В Тенишевском зале потушен был свет, но, как оказалось, там было совершенно пусто и публику всю сбили у подъезда — билетную и безбилетную, — чтобы разогнать и избить. Когда совершенно стало пусто на улице и казаки с гиканьем еще раз прокатились по Моховой, ко мне подошел знакомый студент и спросил: «Можете перевязать раненого?» — «Могу». Пошли напротив во двор, и у дворника был спрятан раненый в руку рабочий, и хотя он и не истекал кровью, но весь дрожал. Дрожала и я.

Перекись водорода, вата, марля и бинт сделали свое дело. Этот рабочий позднее, после выздоровления, послал мне кусочек земляничного мыла в подарок.

Осенью 1904 года усиленно выходили прокламации социалистических партий, а также появилось в большом количестве «Освобождение». Среди студентов шли разговоры об устройстве 3-го общестуденческого съезда, который впоследствии по внутренним причинам студенческой жизни не состоялся. Очень активно вел себя Политехнический институт, который по всякому поводу вотировал недоверие правительству.

Несколько слов о моих общениях с социал-демократами.

Знакомство с с.-д. у меня началось в Киеве, как я раньше сказала, но наши разногласия не мешали мне поселиться с осени в Питере в с.-д. квартире. Там уже жил киевский нелегальный Витя Селицкий, отсидевший несколько месяцев в тюрьме и выгнанный за это из гимназии. Он очень тяжело переносил свое нелегальное положение в свои 18 лет: страшно нервничал, издевался над нами, его киевскими знакомыми, не хотел есть, не хотел учиться и доводил мою бедную подругу, социал-демократку Нину, до слез, которая говорила: «Ведь он нелегальный и мы должны любить и прощать его», и мы действительно ему все прощали, а он нами командовал…

Еще перебрался к нам в большую комнату с.-д. Павел Зейферт — студент университета. Огромный, по себе красавец, носил сапоги и черную рубашку навыпуск. Вел кружки рабочих на Васильевском острове, знал «Капитал» Маркса и готовился к серьезной работе. К нему ходили рабочие и девицы, он инструктировал их и грубо довольно с последними кончал разговор, заявляя, что ему пора заниматься. Но эта грубость только поднимала его престиж в глазах ему подвластных и отчасти у нас.

Прибегал еще симпатичный человек М. Я. Свет, студент-юрист, с.-д., мой бывший учитель латыни; он был всегда au courant de tou. Кроме с.-д. идей он горел национальным еврейским вопросом. Он с болью, с надрывом кричал, что никогда не перейдет в православие, хотя бы всю жизнь пришлось состоять в качестве помощника присяжного поверенного. В то время было массовое крещение юристов, чтобы получить право быть адвокатом. Он приводил столько возмутительных случаев, он негодовал, волновался. Он говорил, что никогда не полюбит христианской девушки, лучше сам погибнет. Но это не мешало ему привязаться к нашей русской компании, и он был вечно с нами во всех передрягах .

И мы всей компанией ходили на Невский устраивать демонстрации, протесты, нас гоняли казаки, били плетками, и снова мы в центре поем революционные песни без слов. Как-то счастливо сходило с рук, что никого ни разу не задела больно плетка.

Началом или поводом к студенческим беспорядкам (1904 г.) послужило самоубийство студента Малышева в Крестах между 13–14 октября.

На похороны собралась огромная толпа у Крестов, но вышел градоначальник Фуллон, который представлял собой очень комическую фигуру в красной шапке, и сообщил, что по просьбе отца умершего Малышев похоронен ночью.

Мы разошлись с пением революционных песен и решили отслужить панихиду в Казанском соборе /18/X/, а на площади устроить демонстрацию. Собралась огромная толпа, сразу же арестовано было несколько человек и введено в церковный двор Казанского собора. Фуллон ходил между нами и просил разойтись, обещая выпустить арестованных. Демонстрации не вышло, гоняли слегка нагайками, но насилий, несчастий не было.

После этого (28/XI) была грандиозная демонстрация, подавленная вооруженной силой, и масса раненых. Меня настигал казак у магазина Зингера, пусто было вокруг, одна на одного я очутилась с ним, но почему-то лошадь подскочила, и я прислонилась к дверям, спереди уже выскакивали студенты, чтобы казака отвлечь от меня…

Ночью в этот же день, после традиционного бала в Технологическом, ходили на Невский к Александровскому саду, устраивать демонстрацию, но ничего не вышло.

Демонстрация 28 ноября33, подавленная вооруженной силой, вызвала коллективный протест писателей, участников прогрессивной русской прессы и даже чистых беллетристов: Гиппиус, Мережковского и др.

В это время меня соединили с.-демократы с общим политическим Красным крестом и я носила деньги эсерам в Кресты, куда трепетно в первый раз зашла и перепутала фамилию одного эсера. Это был И. Кригель34, студент Киевского университета, он был в числе попавших в солдаты за студенческие беспорядки в Киеве еще при Боголепове.

История его такова: Илья Моисеевич Кригель был арестован в 1902 году в Киеве, был отослан в Петропавловскую крепость, просидел там 11 месяцев, был возвращен обратно в Питер и снова отправлен, и посажен в Кресты, где находился совершенно одинокий и больной. От тюремного освещения он ослеп, и я ему отнесла еще зеленый абажур.

После я узнала от него лично, что жандармерия интересовалась его поездкой инкогнито на пароходе в Англию. Он был спрятан где-то у котла и голый, сгорая от жары и страдая от морской качки, лежал почти без сознания несколько дней. Настолько путешествие было конспиративно, что, если бы не Азовское осведомление, никто и никогда бы не предположил о связи этого скромного, деликатного и тихого человека с Б. О. или группой, занимающейся такими делами. О Кригеле есть сведения в № 45 «Р. Р.». Связь с Крестами у меня была через одну буржуазную барышню, с теткой баронессой они жили в греческом доме, который спиной выходил к «Русскому Богатству».

Когда я приходила к этой барышне, то старушка баронесса спрашивала:

— Вы сегодня идете на балет?

— Да.

— У вас платье с треном и декольте?

— Да, декольте.

Барышня шла мне показывать что-то в свою комнату, давала деньги, адреса, а я ей расписки. Кто они? Я не знаю до сих пор.

Когда выходила оттуда, то смотрела подолгу на грязное, желтое здание «Русского Богатства». Мне так хотелось туда, но я не решалась. Авторитет «Р. Б.» был очень высок и незыблем.

Мое поколение и даже знакомые с.-деки воспитывались на нем. Правду говоря, и после, значительно после, когда эсеры в 1906 г. на 1-м съезде партии разошлись с «Р. Б.», авторитет воспитателя остался незыблем.

Я жила в с.-д. семье своей особенной жизнью, и замечательно то, что они меня не трогали, а П. Зейферт просто интересовался моим с.-рством, как психологическим явлением, а не политическим, а потому мирволил мне.

Партия наша формально существовала с 1901 года, но выпустила один только номер «Р. Р.» за весь год, и о ней мало могли знать, в 1902 году она выпустила № 2 «Р. Р.», но этого было недостаточно для ее популярности. В 1903 году «Р. Р.» стала выходить регулярно и уже в 1904 г., в год, описываемый мною, она начинала захватывать все больший и больший круг читателей.

И ничего не было удивительного, что с.-д. — Зейферт, вышколивший весь капитал Маркса, энергичный работник, двадцатилетний юноша, не успел достаточно ознакомиться с другим идеологическим направлением, существовавшем в подполье (мы жили все общестуденческой жизнью, и нас соединяла молодость и вера в революцию).

В это время по всем учебным заведениям шли волнения, волна перекидывалась с одного учреждения в другое. Мы совершенно не учились. Каждый день какое-нибудь студенческое собрание. Банкеты также продолжались. Перекинулось уже на фабрики, там будто бы только и ждали этого. Атмосфера все сгущалась. Росли кружки, шли групповые занятия, и времени не хватало насытить всех листками…

Начались волнения на Путиловском заводе, шли за Невской заставой собрания, все шевелилось, разбухало. В воздухе чувствовалось приближение развязки, и если бы не Гапон36, то кто-то другой занял бы его место.