– Что ж тут поделать? Я все выдержу, – потупив взгляд, кивнула княжна и вздохнула, словно считала сие тяжелейшим из испытаний, хотя уже побывала некогда православной, а до того даже язычницей.

Впрочем, она никогда не придавала особенного значения вопросам веры. Мать крестила ее когда-то в греческую веру. С отцом и дедушкой она ездила на языческие капища и поила молоком священных ужей, на свадьбе Ягайло перешла в католичество, в Луцке вновь стала посещать православные службы, а в Ордене снова ходила в латинскую церковь святого Лаврентия. Язычество литовцев и христианство разных толков так причудливо переплелись в ее голове, что отделить одно от другого уже было нельзя. Смена вер представлялась ей пустой формальностью, несмотря на то что люди тогда умирали и убивали друг друга за свои религиозные убеждения. Если бы ее руки добивался хан, то она, вероятно, приняла ислам, а коли ее руки попросил бы индийский раджа, то буддизм… Она была молода, и ее более занимали земные радости, нежели секреты потустороннего мира.

Меж тем отец Иоганн продолжал наставлять:

– В душе тебе следует остаться правоверной католичкой, и это тебе, надеюсь, удастся.

– Конечно, конечно, святой отец, – легко и бездумно согласилась княжна.

Завершив свои наставления, священник с грустью произнес:

– Да, вознаградит тебя за все Всевышний, дочь моя…

Эта красивая ладная литовка волновала и будоражила его воображение, а потому он добавил:

– Москва – земля схизматиков, подвластная нечестивому хану, о ней судачат всякое, и я боюсь за тебя. Коли была бы такая возможность, я последовал бы за тобой, но думаю, что это неверно истолкуют…

– Конечно. Я об этом, святой отец, вас и не прошу, – ответила Софья, потянувшись всем телом, словно кошка после сна.

Мысли отца Иоганна совершенно смешались, его бросало в жар. Не желая далее искушать его, Софья наклонилась к его руке, поцеловала ее и направилась к выходу, спиной чувствуя обжигающий мужской взгляд. О, эти священники, в них столько пыла и страсти!

«Чертовка! Да и что может сделать она со мной, служителем церкви? Разве что нечистый… Я никогда не видел ее жениха, но уже ревную к нему. Как невыносимо и нелепо думать, что она будет принадлежать другому…» – подумалось отцу Иоганну, и он попытался молиться.

Вечером, после целого дня хлопот, княжна надела ночную сорочку, но ее позвал себе Витовт. Он любил поговорить с дочерью перед сном. Такие беседы успокаивали его.

«До утра не дотерпеть, что ли?!» – раздраженно подумала Софья, но не стала перечить и отправилась к отцу, которого застала у горящего очага.

– Звал, батюшка?

Окинул ее оценивающим цепким взглядом: девка на выданье, кровь играет, и от этого никуда не деться, а значит, находится от греха на вершок. Самое время выдавать замуж…

– Скоро мы расстанемся, потому хочу дать тебе последние наставления.

«Что это за день такой? Каждый поучает, как жить…» – подумала Софья, потупив глаза.

– Будущее сулит каждому из смертных не одни удовольствия. Без ложки дегтя в бочке меда не обойтись, а потому усвой следующее. Не говори много, речистых жинок считают пустыми, но не будь и молчуньей, а то прослывешь злюкой. Помни, что как покойника не рассмешить, так и глупца не вразумить. Не дай почувствовать мужу свое влияние на него, пусть считает себя главой семьи, а если снимет со стены плеть, терпи: что бы ты ни сказала ему, все обернется против тебя. Хуже всего, коли тебя уличат в супружеской неверности, но никогда не признавайся в том. Стой на своем… Запомнила?

– Кажется, да, батюшка.

– Ну и славно. Стал замечать, что ты на пирах выпиваешь лишку. Остерегайся этого, милая. По крайней мере, мешай вино с водой. Теперь хочу знать: почитаешь ли ты меня?

– Конечно, – кивнула Софья.

– Тогда удерживай своего будущего мужа от недружественных шагов по отношению ко мне.

– Постараюсь, но смогу ли?

– Для этого у тебя есть супружеское ложе, посредством которого каждая жена способна из мужа вить веревки. Теперь о другом. Скоро Орден устраивает большую охоту. На ней мы совершим с тобой жертвоприношение нашим старым богам. Я не желаю обижать ни одного из них. Принесешь мне родовую клятву Гедимина[41]. После нее ты станешь моей союзницей до погребального костра, как считают литвины, или до гробовой доски, как говорят христиане…

С весной с началом навигации рыцари с запада потянулись в Мариенбург в поисках славы, добычи и приключений, но пока дороги не просохли и не зазвучали гулкие походные трубы, их требовалось как-то сдерживать. А уж сколько кислого местного вина они выдули, так и не счесть. Кроме всего прочего, излюбленное дворянское развлечение – охота, и великий магистр благородный брат Конрад Цольнер фон Ротенштейн распорядился побаловать ею гостей.

Прусский лесничий фон Схонайн определил место для травли зверя и назначил день охоты. Еще до восхода солнца главный ловчий лично расставил загонщиков со свистками, трещотками, гудками вдоль кромки леса, и гости еще раз проверили оружие и по сотворили молитву Пресвятой Деве Марии. Возбуждение от предстоящей охоты все более нарастало.

Наконец ловчий трижды протрубил в рог и загонщики тут же подняли такой шум, что зверье невольно ринулось от них прочь. К цепи охотников приближался страшный, невообразимый рев и крики обезумевших от ужаса животных. Каждый спасался от смерти. Вскоре среди деревьев замелькала лесная мелочь – зайцы, лисицы, барсуки. Их беспрепятственно пропустили сквозь оцепление. Следом за ними появились косули, дикие козы, кабаны и волки. По ним некоторые из охотников уже начали стрелять.

Убийство пленило людей, и они в азарте нарушали строй, покинув назначенные им ловчим места и перемешались, хотя всем было известно, что еще немного – и появятся крупные звери: лоси, зубры, медведи, туры, которые шли последними, отбиваясь от борзых рогами, клыками и копытами.

Убедившись в том, что соседям не до них, Витовт поманил дочь, и они отъехали в сторону, а потом поскакали по узкой лесной тропе. Когда шум охоты за спиной начал стихать, они выехали на поляну. Князь протяжно свистнул, кусты напротив раздвинулись, и из них появился старик с длинной седой бородой в белой льняной одежде.

Витовт слез с коня, достал из переметной сумы черного и белого ягнят, отдал их волхву-кривису, и тот начал высекать огнивом искры у хвороста, сложенного заранее. Тут внезапно на другой стороне поляны зашевелились кусты, и из них показался хозяин леса – медведь. При виде людей он сперва, опешив, замер, но потом взревел, поднялся на задние лапы и пошел на них. Витовт кинулся к рогатине, притороченной к седлу, и когда до зверя оставалось не больше пяти шагов, бросился ему навстречу и вонзил широкое острие меж передних лап медведя. Тот взревел, напирая на рогатину, от чего острие еще глубже входило в грудь. В следующий миг зверь осел, захрипел и повалился набок. Настал черед меча. Через мгновение все было кончено и Витовт уже вытирал клинок о свежую зеленую траву.

Вечером, возвращаясь в Мариенбург, переполненные впечатлениями охотники оживленно переговаривались, обсуждая то одно, то другое. Конечно, они с завистью вспоминали Витовта с его знатным трофеем, недоумевая:

– Как это ему удалось выследить косолапого и сразится с ним, без егерей и собак? Чудеса, да и только!

Другие искали виноватого:

– Куда только смотрел старший ловчий?

Третьи говорили:

– Везунчик этот литвин, да и только… Воистину, кому суждено утонуть, того не зарежут.

Великий магистр Конрад Цольнер фон Ротенштейн не участвовал в охоте, сославшись на государственные заботы, а на самом деле по телесной немощи. Ему все чаще вспоминался его предшественник, благородный Винрих фон Книпроде, как будто манивший его к себе… «Не в могилу же он меня зовет, не в часовню святой Анны.» – спрашивал себя магистр, прохаживаясь по двору.