Денис долго откашливался, с уголков глаз стекали слёзы, испарина на лбу обратилась в крупные капли пота. Наконец, он выдавил из себя:

— Да… друг…

— С каких пор между вами дружба?

— Мы учились вместе в Академии внутренней безопасности.

Волконский улыбнулся.

— Ты определённо начинаешь мне нравиться, Денис. Теперь я вспомнил, что про тебя и Николая писали в газете. Осталось за малым: ты должен пригласить сюда своего друга, Николая Переяславского, поскольку у меня к нему есть дело.

— В таком случае, вы должны отпу…

— Вовсе нет, — покрутил головой Лев Сергеевич и вытащил из-за Денисовой пазухи книгу. — Ты позовёшь его этим.

— Я не знаю, как она работает! — выкрикнул Денис и снова попытался вырваться.

— Прекрасно знаешь. Тут написано "том второй". А первый где?

Денис отвернулся.

— Я спрашиваю, где первый том?

Молчание.

— Ты хочешь, чтобы я подумал, что ты пень? Хорошо. — Волконский потянулся за кинжалом. — Будешь кричать, но тебя никто не услышит.

По велению мысли вход в подвал закрылся.

— Первый том у Переяславского, — выпалил Денис.

— Вот это я и хотел от тебя услышать. Такие книги не часто встретишь, в них заключена магия страшной, потрясающей силы. Вытащить человека она может откуда угодно, только, пожалуй, с того света не вытащит. Ну, ладно, теперь слушай: ты с помощью книги зовёшь сюда своего друга Николая Переяславского, я с ним обсуждаю дело, он его выполняет…

— А если не выполнит?

— Значит, он тебе не друг! — выкрикнул Лев Сергеевич. — Итак, он выполняет моё поручение, и вы отправляетесь на все четыре стороны. Думаю, это понятно?

Денис набросил на лицо разочарование.

— Значит, мне тут торчать?

— А ты хотел в гареме миловаться? Посидишь и здесь с месяц-другой. Всё будет зависеть от скорости выполнения моего поручения Николаем.

— Один-два месяца?!

— Это мелочи, поверь. В остроге ты просидишь не меньше года, и то в случае, если на тебе нет других грабежей, в чём я очень сомневаюсь. А сейчас я тебя развяжу, и мы в непринужденной обстановке обсудим кое-какие детали.

* * *

Я пришёл в себя за какую-то долю секунды и втянул тяжёлый воздух, разбавленный омерзительным запахом.

"Где?.. Ах, да…"

Первое, что я ощутил, — тяжесть во всех членах, словно я располнел до безобразия и променял упругие мышцы на жир, более подходящий слизняку, нежели человеку. Открыв глаза, я обнаружил над собой низкий серый потолок, от которого, я тут же это понял, люди и сходят с ума. От стены с дверью до стены с крошечным зарешёченным чёрными прутьями окном была всего пара шагов. Я попал даже не в тюремную камеру, а каморку для пса. Неужели все узники проводят в таких конурах годы и десятилетия? Или только для меня сделали столь приятное исключение?

Потом я заметил, что на меня надели форму, по размеру большую и дурно пахнущую. И по этой форме понял: началась настоящая острожная жизнь.

К сожалению, я знал принцип: если буян, то на родословную не смотрят. И теперь, если быть откровенным с собой до конца, у меня осталось два пути: провести десять, двадцать, а может, и более лет в остроге, или бежать. Рубовский, наверняка, возьмется за моё дело из принципа: слишком много дерзостей услышал он от меня, да и посадить сыщика с блестящей карьерой за решётку — это лакомый кусочек. Он упадёт в собственном мнении, если не воспользуется шансом.

Тихонько пропела задвижка в двери, и в оконце появилась пара глаз надзирателя. Я поднял руку и показал кулак. Задвижка закрылась.

Я попытался подняться, но тело отзывалось на каждое движение нестерпимой болью. Наконец, я поднялся и едва не задел макушкой потолок.

"Что теперь?" — спросил я себя, ведь в комнатушке даже ходить не представлялось возможным.

Я снова сел и горько вздохнул. Я находился во внутренних отделениях острога, а поэтому вопрос абсолютно уместен: возможен ли побег? Какая там статистика беглецов?

А Ламбридажь? По правде говоря, я до этого времени не задумывался о магической составляющей Ламбридажи. Я знал, что она переносит человека из любой точки мира к другому экземпляру, где бы тот ни находился. Но сможет ли она вытащить меня из тюрьмы, стены которой хранят не сотни, а тысячи, десятки тысяч охранных заклинаний, и пробить их ещё никому не удавалось?

Да, в лицее они изучали остроги. Сыщик должен знать, как устроены те места, где лишают свободы преступников, которых он поймает. Я вспомнил удивление студентов, когда им сообщили, что все состоявшиеся побеги из острога Центрального округа строились на физической силе и выносливости, а не на магии. "Как же так? Почему без помощи магии?" Преподаватель усмехнулся.

"Вы не учли, во-первых, что сама по себе тюрьма защищена множеством заклинаний, которые наложены были сотни лет назад. А заклинания со временем, как и вино, становятся крепче, подпитываясь энергией мира. Кроме того, стены острога сложены из камня, добываемого в одной из гор Уральского хребта, славящегося своими удивительными минералами. Древнейшие наслоения хранят в себе неисчислимое количество тайн. И камни, на которых зиждется острог, не проницаемы для магии. Все заклинания покрывают их подобно краске. Стены делают невозможным невербальное общение арестантов. Вы ещё совершите поездку в острог и сами попробуете связаться друг с другом из разных камер. Уверяю, у вас ничего не получится. Ни одна мысль не выходит за пределы камеры".

"Вы сказали "во-первых", — заметил кто-то. — А во-вторых?"

"Благодарю за внимательность к моим словам. Да, я действительно сказал "во-первых", чтобы потом произнести "во-вторых". А во-вторых, друзья мои, даже самые сильные маги теряют свои способности после пяти лет ареста".

Все в ужасе притихли.

"Вот вам и пример, друзья мои. Если хотите остаться магами и людьми, не совершайте преступлений. Нет пути ужаснее и больнее, чем путь крови".

Я очнулся от воспоминаний, потому что рука нестерпимо жгла. Я положил Ламбридажь себе на колени.

"Николай, ответь. Ты всё ещё в тюрьме?"

"Не в бане же!"

Слова исчезли, на их месте возникли другие:

"Скоро будешь в бане. Со мной приключилась занятная история. Когда ты прибудешь ко мне, всё поймёшь. Поспеши. Пароль: "Шаловливая дама". Жду!"

Я засмеялся было, но улыбка тут же стёрлась с лица.

"Мы не учли одно немало важное обстоятельство: я в тюрьме, ограждённой заклинаниями. Буду пытаться".

Спустя минуту:

"Не дрожи! Мой новый знакомый, г-н Волконский, с коим я тебя познакомлю и с коим ты, я чувствую, сойдёшься, ибо я уже вижу вашу схожесть в благородном нахальстве и глупом удальстве, говорил, что книжицы наши уникальны и способны вытащить человека откуда угодно. Или тебе понравились мужественные охранники, так что о женщинах уже не вспоминаешь?"

Я как следует выругался, чтобы от души посмеяться.

Я спрятал в Ламбридажи перо и чернильницу и услышал металлическое звяканье замка.

"Нельзя медлить!" — и я развернул Ламбридажь, опустил на неё ладони.

— Что такое, господин Переяславский? — удивлённо пролепетал начальник, за которым теснились стражи.

— Пошёл вон! — гаркнул я и расхохотался, как припадочный. Сомнения уничтожены: всё получится! — Шаловливая дама! — выкрикнул я.

По ладоням хлестнул жар, дрожь пробрала меня всего. Ламбридажь стала беловато-серой, как кусок раскалённой стали. Я почувствовал такое, о чём достоверно сказать не могу и сейчас: молния восхищения, азарта и трепета пронзили меня, и от этой внутренней бури я закричал. Стены острога дрогнули, посыпалась пыль. Зазвенело высыпавшееся из окна стекло.

— Боже мой! — и надзиратель в ужасе ступил назад.

По Ламбридажи прошлась волна белого пламени, и книга растворилась в моих ладонях: она влилась в мою кровь, проникла во все кости и мышцы, она заполнила мозг и разом очистила от сомнений.