В светлое Пасхальное воскресенье Шишка спас любимого зверя княжича от своры бездомных собак, кинувшихся на него со двора. Василий растерялся, но слуга спас Веню, за это княжич даровал ему звание рынды. Так называли оруженосцев-телохранителей князей, которые сопровождали своих господ при выездах за город и в военных походах. На эту должность назначали молодых людей из семей придворных, а Шишка был человеком без роду-племени… Княжичам такая охрана не полагалась.

Под Крещение Христово через Молдавию путники подъехали к городу Луцку, находившемуся на Волыни.

За несколько верст до города конь под княжичем пал, а где-то в лесу раздавался леденящий душу протяжный волчий вой. Дальше ехали на одной лошади… Боялись, что и та падет, но до города добрались.

Княжеский замок возвышался на холме, опоясанном замершими в ту пору рвом и рекой Стырь. Если смотреть на крепость с высоты птичьего полета,то во в плане она представляла из себя треугольник с башнями по углам. Ворота оказались уже запертыми на ночь. Пришлось долго молотить в них, чтобы впустили. Наконец приезжих впустили и провели к хозяину замка удельному князю Витовту Кейстутовичу, принявшему незваных гостей в исподней рубахе. После возвращения последнего в Литву из Ордена, куда тот бежал от Ягайло в женском наряде, король пожаловал ему Луцк с Брестом, Гродно и Каменцом, но не угодья его батюшки Кейстута.

Расспросив княжича, Витовт зевнул, велел накормить молодых людей и отвести им горницу для ночлега. В тот вечер Василий представлялся луцкому князю подарком судьбы, но он еще не вполне представлял себе, как им воспользоваться. Однако он обладал качествами незаурядного политика: умом, дальновидностью, неразборчивостью в средствах и хитростью, к тому же верил более щиту с мечом, нежели молитве с крестным знаменьем, и не желал своего упустить.

Наутро Василий проснулся от кошачьего мяуканья и царапанья в дверь когтями. Накинув на плечи тулуп, вышел с ним на запорошенный снегом двор. Морозный хрустальный воздух пьянил. Хорошо! Морозец хотя и не сильный, но пощипывал щеки. Бездумно смотрел княжич на еще не начавшее светлеть небо с яркими звездами и месяцем, удивляясь величию и непостижимости Творца, создателя всего сущего!

От этого княжича отвлек скрип. Обернулся и узрел в темном дверном проеме соседнего строения деву в меховой накидке с капюшоном, под которой светлела сорочка. Лица из-за капюшона не разглядеть, только один глаз да насмешливо кривящиеся губы. Юношеская фантазия мгновенно дорисовала недостающее, превратив незнакомку в записную красавицу. Легкой походкой она сделала несколько шагов в его сторону и остановилась.

– Кто такой, почему не знаю? – звенящим от морозца девичьим голосом спросила по-хозяйски.

– Сын великого владимирского и московского князя Дмитрия Ивановича, – отрапортовал Василий и в свою очередь полюбопытствовал: – А ты кто такая?

– Ишь какой шустрый! Сразу видно из здешних. Знаешь легенду о бывшем хозяине этого замка, славном воителе князе Любарте?[6]

Василий Дмитриевич покачал головой:

– Откуда же?!

– Ну, так слушай. Приняв греческую веру, Любарт женился на здешней княжне Анне-Буче и взял себе христианское имя Дмитрий, но не остепенился и тайно продолжал поклоняться своему литовскому богу Перкунасу. Мало ему показалось венчанной супруги, родившей ему пятерых сыновей. На старости лет он соблазнился юной красавицей Оксаной, что обитала на посаде, но та оказалась такой богомольной, что подолгу в слезах молилась перед распятием. Любарт принялся домогаться ее, но она отвергла его домогательства. Тогда взбешенный князь отдал девицу на поругание своим ратникам, а те – известные злодеи. Надругались над несчастной по-зверски. После того что с ней сделали, она спятила и вскоре умерла. Дух ее, однако, отомстил им: двое из ратников погибли жуткой смертью, а третий исчез со всем своим родом, будто никогда и не жил на белом свете. Говорят, черти уволокли его в ад. С тех пор призрак несчастной Оксаны бродит по замку, пугая людей. Так я и есть, та Оксана, княжич! Не догадался, что ли? Что побледнел, заячья душа? Ха-ха-ха…

Василий и в самом деле невольно вздрогнул и схватился за рукоять кинжала, но тут же отогнал от себя страх. «Никаких приведений на рассвете нет и быть не может, особенно после первого крика петуха. Лукавит, что ли? Стоит нечистой силе услышать голос петуха, как она тут же убирается к себе в преисподнюю».

– Что ты мне тут небылицы рассказываешь? Думаешь, испугался?

– Ишь какой смельчак нашелся! Так ты что же и в Дьявола не веришь? Не знаю, как ты, а я люблю байки про ведьм: отчаянные они, бедовые…

За стеной раздался не хриплый, как в первый раз, а звонкий, заливистый крик прочистившего горло петуха.

– Мне пора, – опять расхохоталась дева и исчезла за дверью, лязгнув засовом.

Интуитивно бросился к дверному проему, дернул за ручку – заперто. Странная, непонятная тоска объяла душу, хотя ничего особенного не произошло. Таких девиц везде полным-полно.

Вернулся в горницу, растолкал рынду, который был не намного старше его, хотя в юности несколько лет – немалый срок. Шишка, открыл глаза и уставился на Василия.

Человек часто не может поступать так, как желает. Не являлся исключением и Шишка. Всю короткую, но сумбурную жизнь его окутывал холод одиночества. Он не помнил ни своих родителей, ни имени, которым его нарекли когда-то, но дешевый оловянный крестик на кожаном ремешке говорил о том, что он православный. В ту пору прозвища нередко заменяли имена, вот его и нарекли такие же как от без роду и племени людишки Шишкой. Был он неказист: конопат и имел к тому же бельмо на правом глазу, которое не украсило его. Не красавец, но и не урод все же. Так, на любительницу… Когда-то его подобрал на дороге Спасский архимандрит Митяй-Михаил, а потом после ухода из Москвы Тохтамыша взял к себе великий князь Дмитрий Иванович. Смышленый паренек умел читать и кое-как изъяснялся по-гречески, то есть считался по тем временам почти ученым. Когда в Орду отправляли княжича Василия, то тот упросил отца отпустить с ним кота Веню с Шишкой.

Разбуженный княжичем рында присел на лавку, и когда окончательно он пришел в себя, Василий рассказал о встрече с незнакомкой. Тот лишь тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и спросил:

– Ведьма, что ли? Так здесь их много… Тут чуть не каждая жинка приятельство с нечистым водит и на Лысую гору летает, где всякая нечисть устраивает бесовские игрища в ночь на Ивана Купалу…

– Фу ты, ну ты! Я тебе об одном толкую, а ты мне о другом!

В то же утро, только позже, дочь князя Витовта заглянула к отцу и полюбопытствовала:

– Вышла утром во двор и встретила там молодца, который назвался московским княжичем. Не слукавил ли?

– Нет, возвращается к себе из Орды через Волынь, как будто правое ухо удобней чесать левой рукой. Ну да это его забота…

– Как знать, как знать, батюшка… – заметила уклончиво Софья.

Князь внимательно посмотрел на нее и погрозил перстом:

– Смотри у меня, плутовка! Оставь свои глупости!

Как обычно в подобных случаях, он сделал вид, что не уразумел намека дочери, ибо не желал сего понимать. Так проще и дешевле. К тому же Витовт прекрасно знал двойственный характер Софьи, состоящий из причудливого смешения добродетелей и пороков: живого ума, пылкого темперамента и любви к сомнительным развлечениям.

Не вполне осознавая, зачем это делает, княжич каждое утро выходил во двор затемно, надеясь встретить ту чертовку, которую видел в первое утро его прибытия в Луцк и пробудившую в нем сладостное, пьянящее чувство. Смотрел на заснеженные шатры замковых строений, прислушиваясь, не скрипнет ли дверь, но всё тщетно. Возвращаясь в тепло горницы, недоумевал: «Пригрезилась она мне тогда, что ли?»

– Ну что, не прилетела ведьмочка? – смеясь, встречал Василия Шишка. – Видно, метлу потеряла или лукавый ей больше приглянулся, нежели ты.