21.20

«Решено – сегодня не поеду! Лучше высплюсь, как любой нормальный человек. Могу же я позволить в честь праздника устроить себе выходной? Могу!»

Закутанная в плед по самый подбородок, Лена всматривалась в рисунок на ажурных, с шелковым блеском, занавесках, неровно подсвеченных уличным фонарем. Фонарь то гас, то загорался, хитросплетения на капроновых складках причудливо искажались, и вместо цветов ей виделись то лица смешных, задорных клоунов, то лица злобных, нахмуренных, но все равно клоунов.

«Стоит ли выходить в холод и тьму, лишать себя сна и отдыха ради нескольких сотен? Все равно богаче не стану». Веселый клоун подмигнул одним глазом и превратился в скучный цветок. «Нет! Именно в честь праздника не могу! Предпраздничный вечер – он самый урожайный, народ гуляет, по гостям, по клубам разъезжает, все ловят такси, и все такие щедрые, ласковые, накануне женского дня-то! Отдать свою долю заработка другим бомбилам? Ни за что! Остаться дома значит известись сомнениями и раскаянием, а утром встать в дурном настроении, с чувством невыполненного долга и, чего хуже, с ощущением, будто тебя обокрали или присвоили твою законную долю. Вот и фонарь за окном то загорается, то гаснет, сигналит тайными, одному ему понятными знаками, зовет, а работающий телевизор насмешливо подтрунивает: „Заплати налоги и спи спокойно! Пора выйти из тени!“ Пора, пора выйти на свет Божий, даже если этот свет – вовсе не свет, а безнадежная тьма кромешная». Лена приподнялась, оторвав голову от подушки, но снова рухнула на диван. «Вот понежусь безмятежно несколько минут, досмотрю „Дом чудес“ и обязательно встану».

У всех нормальных, интеллигентных людей, к которым Лена себя относила, любители подобных телевизионных реалити-шоу с сомнительным лозунгом: «Создай свою любовь!» – вызывали насмешку и сочувствие, их считали жалкими созданиями, живущими чужими впечатлениями. Потому свое маленькое пристрастие Лена скрывала от окружающих, сохраняя имидж здравомыслящей дамы с холодным рассудком. Заглядывать в чужую замочную скважину, пусть даже открытую для всех желающих?! Упаси боже! Ну разве иногда, чтобы потешить самолюбие, лишний раз убедиться в своей проницательности и интуиции. Неудивительно: искусственно построенные отношения героев разваливались даже раньше, чем можно было предположить. Только успеют двое «влюбленных» объявить себя парой, как тут же превращаются в непримиримых врагов, обвиняющих друг друга во всех смертных грехах, а именно: один начинает винить другого в холодности и невнимании, а другой, наоборот, винить первого в излишке внимания к кому угодно, только не к нему, «такая вот вечная молодость…»

Вот и ее любимая героиня, Валерия Сомова, одна из самых старых, то есть давних, участниц, так же…

Что же это такое? Лена уже встала и елозила ногами вдоль дивана, не отрывая взгляда от телевизора. На экране шло обычное действие: две полуголые героини с визгом таскали друга за волосы, и одна млеющая парочка с переплетенными частями тела копошилась на кровати.

Между тем одна ступня, проскользнувшая в мягкий тапок, наслаждалась комфортом, в то время как вторая, босая, мерзла и продолжала шарить на холодном полу. Пришлось отвлечься от приятных мыслей о телешоу и переключить сознание на поиск пропавшей домашней тапки. Как такое может быть? Когда ложишься спать, снимаешь их одновременно, но когда встаешь, они всегда порознь. Будь ее воля, Лена обязательно бы ввела во все психологические тесты еще один, на проверку собранности: «Ищете ли вы по утрам свои тапочки?» Вот найдет себе сын невесту, надумает жениться, а она ему скажет, чтоб прежде взглянул, как у любимой утром тапочки стоят.

Сама того не желая, Лена всегда, во всем умудрялась разглядеть подсказки и приметы, но, стесняясь своих предрассудков, никому в них признавалась и дремучести своей не выдавала. Прокололось на дороге колесо? Обычное дело! Но мысль уже работает, сверлит мозг: что это могло значить? Туда ли она ездит, не слишком ли много времени проводит за рулем, не слишком ли зависит от своей Шади? Песню навязчивую услышит – старается разгадать заложенный в ней скрытый смысл. Вот и в том, что тапки каждый раз разбегались от нее в разные стороны, Лена видела указующий знак свыше. Несобранная ты, безалаберная! Потому и в жизни у тебя все кувырком и в беспорядке. Подруги-ровесницы, даже самые отчаянные, уже давно остепенились, внуков нянчат, на дачных участках огурцы выращивают, а она все не определилась, что ей надо. Как будто чего-то или кого-то ждет. Услышит телефонные трели и хватает трубку с замиранием сердца. Вдруг это тот самый звонок, который изменит всю ее жизнь? Если уж быть честной до конца, то звонка она ждала только от Кострова. И раньше, и сейчас, 20 лет спустя.

Ну вот, опять Костров всплывает из глубин памяти. Сгинь, сгинь, сколько можно?! Срочно переключиться, иначе в голове захороводят мысли не свои, посторонние, начнут долбить в одно и то же, самое уязвимое место, самое ранимое, самолюбием которое называют. Оттого самолюбие делается уязвленным и больным. Говорят, больное самолюбие лечится принятием поражения, смирением попросту. Но этот вариант не для нее. За то и наказана изощренной, пожизненной пыткой – безнадежной, от времени растратившей пыл и яркие краски, но не умирающей любовью. Что за глупец сказал, что у любви есть срок годности? Не верьте этому!

Вот он, второй тапок, под тумбочкой притаился. Лена прошаркала в ванную. Теперь осталось немного: сбросив остатки постельной неги, умыться, одеться – и отправиться в путь. Приводить себя в порядок не сложно, когда тебе уже за… впрочем, не важно. Куда труднее стараться не замечать свое увядание, а если не замечать не получается, то отнестись к этому философски, как к неизбежности, которой не миновать никому. Тем более душа, говорят, всегда в одном возрасте находится и времени земному не подчиняется. Да, душа не стареет, но она устает. И больше всего устает и грубеет от собственных непоправимых ошибок, увязавшихся за тобой, как неподъемные комки сырой глины на башмаках. Довольно философии! Усталая душа тоже жаждет впечатлений, а не смирившееся с возрастом физическое тело – пищи, вот поэтому ей приходится вставать из теплой постели и, преодолевая лень, выходить в черноту питерской морозной ночи.

Еще одна навязчивая примета: выйти нужно обязательно вовремя, не нарушая традиции, до десяти часов, и ни минутой позже. Выйдешь после – считай, опоздала, удачи не будет, более того, жди неожиданностей. Хорошо, если прокатаешься впустую, бесполезно потратишь время и бензин, но может статься, проколешь колесо, или пассажир попадется нечестный, или еще чего серьезнее, тьфу-тьфу, мало ли что может случиться на дороге?!

Нет, не нужны нам неприятности, настраиваемся на позитив. Наносим последний, легкий штрих кисточкой по щеке, надеваем куртку, ту, легкую, с карманами, мягкие сапожки на удобной подошве, очки… очки… Где очки? Без них, с ее близорукостью, она не сядет за руль.

На письменном столе – нет, в ящиках, заваленных писчей бумагой и дисками любимых фильмов, – нет, на тумбочках, на полу, на диване и за диваном – нет! Зрение у нее стало портиться недавно, от непрерывного чтения, потому не успела она привыкнуть к очкам, но с некоторых пор без них сесть за руль не рискнула бы. Вот Дима Костров был очкариком с детства. Близорукость делала его аскетическое лицо еще более загадочным. Костров, Костров, о чем бы ни думала, все мысли, как дороги, ведущие в Рим, возвращаются к Кострову. Срочно переключаем сознание на поиск очков.

Быть может, на кухне? Нет, не ходит она на кухню по вечерам, нечего ей там делать. Пока сын в отъезде, продукты она не запасает, а холодильник отключила за ненадобностью, чтоб не было соблазна накупать снеди. В ее возрасте чуть расслабишься, как лишние килограммы тут как тут, налетят, затянут в лень, в старость, депрессию, и обратный путь будет неподъемен. А она еще не хочет записываться в старухи, наоборот, надеется, что однажды случится чудо, и она встретиться с… ну отказывалось воображение рисовать кого-то другого, и все тут, что поделаешь?!