффлер), а также болезненным переживанием еще до ее наступления эпохи сингулярности (Рей Курцвейл). Рефлексия сложности современности позволяет констатировать, что происходит не только каскадное изменение темпов технического прогресса. Происходит нечто большее: изменение самих изменений.
