Голос Бочкина сорвался, и рука потянулась за платком.

— Прости, Коля. Признаюсь, я рыдал уже… Это, видно, остатки…

Он содрогнулся и хорошо протёр глаза.

— Будь же хорошим хозяином, каким был Иван Никифорович. Ты на него очень похож, в детстве и сейчас… О, Лидочка.

Михей Михайлович в дверях едва не столкнулся с девушкой.

— Там люди приехали, — взволнованно сказала она, — тебя спрашивают. В форме.

Я направился к выходу. Гости глядели на меня с любопытством. Выйдя на порог, я узнал сотрудников и начальника одного из отделений столичной жандармерии.

— Позвольте представиться: Фотий Константинович Улевский, подполковник.

— Добрый день, если так можно сказать.

— И правда, примите наши соболезнования. Имел честь знать вашего батюшку, достойный был человек, великолепный сыщик.

— Спасибо, Фотий Константинович. По какой же причине пожаловали? — спросил я. — Судя по форме, едва ли за стол.

— Так точно-с, не за стол, а как мне кажется, по недоразумению. Будьте добры, — Улевский протянул вынутый из-за пазухи свиток.

Я прочёл и поднял брови.

— Какое странное совпадение. Куда могло исчезнуть дело?

— Это мы и выясняем, Николай Иванович. К сейфу, кроме шестерых сотрудников, имели доступ и вы. К вам мы и приехали после четырёх проверок, не давших результатов.

— Уверен, их и сейчас не будет. Но прошу…

Я показал на входную дверь.

— Благодарю. Мы начинаем обыск с личных кабинетов.

— Тогда, господа, направо, там, в конце коридора, моя комната.

Пятеро жандармов грохотали сапогами.

— Прошу, — я распахнул дверь, — только прошу быть аккуратнее.

— Ну, разумеется, — кивнул Улевский, и он, и его подчинённые набросились на вещи.

Прикроватные тумбочки оказались пусты, на полках шкафов одиноко лежали свитера и ставшие маленькими сорочки. Немного прошло времени, прежде чем подполковник разогнул спину.

— Здесь нет. Пойдёмте в следующую комнату.

Спустя час утомлённый Улевский попросил воды.

— Подождите минуту…

— Разрешите воспользоваться ключом от кабинета Ивана Никифоровича.

Я нахмурился. Ему показалась неприятной мысль, что в день похорон чужые люди будут рыться в вещах отца.

— Помилуйте, господа.

— Я сожалею, Николай Иванович, но приказ есть приказ. Я вынужден провести обыск во всей усадьбе.

Я с неохотой открыл отцовский кабинет.

— Мы будем особенно аккуратны, — пообещал подполковник и прошёл к столу. Скрипнул высунувшийся ящик, хрустнула бумага. — Господи…

Я обернулся, как на выстрел.

— Господа, — голос полковника стал звонок, и на него отозвались все жандармы. Рука Улевского подняла в воздух серую папку с печатями. — Господа, вот же оно.

Все пятеро недоумённо переглянулись, потом посмотрели на меня.

— Простите? — проговорил я.

Сам подполковник был в таком смятении, что позволил выхватить из рук папку, которая действительно показалась мне знакомой.

"Дело № 592. Секретно. Выносить из кабинета, за которым дело закреплено, запрещается".

— Я не понимаю, — прошептал я. — Совершенно ничего не понимаю.

Улевский отобрал папку и ослабевшим голосом проговорил:

— Но вы должны понимать, что я обязан препроводить вас в Наружный острог для дачи показаний.

Я ещё минуту стоял потерянный, потом с горечью хохотнул и проговорил:

— Позвольте перекусить вместе со мной и поедем.

Жандармы переглянулись.

— Господин Переяславский, я закрываю глаза на вашу молодость и надеюсь, что вы так же честны, как и ваш покойный батюшка, и не будете пытаться бежать.

— Однако ж я откровенно заявляю, что скоро сойду с ума! Но слово даю.

Улевский улыбнулся.

— В таком случае, с почтением помянём вашего батюшку.

И они направились в столовую, где их ждала матушка.

— Здравствуйте, сударыня. Примите мои соболезнования… — склонил голову Улевский.

— Дорогие гости! — заговорил я. — Прошу вас оставаться здесь и с теплотой вспоминать всё новые и новые прекрасные черты моего отца. Он достоин этих воспоминаний.

— Кто эти люди? — спросила матушка, когда я опустился рядом.

— О, это из жандармерии. Они обнаружили неизвестно откуда взявшееся дело и везут меня в острог. Я пригласил их к столу.

Матушка сделалась ещё бледнее.

— Не понимаю…

— Я тоже, мама, ничего не понимаю. Поверь мне, совсем ничего не понимаю.

— Ты ведь шутишь. Кто они?

— Где твой дар провидения, мама? Я не шучу. Мне действительно подкинули дело, и теперь я взят под стражу. — Я говорил, наполняя рот едой. Я успел проголодаться, а новое событие как бы пошатнуло горечь поминок и немного заслонило его.

Гости смотрели на меня с любопытством, некоторые дамы и девушки с усмешкой. Им казалось, что я — большой шутник и нарочно набиваю рот и вдобавок пытаюсь говорить. Я встретился с одной из девушек взглядом и подмигнул ей. Щёки бедняжки тут же заалели, и она поспешила вступить в разговор с подругой.

— Да, теперь я вижу, — медленно произнесла мама, выйдя из забытья.

— Мама, это очень грустно, но всё будет хорошо.

— Я знаю. В остроге ты пробудешь недолго. — Она поднялась и подошла к жандармам. — Господа, вы плохо кушаете. Берите пирожки, вон поросёнок в сметане. Маша, налей господам грибного супа.

— Сударыня, не беспокойтесь, — заговорил Улевский, — мы лишь присели с позволения Николая Ивановича почтить память Ивана Никифоровича, но вовсе не затем, чтобы набивать животы…

— Всё равно, господа, всё равно кушайте. Столько осталось еды, пропадёт ведь без пользы.

— Благодарю, сударыня…

Спустя полчаса, насытившись, они поднялись, и я вместе с ними. О многом я успел за это время подумать, но реальность творившегося вокруг меня действа всё равно теряла очертания.

— Простите великодушно, дорогие гости, — сказал я, — необходимо срочно выехать по делам.

Ещё спустя полчаса я с помощью матушки был собран (впрочем, вещи брать не полагалось). Когда мы ещё находились в коридоре, выскочил запыхавшийся Тихон.

— Батюшка мой! — вскричал он, размахивая руками, — слуги такие страсти рассказывают, будто вы уезжать собрались куда-то.

— Да, Тихон, — я обернулся. — Срочные дела.

— Так я же с вами. Минуточку, манатки захвачу только…

Синие губы сестры тронула улыбка.

— Нет, Тихон. Туда, куда еду я, тебе дороги нет.

— Как так нет? — озадачился старик. — Если болота, я пешком пойду.

— Тихон, Тихон, тебя не проведёшь. В острог меня забирают.

— Как в острог? — опешил старик, руки его бессильно повисли вдоль тела.

— Кто-то подкинул мне папку с секретными бумагами, а эти господа провели обыск и обнаружили злополучную папку. Скоро всё проясниться.

Тихон несколько секунд переводил взгляд с меня на жандармов, потом вдруг с необычайной ловкостью и злобой бросился на стоящего рядом служаку, так что едва не сбил его с ног.

— Стой, Тихон! — закричал я и бросился спасать жандарма от стариковских кулаков.

— Вот тебе, проклятый жамдар! Не смей забирать моего батюшку, ворюга, нечестивец!

Жандарм не сопротивлялся, потому что был так велик, что, наверное, не чувствовал ударов. Я с трудом отодрал от него махавшего руками Тихона.

— Успокойся же ты, успокойся, Тихон. Ну, стой!

Улевский и его коллеги только хохотали. Даже матушка с сестрой улыбались.

— Батюшка мой, они ведь вас забрать хотели. Я не позволю! Ух-х, морды хворменные, поганки столбовые!

— Ну, довольно, Тихон, не ругайся. Так надо. Я не сопротивляюсь, значит, и ты не должен.

— Вы добрый, поддаётесь.

— Успокойся, Тихон. Слушай, что я говорю. Я на несколько дней, только на несколько дней. Со мной ничего не случится. Ты ведь знаешь, я себя в обиду не дам.

— Я знаю, — Тихон утёр слезу. Он понял, что я не шучу и действительно уезжаю.

— Вот и хорошо. Всего доброго, Тихон. Жди, я скоро буду.

— Если что, тегераму шлите. Я разберусь! — и старик пригрозил Улевскому кулаком.