«Не понимаю Дмитрия! Его зятья помогли Тохтамышу взять Москву, поклявшись, что татары никого не тронут, но когда горожане вышли из ворот, те учинили резню, а уж скольких увели в полон – не счесть! Русский невольник на базарах Орды продавался по цене барана… Без Евдокии здесь всяко не обошлось. Правду говорят, ночная кукушка дневную перекукует…» – размышлял Борис Константинович Нижегородский, рассматривая с башни стан противника: разноцветные шатры племянников и московских воевод в окружении шалашей и палаток простых ратников, за которыми на лугу паслись кони под присмотром челяди.

Сил Борис Константинович имел меньше, чем противник, и выходить в поле поостерегся, к тому же старший боярин – друг детства Василий Румянец склонял его уступить, не вынося сор из избы. В душе боярин ненавидел своего государя и благодетеля, но скрывал это. Когда-то в молодости, будучи еще княжичем, тот отобрал у него дворянскую дочь, с которой боярин намеревался обвенчаться, Борис Константинович обрюхатил и бросил ее, а сам взял за себя сестру Ягайло. Впрочем, Румянец не лукавил, говоря:

– Да, сие не по закону и не по совести, но по силе, а у нее есть своя правда… Христианская кровушка, чай, не водица, а вы всё же родственники как-никак! Мочиться против ветра глупо. Покорись судьбе, не бери грех на душу. В Городце ведь сидел прежде, и ничего…

На восьмой день осады, печалясь и скорбя, Борис Константинович отрядил Василия Румянца парламентером к осаждавшим договориться о передаче города и велел домочадцам собирать скарб.

По звуку колокола со звонницы Преображенского собора распахнулись двое городских ворот. Через западные Нижний покидал дядя, а через восточные в него входили племянники. Отъехав от стен на полет стрелы, Борис Константинович обернулся, будто что-то забыл, и прокричал:

– Милые мои родственнички, пророчу вам слезы горькие, которыми вы умоетесь. У Москвы на вас за пазухой уже заготовлен камешек. Дайте только срок! Я и проклинать вас не стану, вы сами обрекли себя на погибель!

– Скатертью дорожка, катись в свой Городец, пока бока не намяли, а то умный шибко! – раздалось в ответ, и Василий Кирдяпа звонко, по-волжски, свистнул так, что в ушах засвербело.

Борьба за Нижний Новгород приостановилась, но не надолго, ей надлежало дойти до своего естественного конца.

Не будем утомлять читателя описанием дороги из Луцка в Москву, заметим только, что все прошло без происшествий. За два с лишним года отсутствия Василия столица княжества отстроилась и следов сожжения ее Тохтамышем почти не осталось. Княжича ждали с тех пор, как сюда докатилось известие о его бегстве. Однако он слишком долго не объявлялся, и мать с отцом были обеспокоены этим.

По случаю возвращения наследника батюшка Дмитрий Иванович закатил пир. За столом на серьезные темы не говорили. Считалось, что сперва «напои, накорми, спать уложи, а потом уж расспрашивай». Наутро Василий дал великому князю полный отчет о своем житье-бытье в Сарай-Берке и бегстве оттуда. Дмитрий Иванович только кивал и улыбался, довольный ловкостью сына, но полюбопытствовал в конце рассказа:

– Почему так долго возвращался, ведь не вокруг света же ехал?

Принято считать, что в средневековье полагали, будто земля плоская и стоит на трех китах, слонах или черепахах, но это не верно. То, что она круглая, знали еще древние египтяне, а уж авторитет латинской церкви Аристотель и подавно. Впрочем, некоторые полагают, что земля плоска, как стол, до сих пор…

Василий поведал о своей задержке в Луцке из-за безденежья и обручении с дочерью Витовта. Последнее оказалось для великого владимирского князя неприятной неожиданностью. Лицо его потемнело и скривилось, будто он укусил кислое яблоко-дичок.

– Воистину в одуревшем, свихнувшемся мире проще уступить своим страстям и своей глупости, нежели здравому смыслу, а жаль… Честь смолоду береги, – посоветовал сыну Дмитрий Иванович, встал и принялся прохаживаться по горнице.

– Что? – не понял Василий.

– Зачем тебе эта литовка?! Ее соплеменники язычники, хотя теперь вроде и крестились, но только для виду, а бабы их похотливы, будто дворовые суки. Муж меж тем всегда разделяет бесчестье той, с кем связан узами брака. На кой ляд она тебе сдалась? Когда я отправился на битву с безбожным Мамаем, мать железные вериги[21] на себя возложила и до моего возвращения их носила. Сам снял, вернувшись. Думаешь, литовка станет за тебя молиться? Сомневаюсь…

Василий насупился. Не видать ему, видно, своей зеленоглазой Софьи как своих ушей. Не допустит батюшка этой женитьбы, но спорить с ним не решился, а лишь глянул исподлобья и тихо молвил:

– Люба она мне, и другой жены не желаю…

Воистину, дети плохо понимают своих отцов, они им кажутся несколько странными и отставшими от жизни, хотя все в ней менялось очень медленно.

– Тебе, кобелю, любая коза красавицей кажется. Воистину, первый блин комом, а первый сын – непутевый! – со злостью заметил князь, потер виски, чтобы успокоиться, и покинул горницу, оставив Василия в недоумении.

Больше Дмитрий Иванович с сыном о его свадьбе не заговаривал и государственными делами его не обременял, хотя следовало бы, все-таки наследник. В последние годы великий князь и себя не утруждал заботами, перепоручив хлопоты о княжестве своим советникам. Недаром ту эпоху назвали «золотым веком боярства».

В первый же день по прибытии в Москву ноги сами понесли Шишку на место, где прежде стоял двор его приятеля и покровителя Симеона, у которого он жил до нашествия Тохтамыша. К своему удивлению рында, узрел там новое строение за бревенчатой оградой. Подумал было, что кто-то прикупил бесхозную землю. Постучался, но ему открыл сам Симеон.

Пока Шишка находился в Сарай-Берке, его приятель, попал в полон к ордынцам, чудесным образом обрел свободу, а по возвращении в Москву встретил свою давно обожаемую Катюшу, женился на ней, а потом завел детей… Первенец темноглазый, удалой, шустрый, остальные синеглазые, совсем еще младенцы…

– Тохтамыш все спалил, откуда же у тебя взялись деньги на новый дом? – удивился, придя в себя, Шишка.

– Ты, право, словно младенец. Любой торговец часть своих средств всегда таит в земле на черный день, ибо надежней места нет. Вернулся, откопал спрятанное серебро и отстроился…

Симеон предложил Шишке стать его компаньоном. Тот явился к княжичу и попросил отпустить его.

Василия очень удивило, даже озадачило желание Шишки стать компаньоном некоего торгового человека и покинуть его. Княжич самонадеянно полагал, что рында счастлив, служа у него, и вдруг такая просьба.

О том, чтобы его покинул Шишка, Василий и слышать не хотел, а потому только замахал руками:

– Нет, уж не оставляй меня. Да и за Веней кто ходить будет? Он только тебя слушается.

– Никого он не слушается. Да котам пастухи и не нужны, – буркнул рында, но тем не менее остался при княжиче.

На некоторое время жизнь в Москве закрутила княжича. Позабыл даже о своей зеленоглазой суженой. Девок при дворе хватало, все пригожи и ласковы с наследником престола, но мать княгиня Евдокия Дмитриевна не одобряла распущенности сына, называя их похотью и непотребством. Однако забав у Василия хватало, закрутился в раздольной, хлебосольной Москве. Все зазывали его к себе, расспрашивали о том о сем, ловя каждое слово, приглашали на охоты, к скоморохам, на пиры… День за днем проходили в утомительном праздном веселье. «Неужто так и жизнь пролетит?» – думал иногда он.

К нему относились совсем иначе, чем прежде. Он уже не отрок, а наследник престола, будущий великий князь. Вон Андрей Иванович Одинец, сопровождавший его в Орду и позволявший себе прикрикнуть на мальчишку, теперь заискивает и лебезит перед ним…

Иногда, вспоминая Софью, княжич жаловался Шишке:

– Видно, женит меня батюшка на другой, но я же слово давал…

– Подожди, утро вечера мудреней, а твое обещание ничего не стоит… Ты разве этого не понимаешь? – утешал рында.