— М-м-м, все объявления «Познакомлюсь» в газетах? Это я. Нет, конечно; не думаю. — Мимо с воем пролетает пожарная машина: еще одна штука, которой можно бояться. Потом он говорит: — Льюис Коулман?

Я улыбаюсь. Ублюдок. Потом качаю головой.

— Нет, извините. Хорошего утра.

Направляюсь в сторону моей будущей бывшей работы, ломая голову над тем, кто же этот белобрысый страдалец. Может, мы виделись в старших классах. Может, он уже играл здесь раньше. А может, ничего особенного в нем нет, хватит уже концентрироваться на всякой фигне! Гр-р-р.

Солнце ползет над улицей, отклоняя тени в другую сторону.

Ну еще бы! Я его знаю! Я его видела! Шестой класс! Должно быть, мне тогда стукнуло двенадцать.

О. И еще это значит…

Это случилось тогда…

Был июнь. Тони О’Нил тогда увязался за мной; Мелани слегла с какой-то болячкой, и я осталась одна. Тони О’Нил, парень классом постарше, напоминал мне что-то типа павиана — темные волосы, выпирающая нижняя губа. Любимое времяпровождение: использовать младших в качестве боксерской груши. Было слишком жарко. Из-за жары люди легче злятся. Наша школа, зажатая между двух огромных зданий, превратилась в натуральный солярий. Все плыло.

Понятия не имею, с чего он прикопался ко мне. Денег у меня не было, а чтобы сделать что-нибудь пострашнее, у него не хватало винтиков. Как только я прошла автобусную парковку, он закричал:

— Эй, ты! Ага, ты, с косичками! Поговорить надо!

Кругом завертели головами. Девчонки в обручах, увешанные разноцветными бирюльками, захихикали, пытаясь разглядеть, кто шумел; кто хищник, а кто — жертва. Никто не собирался помогать мне — не хотел, чтобы ему тоже досталось.

Батюшки, подумала я, когда О’Нил начал продираться сквозь толпу. А потом я сделала кое-что… немного необдуманно.

Я выскочила на дорогу.

Капот красного «крайслера» впечатался в остановку слева от меня, водитель выругался. Пофигу; я была уже на другой стороне. Но продолжала бежать, стуча подошвами светящихся кроссовок, расталкивая матерей с колясками, ребят из старших классов. Кто-то кричал позади; не знаю, был это тот придурок Тони или нет. Дышать стало больно.

Я скользнула в переулок, запоздало осознав: не туда. Там было пусто, солнце отражалось от битого стекла и пивных жестянок; драные пакетики из-под чипсов ухмылялись мне своими попсовыми этикетками, а обрывки газет и прочие бумажки шуршали, когда я проходила мимо.

Я резко затормозила и остановилась, едва не упав, но даже не пискнула: Механизм стоял в десяти метрах от меня.

Просто ждал, как припаркованный автомобиль; темный силуэт на фоне крыш, окон и вентиляционных шахт за ним. Моментально узнаваемый. Меня он не видел.

Он. Да. Я считала его личностью даже тогда, в нежном возрасте.

Я замерла, не зная, что делать. Дом позади него я узнала, так что могла просто пройти мимо и пойти дальше. Но эта штука стояла на моем пути, и даже мысль о том, чтобы пройти рядом, пугала меня.

«И что? — подумала я. — Всего лишь дурацкая уборочная машина или типа того. Слабачка! Что он тебе сделает?»

И все равно я сомневалась. Хотя и чувствовала себя довольно самоуверенно. Меня почти сбила машина. Я едва не погибла. В тот день я была бессмертной. Так что решила кое-что попробовать.

Я осторожно нагнулась. Подобрала старую жестянку из-под газировки. Ее покрывал тонкий и неприятный слой грязи, но мне было пофиг. Довольно легкая, но веса, чтобы забросить подальше, хватит. Я подняла ее, готовясь засандалить подальше своим фирменным супер-броском Бирчвуд. Механизм издал гудящий звук и повернул голову в другую сторону.

— Эй!

Крик донесся до меня в тот же миг, когда жестянка угодила в цель — прямо в решетку, клацнув как надо и заставив механизм круто повернуться. От изумления я подпрыгнула на полметра и развернулась: мне казалось, что я одна.

Прямо на стене, в добрых нескольких метрах над землей, сидел парень. Тощий и бледный. Волосы стрижены под Ди Каприо в «Титанике». Одетый в черную байкерскую косуху и рваные джинсы. Глаза словно лед. Нагнувшись вперед, как ворона, он окинул меня взглядом, полным легкого презрения.

— Знаешь, что это за штука? — спросил он меня. Его голос великолепно отражался эхом от стен переулка. Неожиданно я почувствовала себя очень невзрачной. Гораздо хуже, чем этот скальный божок надо мной. Я окинула его взглядом. Ровесник О’Нила. Я, кажется, задрожала?

Нервничая, я осмелилась взглянуть на свою цель. Синий круг смотрел прямо на меня, неистово сияя.

Я покачала головой.

Небрежно, словно с лавочки, парень спрыгнул со стены и приземлился с громким стуком. Мусор и пыль вокруг него поднялись в воздух.

— Ну я тебе расскажу, — сообщил он мне так, словно я завела чрезвычайно ядовитое насекомое. — Это машина-убийца.

Его голос отдался эхом. В моей детской, одиннадцатилетней голове. Я так вытаращила глаза, что они, казалось, вот-вот выпадут. Мальчик заявил это так легко и ясно. Убийца.

Парень возвышался надо мной, и в ту минуту я не была уверена, что именно пугает меня сильнее. Он? Или та… штука в переулке. Штука, которая убивает.

— Т-ты этого не знаешь, — с трудом пробормотала я. Он пытался меня запугать. Должен пытаться.

— Конечно, знаю, — возразил он. Помню каждую веснушку на его лице, как его льняные волосы занавешивали лицо. Как он щурился — словно хищный зверь. — Это не прикольно. Эти чуваки кричат. И дергаются. Гребаная гадость. — Он шагнул вперед, а я назад, чувствуя, как дергаются глаза.

— Иногда он использует вантуз. Превращаешься в пыль, кожа трескается, как фарфор, как у гребаной мумии. А если он проделает это с такой мелкой засранкой, как ты, никто не заметит, всем будет насрать.

Мне хотелось кричать, а когда моя нога ударилась о мусорный бак, я поняла, что бежать не могу.

Мне хотелось, чтобы он прекратил.

Он должен прекратить!

Мне нужно бежать отсюда, хоть куда-нибудь. Подальше от этой кошмарной штуки.

— Так что на твоем месте я бы свалил подальше, — закончил парень. — И не трепал языком о вещах, о которых нихрена не знаешь, окей? Иначе…

В конце переулка вспыхнул свет.

— ЛЬЮИС!

Резкий, металлический окрик. И его издал механизм. Машина-убийца. Я не знала, что он умеет говорить. Меня ошарашило. А он как раз развернулся к нам и двигался по переулку; его мотор пел низким, мурлыкающим голосом. Я заметила, что парень сжал кулаки. Грудь сдавило. Вот-вот, и меня стошнило бы.

Механизм замер, и мальчик встал перед ним и сглотнул, дернув кадыком. На меня уставился еще один голубой глаз — тот, который был у Механизма. Навелся на меня, как линза фотоаппарата.

И тогда я впервые рассмотрела его — полностью, наверное. До того — не больше, чем мимолетный отблеск с тротуара. А сейчас он был так близко, так по-настоящему и прямо передо мной; и я видела, какой он массивный. Геометрический, сделанный искусственно объект, местами не слишком изящный. Но сейчас было видно его строение и то, что он изношен. В нижней части, под колоннами черных полушарий, украшавших его кузов, разрослось пятнышко ржавчины, похожее на лишайник, маленькое, но заметное. Заклепки и планки выглядели точно так же. Краску покрывала сеть царапин. Городская пыль придавала Механизму угрюмый, изношенный вид. Он был похож на старую, подержанную машину, о которой не слишком хорошо заботились. Врал ли парень? Умру ли я сейчас?

Механизм повернул свой ужасный глаз-камеру прочь от меня и навел на парня, отбрасывая на его лицо круглый синеватый отсвет.

— НАМ ПОРА, — объявил он громким, металлическим голосом. Затем, ворча, удалился прочь по улице. Мальчик пошел за ним, напоследок одарив меня хмурым взглядом еще раз.

— РАДИ ТВОЕЙ ЖЕ ПОЛЬЗЫ НЕ ОТКРЫВАЙ ОГОНЬ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ. ДАЛЕКИ НЕ ЗНАЮТ МИЛОСЕРДИЯ, — объявил Механизм, посверкивая лампами на куполе.

Я ждала, пока они не исчезли.

Все еще стою. Живая. Облегчение!

Ни разу до того я не прибегала домой так рано. Следующие несколько месяцев я не могла спать, прогуливала школу и вообще стала трусихой, которая с крыльца сойти боится.