– Вот и славненько, а то мне уже стало мерещиться, что люди переродились и перестали зариться на чужое добро, но это противоречит их натуре, – заметил капеллан, потирая руки.

Его улыбка – или гримаса – при иных обстоятельствах могла показаться симпатичной, но Шишке она не понравилась.

– Введите пострадавшую и обыщите подозреваемого.

Только теперь молодой человек рассмотрел полоумную, обвинившую его в воровстве. Выглядела она лет на тридцать или около того. Густые волосы выбивались из-под чепца, обрамляя лицо, а тонкие губы кривила ехидная усмешка. Не заметил Шишка в ней и признаков сумасшествия. Как ни странно, ее глаза были чисты и вполне осмысленны.

У него сняли с пояса калиту и, развязав ее, высыпали содержимое на стол. Секретарь лениво пересчитал монеты, а потом на маленьких черных весах, которыми пользовались ювелиры, менялы и аптекари, взвесил серебро и медь. Золото тогда в Европе почти не ходило. Одна из серебряных марок показалась брату Фридриху подозрительной, и он отложил ее в сторону, а вес остальных записал.

– Мое! Христом Богом клянусь! – вскричала женщина, и в ее глазах сверкнул бесовский огонек задора.

– Окстись! Да на тебе креста нет?! – в ответ на такое заявление вскричал рында.

– На, смотри! – крикнула женщина и в запале так рванула платье, что оловянные пуговички, словно горошинки, посыпались на каменные плиты пола.

Действительно, на Анне висел простой медный крест на цепочке, но Шишка, как завороженный, уставился на ее молочно-белые с голубоватыми прожилками груди. Воистину правы церковники, называвшие женщин сосудом греха и источником вожделения.

Меж тем женщина, присев на корточки, принялась собирать раскатившиеся по полу пуговицы. Как-никак, они что-то стоили.

– Скажи-ка тогда, сколько в твоей калите денег? – пытаясь уличить ее во лжи, спросил Шишка.

– Какая порядочная женка знает, сколько у нее в кошеле! Слава Богу, я ни жидовка, а честная христианка!

Шишка окинул ее недобрым взглядом и подумал: «Нет, все же она не в себе, хотя прикидывается нормальной, или я спятил!»

Несмотря на перебранку между потерпевшей и обвиняемым, брат Фридрих скрупулезно занес слова женщины на бумагу. Всем принадлежавшим к Тевтонскому братству не рекомендовалось смотреть на женщин, а уж на полуобнаженных и подавно. Тем не менее капеллан непроизвольно поднял тяжелый взгляд на Анну. Как и Шишка, он задержал взгляд на ее груди, мужское естество в нем заволновалось, но он пересилил себя, поморщился и велел:

– Застегнись, бесстыжая, и ступай прочь.

Запахнула ворот платья и спросила:

– А кошель?

– После, после… – махнул рукой капеллан и тяжелым взглядом уставился на нее.

Все поняв, женщина юркнула в дверь серой мышью. Капеллан вздохнул и велел стражнику звать палача, а потом добавил, обращаясь к Шишке:

– Посмотрим, как ты сейчас запоешь…

Вошел заплечных дел мастер в красной рубахе, поверх которой был надет рыжий кожаный передник из свиной кожи. У Шишки сами собой застучали зубы. Тот меж тем, не обращая на него внимания, принялся извлекать из сумы инструмент и аккуратно, с немецкой педантичностью раскладывать его на тряпице. Чего там только не имелось: какие-то щипцы, зажимы, ножички, струбцины и прочие непонятные, но зловещие приспособления. На некоторых орудиях пыток виднелись бурые следы крови. К чему их смывать, коли вскоре вновь замараются?

– За воровство знаешь что полагается? – подойдя к молодому человеку, полюбопытствовал капеллан.

Зрачки у Шишки интуитивно расширились. Пытаясь овладеть собой, тот начал заверять брата Фридриха:

– Я ничего не крал! Оговорила меня ваша чертовка. Клянусь в том Пресвятой Богородицей. К тому же я из московского посольства…

– Будь ты хоть из ада или из рая, меня сие не касается. Наказание за подобные преступления одно для всех. Коли бы передо мной сидел даже архангел Гавриил, я велел бы его пытать. Перед законом все равны, а узнав обо всем, послы от тебя неминуемо отрекутся. Не сомневайся. Или не веришь?

Молодой человек сглотнул слюну и кивнул. Наконец брат Фридрих сменил гнев на милость:

– Коли желаешь все замять, то по крайней мере послужи Ордену и ответь, зачем тебя прислали сюда.

– За невестой нашего государя Софьей Витовтовной…

– За ней бояре прибыли, а ты даже не указан в числе членов посольства. Зачем же ты здесь?

– Дабы навести справки о девичьей чести княжны, а то люди всякое о литовках болтают. Говорят, чуть ли не под каждого ложатся, – сознался Шишка.

– Это, может, и так, но репутация Софьи в любом случае должна остаться безупречной, – ухмыльнулся брат Фридрих и неожиданно спросил: – Видел повешенных у моста через Ногат?

Там на каменной виселице и в самом деле болтались четверо с вывалившимися изо рта лиловыми языками, но рында на то ничего не ответил.

– Хочешь присоединиться к ним? – опять спросил капеллан.

Шишка внутренне содрогнулся и покачал головой.

– Вот и славно. Подпиши обязательство служить Ордену, после чего ступай на все четыре стороны. Я тебя найду перед отъездом и сообщу о прочем…

Брат Фридрих достал из ларца заранее заготовленный лист, писанный по-славянски, и пододвинул к Шишке чернильницу. Молодой человек принялся разбирать буквицы, беззвучно шевеля губами, а потом вздохнул и начертал: «Раб Божий Шишка».

Покинув Средний замок, Шишка остановился за рвом и тряхнул кудрями, словно хотел отогнать наваждение. Но не получилось. Перекрестился и обернулся – не следят ли за ним, хотя какое это теперь имело значение…

В гостинице «Кабаний окорок», проклиная весь белый свет и не замечая ни яркого весеннего солнца, ни радостного щебета пичуг за окном, рында рассказал обо всем своему приятелю Симеону.

– Да, неприятная история, – заметил тот. – Но Бог не продаст, свинья не съест. Может, все еще как-нибудь обойдется.

Когда стало известно, что Софья, дочь Витовта, уезжает к своему суженому в далекую Москву, приходской священник церкви святого Лаврентия отец Иоганн загрустил. Считаясь ее духовником, он ни разу по-настоящему не исповедовал ее. Насильно мил не будешь…

– Наверно я грешна, отче… Прости меня за это, – просила княжна, застенчиво опуская свои малахитовые глаза.

Несколько раз он пытался выпытать у нее, в чем именно она провинилась перед Богом, но всякий раз это оканчивалось неудачей.

– Да я уж и сама не помню этого, отче… – отвечала лукаво плутовка.

«Простота и святая наивность!» – думал отец Иоганн, отпуская неведомые ему прегрешения своей духовной дочери, игравшей с ним, будто кошка с мышкой, и забавлявшейся тем. Ей нравился статный застенчивый священник, часто красневший при разговоре с ней и выглядевший так свежо, что хотелось откусить от него кусочек, словно от сочного спелого яблока, сорванного с ветки…

Целибат[40] – тяжелейшее из испытаний для служителей католической церкви, ибо противоречит человеческой натуре и толкает душу на раскаленную сковороду преисподней, поскольку жажда слиться с женской плотью непреодолима. С болезненным рвением отец Иоганн пренебрегал удовольствиями мирской жизни ради вечной! Однако терпел, стиснув зубы. Когда в дверях храма появлялась княжна Софья в голубом платье, священник чувствовал, что гибнет безвозвратно и его ничто не может спасти…

Ночами, когда власть дьявола особенно сильна, молодого пастора со страстной душой так терзали бесы сладострастия, что он скрипел зубами. С этим не всякий способен совладать, как граф Роланд с маврами в Ронсевальском ущелье.

На исповедь в церковь святого Лаврентия Софья, по своему обыкновению, опоздала, и проповедь, сочиненная специально для нее, пропала даром. Когда княжна все же явилась в храм, отец Иоанн принялся наставлять ее, но уже не с кафедры, а из исповедальни:

– Дочь моя, при вступлении в брак со схизматиком тебе придется принять греческую веру… Ты это понимаешь?