Гарри дернул боковую ручку и, бормоча обидные ругательства про ее возраст и про возраст машины, попытался вывалиться наружу. Пришлось, включив аварийку, остановиться, пропустить автомобильный поток и припарковаться к тротуару. Вышел, злобно хлопнув дверью.

7.30

Светлеющее небо со стайками белесых тучек окрасило город ровным бледным тоном, высветив всю неприглядность питерской окраины. Угловатые балконы скучных приземистых пятиэтажек, унизанные спутниковыми тарелками-антеннами, грязные подтеки на серых бетонных панелях и исписанные граффити глухие заборы – все, что скрывалось под покровом ночи или не замечалось в суматохе дня – беспощадно выдал утренний рассвет. Бездомные псы с виновато-понурыми мордами, шнырявшие между переполненных мусором урн и возле наглухо закрытых металлическими жалюзи дверей магазинов, вяло, но с робкой надеждой взирали на каждого раннего пешехода.

Но почему этот красный светофор так долго бьет в глаза тревожным, ядовито-алым светом, никак не желая переключаться? Бесконечная улица, однообразная, прямая и упрямая никак не кончается, а в ушах и в голове ватная пустота.

Так, осторожно, концентрируем внимание: впереди какая-то неразбериха из нелепо нагороженных машин и снующих человеческих фигур. Не иначе – авария. Дорожная авария – картина всегда нелепая, иногда даже занятная в своей нелепости, потому и притягивает взгляд. Объехать можно, плотнее прижавшись к трамвайным путям. Не притормаживая, аккуратно втискиваемся и выруливаем на свободное пространство, оставляя позади нелепые разборки. Поворачивать голову не стоит, зачем, зачем портить настроение чужой трагедией? Скосила глаза совсем чуть-чуть, только чтобы не задеть чужой лиловый капот, и тут же пожалела. Усталый, нечеткий взор выхватил темный силуэт на мокром дорожном полотне. Картинно, как на театральной сцене, раскинутые руки и ноги, неживое, слишком белое пятно, обрамленное неестественно черными, блестящими вихрами. Может быть, это киносъемка? Может быть, она не разглядела киношников с камерами? Конечно же киносъемка, вот и микроавтобус, припаркованный к обочине, выделяется яркой росписью и рисунками. Да бог с ними, с киношниками. Вся наша жизнь – сплошные киноспектакли с меняющимися декорациями и неизменными ружьями на стенах. Нет, вовсе не театр наша жизнь, а реально-виртуальная игра под названием «стрелялки-догонялки». Идет человечек через дорогу на свой законный зеленый, по своему законному перекрестку, шагает, топает, болезный, к своей ничтожной, пустяшной цели, а в спину ему дуло нацелено. Не примитивное дуло обычного автомата, а изощренная неожиданность в виде мчащегося автомобиля, например, виртуальная неожиданность, потайная, примитивной человеческой особи непонятная. Не увернуться, не скрыться бедолаге, если он стал мишенью, нагонит его неожиданность, беги не беги… Р-раз! И готово! Не взыщи, сердечный, не ропщи, приятель, таковы правила игры, ты сам, бывало, любил в галок-сорок пострелять или еще в какую другую животину, тварь божью.

Не смотреть! Прибавить скорость и… вперед! Прочь! Не думать!

Вот и родной двор с мокрыми деревцами и тротуаром, заставленным по всему периметру спящими машинами. Ее место парковки между пижонским, всегда сверкающим, соседским «ауди» и брошенной на произвол судьбы убогой, в ржавых звездочках и со спущенными колесами «пятеркой» – не занято. «Спасибо, Лошадушка, потрудилась на славу, отдыхай, милая. Запаской займемся позже».

Почтовый ящик с болтающейся дверцей, как всегда, приоткрыт, лезьте, смотрите, все равно, заглянув в него, ничего интересного – ни любовных писем, ни деловой переписки, ни простых поздравительных открыток, хотя бы с тем же 8 Марта – в нем не найдете. Так оно и есть: рекламная газета, пачка разноцветных приглашений на выборы и грязный инсулиновый шприц. Осталось преодолеть три лестничных пролета вверх.

На площадке перед квартирой тихо, только за соседней дверью слышны тяжелые шаги и вздохи не угомонившегося соседа. Поворот ключа. Дома! Сумочка с веткой мимозы в шуршащем пакете летит на журнальный стол, она, Лена, падает в низкое кресло. Свободная женщина с заня… свобод… позже разберемся! Душный цветочный запах неровно заполняет комнату, будоражит, благородно напоминает о празднике. Ну и бедлам в ее логове затворницы! Золотисто-розовый луч запутался в складках занавесок, исказив рисунок. Снова наваждение: вместо цветов ей видятся клоуны, веселые и задорные.

Осталось раздеться, взять полотенце, что лежит на спинке дивана, и отправиться в ванную. Уфф… Сейчас, еще минуту… Вот, уже встала, уже сняла куртку… Нагнуться и расстегнуть молнии сапог сложнее, но нагнулась, расстегнула… Где же тапочки? В поле зрения только один. Вынула заколку из волос, взяла полотенце…

Что-то хрупкое с легким звоном упало на пол. Очки! Нашлись сами по себе! Что бы это значило?

Зеркала в салонах красоты всегда особенно беспощадные, не такие, как дома или в гостях или даже в примерочных. Зеркало, в которое я смотрюсь, отражает чужое лицо незнакомой мне женщины, кричит, указывает мне на каждую морщинку, на каждый недостаток. Образ напротив меня бесцветен и прост, в нем нет и намека на утонченность или аристократизм. Пухлые щеки, короткая шея, светлые брови. В унылом взгляде как будто и вовсе без ресниц – вселенская печаль и скорбь всего мира. Это и есть – я, во всей красе.

Говорят, что внешность – отражение внутренней сущности человека. Но мне всегда казалось, что именно невзрачная внешность плюс пуританское воспитание сделали из меня комплексующую тихоню, неуверенную в себе, неконфликтную, всегда скрывающуюся в тени. Косметикой я и в юности не пользовалась, она меня старила, делая похожей на дешевую продажную девку. Помню, что роскошные рыжеватые волосы заплетала в тугую косу, мини-юбки не носила, даже когда училась в институте. Уж не знаю, по какой причине, но со мной любили дружить первые красотки с нашего курса, обожали меня, делились секретами и таскали за собой везде. Еще бы, со мной-то рядом, на фоне этакой мыши серой, вернее, рыжей, а точнее – бесцветной, покладистой и молчаливой, они вовсе королевнами себе казались. За глаза называли монашкой, но брали меня на вечеринки и на танцы, иногда даже ссорились между собой из-за меня, с кем из них мне идти.

Родители, наоборот, при малейшей моей провинности любили повторять: «Какая же ты никчемная, дрянная! С таким скверным характером и с твоей неудачной внешностью так и останешься одна! Вряд ли кто на тебя позарится!» Вот я и выскочила замуж в 20 лет с перепугу, а может, и не с перепугу, а просто хотелось снять с себя клеймо никчемности, уйти от родителей или доказать что-то себе и другим. Все просто ахнули. И не просто вышла замуж за первого встречного, а за всеобщего любимца, покорителя дамских сердец Даню Репнина! Нет, меня это вовсе не удивило, я даже ни разу не спросила мужа, почему он на мне женился, ясно, что не из любви. Это ни для кого не было секретом, а потому долгое время со стороны студенток меня преследовали злобные насмешки, больно ранящие мое самолюбие, порой даже щипки и угрозы: