Подхватываю ее под плечи и колени, кровь заливает мою кожу.
Тайер все еще целится, но теперь винтовка ходит ходуном.
Элиза вздрагивает, когда я пытаюсь поднять ее. Глаза ее открыты, но зрачки расширены, огромные, как у совы. Элиза протягивает руку и обнимает меня за шею. А Тайер все еще не стреляет. Выпрямляюсь. Делаю шаг, затем второй. Подальше от человека с ружьем. Прохожу под дугой арки в соседний отсек — туда, где сияет Разлом.
— Мы, далеки, убийцы. Ты прав, — говорю так, чтобы Тайер слышал. — Все далеки такие. Мы убивали и убивали, желая очистить вселенную от тех, кто не похож на нас.
Я прошел мимо Тайера. Я не могу его видеть. В любой момент пуля может пробить мой открытый мозг, и все будет кончено. Но каждый момент отложенной гибели дает мне возможность сделать еще один шаг к безопасности.
— Мы убивали из ненависти. Но и из страха тоже. И, если подумать, что такое ненависть, как не одна из форм, которую принимает страх? Убиваешь врага, потому что боишься, что он сделает то же с тобой. Так что мы с тобой не так уж и отличаемся.
Чувствую, как бьется у Элизы сердце. Ее пальцы слабеют. Мы цепляемся друг за друга. Прижимаю ее крепче. Перед нами висит Разлом — жемчужно-белый, брызгающий искрами плазмы. Он заливает это ржавое, омертвелое место жгучим светом. Выстрела все еще нет.
Разворачиваюсь, чтобы посмотреть Тайеру в глаза. Он держит палец на спусковом крючке, но все его тело трясется. В глазах страх. Но боится Тайер не нас. Себя.
Он медленно опускает винтовку.
И неожиданно его тело, изогнувшись дугой, вспыхивает белым, и так ярко, что сквозь плоть виден скелет. Он кричит. Я отшатываюсь. Память о боли, настолько мучительной и всепоглощающей, что вынести ее не сможет никто, бьет меня с той же силой, с какой, наверное, и Тайера.
Извиваясь, он валится на пол.
Из жерла туннеля, гудя, появляется далек, его броня облеплена сводящей с ума ржавчиной. Он снова стреляет. Винтовка выпадает у Тайера из рук. Он еще жив. Сразу он не умрет. Выстрел слишком слаб для убийства. И спасти его нельзя. Но я вижу, как вперед выезжает моя броня. Ну конечно! Механизм самозащиты. Двигаюсь я, движется и она. Преграда между нами и далеком.
Элиза кашляет, дрожа всем телом. Времени нет. За долю секунды я собираюсь с мыслями. Раздается последний выстрел.
Я касаюсь разлома, и мы загораемся.
Жар — ослепляющий, жгучий, рвущий на части. Он охватывает меня, охватывает Элизу. Выдержит ли она? Не станет ли шок от переноса слишком сильным?
Но затем, словно волна из ледяного потока, я обрушиваюсь на каменный пол. Элиза выскальзывает из рук.
Потом я слышу крики паники. Слева — пульт управления, плотный и знакомый. Свет отражается от огромной стеклянной стены.
Люди в белых халатах. Колумбийский исследовательский центр, Манхэттен.
Мы снова на Земле.
К нам мчится Дениз. Волосы распущены, на лице ни следа обычной ледяной твердости, а губы искажены криком, которого я не слышу. Юноша с каштановыми волосами, чье имя Хайнкель, поднимает голову, отвлекшись от панели, и переводит взгляд с меня на Элизу. Вокруг толпятся еще люди в белых халатах, но я едва замечаю их.
Элиза прижимает руки к груди. Между пальцами проступает кровь. Изогнувшись серпом, она лежит лицом ко мне. На миг мы встречаемся взглядами. И что-то вспыхивает. Улыбка. Возможно, благодарная. Но затем Элиза закрывает глаза и роняет голову на пол.
— Помогите ей! — слышу собственный голос. Я почти выкрикиваю эти слова. — Спасите ее и отключите Разлом! Разрушьте его! Но помогите ей!
Краем глаза замечаю огромный и массивный объект, опускающийся за нашими спинами из Разлома. Чувствую жар, дрожь электричества. Всего мгновение — и я узнаю собственную броню. Но мне плевать.
Людей охватывает хаос. Хайнкель качает головой. «Они не могут его отключить». Тратят зря время. Мои пальцы становятся скользкими, а одежда вся в пятнах от крови Элизы. Она заливает клинически чистый бетонный пол. Вытекает прочь из нее. Из моей подруги. Нужно, чтобы они спасли ее.
Никто не ожидает голубого луча, который вырывается из пустой брони. Достаточно и крохотной мысли. Хайнкель ныряет в сторону: панель управления, заискрив, вспыхивает пламенем. Разлом дрожит и рвется, словно смятый парус. Усики плазмы заливают комнату, а я гляжу на Элизу. Разлом деформируется, ревет, а затем исчезает навсегда.
Но это больше не имеет значения.
Внезапно из-за спины меня хватают чьи-то руки, оттаскивают прочь. Я не пытаюсь сопротивляться.
«Спасите ее».
Ученые сгрудились вокруг Элизы. Теперь я ее не вижу. Знают ли они, что делать? Со всеми теориями, с жизнью в уединении, смогут ли они на самом деле спасти человеческую жизнь?
Руки тащат меня к стене. Человек, стоящий рядом, неловко вертит что-то маленькое в пальцах.
«Спасите ее. Прошу».
В руку вонзается что-то острое.
И я больше ничего не вижу. Не чувствую.
====== Глава 27. Предложение ======
Потолок содрогается. Влажный, мясисто-красный, словно слизистая оболочка пасти какого-нибудь чудовища. А до того там были личинки. Их жирные белые тела извивались на полу, вытекали из-под кровати, из-под моей кожи. Понятия не имею, откуда они взялись, или как я сюда попала, или где именно находится это самое «сюда». Знаю только, что устала. Хочу спать. В груди дыра, и она болит. Каждый стук сердца, каждый пульсирующий толчок сердечно-сосудистой системы — и снова, снова ударяет невидимый нож. Может, если я усну, он исчезнет? Если я провалюсь в глубокий, глубокий сон, беспробудный, я больше этого не почувствую?..
Из моей руки тянутся трубки. Словно корни из растения. Не знала, что у меня есть корни. Но затем раздается пиканье — издали и негромко, но ритмично, как и боль. Откуда этот звук? Что он значит? Я знаю, что лежу. В кровати. Кровать удобная. Но подушка слишком плоская. Она должна быть мягкой и пушистой, чтобы в ней можно было утонуть, впасть в забытье, чтобы тот нож перестал меня резать. Тогда я буду в безопасности…
Рядом появляются и исчезают силуэты. Лица затуманены масками. И волосы прикрыты. Может, у них нет ни лиц, ни волос? Только маски. Может, такая у них кожа. Меня бы не удивило, если бы они оказались пришельцами. Слишком уж много я их повидала, чтобы удивляться. Они кишат вокруг. Держат за запястье. Слепят глаза ярким светом. А когда пиканье и колющая боль становятся чаще, собираются вокруг кровати. И называют имя.
«Элиза? Элиза Бирчвуд, вы меня слышите?»
Это мое имя? Думаю, меня так звали. Но это было очень давно. Еще до того, как нож начал вонзаться в мою грудь. И мне уже все равно. Я хочу только спать. Спать и про все забыть…
Я был готов пожертвовать своим телом, своим достоинством, даже собственной жизнью во имя Культа Скаро и всего, чему он служил. И по той же причине я принял на себя потенциально смертельный выстрел из бластера далеков, одного из моих собственных далеков, ради спасения Великого Человека. Тогда я должен был погибнуть.
Я часто задавался вопросом: выжил ли я по чистой случайности или это была судьба? И решил, что никогда не стану принимать как должное это новое тело, этот второй шанс, который так редко выпадает.
Но ради того, чтобы выжила Элиза, я принял бы тысячу пуль от Тайера.
Итак, я в Колумбийском центре, лежу на матрасе в комнате А44. Лекарство, вколотое мне, превратило меня в вялый клубок щупалец. Кто-то решил дать мне одеяло, и я, не в силах шевельнуться, лежу под ним. Но сон — не выход. Пока я не узнаю — нет. Отвлекаюсь, изучая трещины между плитками пола, снова и снова. А когда я гляжу в полоток, на нем пляшут образы, словно из фильма со старой черно-белой пленки.
В них я вижу Элизу. Порой в голубом монохроме — она кивает мне и бежит. Порой она просто стоит, высокая и гибкая, под кровавым небом Скаро.
А порой я вижу ее ребенком. Воспоминание неуверенное, но ясное: я знаю, что оно настоящее. Она мала — даже для ее возраста. Темные кудрявые волосы завязаны в хвостики, большие любопытные глаза, она стоит в переулке, рука поднята в полузамахе.
