Как бы альфа ни орал, он не мог отрицать очевидного: все эти люди, в какой-то мере, помогли ему с Деку. Помогли узнать его лучше. Помогли ему найти к нему подход. Помогли раскрепостить.

Кацуки оборачивается, чтобы показать омеге фотографию, — она совершенно не удалась: Монома моргнул, ветка, что колола Бакугоу в плечо, не давала ему расслабиться, так что его рожа вышла отменно… А вот Изуку получился лучше всех, даже Шинсо не так хорошо вышел. И тут он видит — Мидория разговаривает с Миюки. Они всё говорят и говорят.

Бакугоу не знает, как описать то, что он почувствовал в тот момент. Хотя… ему стало страшно. Лишь на секунду он допустил мысль, что сейчас Миюки раскроет рот. Вдруг Изуку это заденет. Вдруг это как-то повлияет на него.

— О чём вы говорили с Миюки? — этот вопрос сам срывается с губ, стоит им только оказаться дома.

Изуку ведёт себя как обычно, но Кацуки не может успокоиться. Он ведь просто не в силах забраться в эту голову, чтобы узнать, о чём тот думает, что его тревожит.

— Ну. Мне показалось, что Миюки-сана что-то тревожит, поэтому я предложил ему выговориться. Иногда такое нужно. Когда уже нет сил терпеть, тебя разрывает на части, но тревожить близких не хочется.

Слушая его тихие слова, в голове Кацуки возникает только один единственный вопрос, который не даёт ему покоя уже очень и очень давно.

— А тебе не хочется выговориться?

— Зачем? — Мидория непонимающе выглядывает из-за приоткрытой дверцы холодильника.

— Разве тебе этого не хочется? — снова спрашивает он.

Рано или поздно им придётся обращаться к специалисту. Но, может быть, Кацуки и сам сможет как-то повлиять на него?

— Но мне нечего сказать, — наконец говорит омега.

— Уверен?

— …

Он хмур, губы поджаты, и дыхание сипло вырывается через раз.

— Деку, ты же и сам понимаешь, я не умею вести разговоры. Мне гораздо проще найти общий язык с бизнес-партнёрами, чем с тобой. Так помоги же мне…

Помоги нам… Потому что во всём этом так сложно разобраться, так страшно оступиться и нарушить баланс, который только-только получилось найти.

— Я не понимаю, о чём ты, — иногда Изуку бывает упрямее барана, и всё из него приходится едва ли не пассатижами вытаскивать.

— Тебе не хочется плакать? Кричать? Хотя бы просто поговорить?

— Я не понимаю, о чём ты…

Это выводит из себя. Неужели он считает, что Кацуки просто не достоин знать, что происходит внутри него? Но омега смотрит на него таким болезненным взглядом, будто бы говорящим ему: «Зачем ты заставляешь меня произносить это вслух?! Что ты хочешь услышать от меня?!» Что Бакугоу хочет услышать, он и сам не знает. Однако больше всего на свете Кацуки боится, что Изуку скажет о своей ненависти ему прямо в лицо. Это будет заслуженно, очень заслуженно. Но не менее болезненно.

— Каччан, я не хочу… вспоминать. Ничего не было. Всё это было обычным кошмаром.

Кацуки резко подрывается с места и подходит к нему со спины, сильно обнимая поперёк груди. Внутри всё трясётся от страха и грусти. Потому что…

— Было, Деку. Всё это было. А кошмары есть сейчас. Ну же, выскажи мне всё! Тебе станет легче! Ты ведь и сам это понимаешь! Просто начни…

Несколько секунд тишины становятся похожими на час или даже больше. Но он точно знает: ещё немного, он на верном пути. Ещё чуть-чуть, и Изуку скажет ему первое слово.

— …Мне больно… Каждый раз, просыпаясь, я боюсь, что всё, что происходит, — это просто сон. А я нахожусь в коме. Мне кажется, что я вот-вот проснусь. И не будет ничего. Только беспросветная тьма. Я боюсь, что всё начнётся по новой… что каждый день станет кошмаром наяву. Я не хочу просыпаться! Не хочу! Не хочу каждый раз, выглядывая в окно, представлять, как по асфальту растекается огромная лужа крови, а я лежу в ней! Не хочу больше вздрагивать от каждого шороха! Не хочу больше чувствовать боль! Не хочу бояться… тебя…

Он закусил губу, ощущая солёный привкус собственных слёз. Дрожащие пальцы вцепились в руки Кацуки, сжимая с совсем несвойственной омеге силой. Но объятий альфа не разомкнул, лишь сильнее прижимаясь к Изуку.

— Деку…

Бакугоу разворачивает его к себе лицом, пальцами подцепляя подбородок, заставляет посмотреть на себя. Глаза Изуку все красные, белок испещрён алыми нитями полопавшихся сосудов. А у самого альфы они лихорадочно блестят. Он тянется к нему, изнутри содрогаясь от страха, что оттолкнут, но Мидория неожиданно сам хватает его за лицо, притягивая к себе, впиваясь в губы неуклюжим поцелуем. Омега кусается, вжимаясь в него всем телом, дёргая за волосы, с каким-то непонятным удовольствием слизывая с губ Кацуки выступающие красные капли. Словно он старается показать через это свои чувства, свою боль. Но Бакугоу прекрасно понимает — это всё лишь малая доля страданий Изуку.

— Ты ведь… больше не сделаешь мне больно, правда?

По его лицу стекают слёзы, нос уже не дышит, из-за чего он гнусавит. Но Кацуки этого и не замечает, прижимая его к себе ещё сильнее. Та мысль, не дававшая ему покоя с самого начала и долгие годы, — её больше нет. Нет ничего. И только к одному, каждый вечер засыпая и просыпаясь по утрам, Кацуки приходит раз за разом. Но никак не решался сказать это ему. Сейчас. Лучше момента больше не будет. Это подпишет его приговор раз и навсегда. И назад дороги больше не будет. Иначе Бакугоу Кацуки уже не будет являться человеком, а его слово даже для него самого не будет значить ничего. Всё будет зависеть только от него.

— Если… Если я когда-нибудь снова подниму на тебя руку… уходи. Не раздумывай ни минуты! Просто уходи! Я не буду тебя преследовать, обещаю. Но… я больше никогда не…

Изуку прикрывает его рот ладонью, качая головой, продолжая заливаться слезами.

— Пожалуйста… Давай… Пойдём… Спать… — он резко бледнеет, руками цепляясь за Бакугоу.

— Что такое?!

— Тошнит… И голова кружится…

Омега медленно оседает в его руках, но Кацуки не позволяет ему окончательно упасть, подхватывая на руки.

Бакугоу прекрасно осознаёт, что это он довёл Изуку до такого состояния. Да, им нужно было поговорить, и нужно будет поговорить ещё не один раз. Но чёрт… Если такое будет каждый раз. К чему это может привести?

В кармане его пиджака лежит тот самый листок с телефоном, который ему дала Иида. Сейчас. Прямо сейчас можно сказать это. Показать листок. Рассказать, что он и сам уже ходил к «специалисту». В этом нет ничего страшного. Просто им это нужно, они не справляются и вряд ли справятся без посторонней помощи. Нужно говорить медленно, стараясь не принуждать. В окно пробивается луч от фонаря, он перемещается по комнате, на секунды слепя их обоих.

— Деку… — эти слова он прокручивал в голове столько раз, и теперь наконец-то пришло время сказать их вслух. — Я хочу стать достойным мужем и отцом, и, если понадобится, я готов глотать любые таблетки, лишь бы никогда больше…

— Давай не будем об этом. Пожалуйста. Я же уже говорил, что не хочу вспоминать.

Кацуки поджимает губы, чувствуя, как в горле засел комок.

— Но ты не можешь забыть. И я не могу. Это то, что не забыть нам обоим. Оно будет преследовать нас до конца жизни: тебя — ночные кошмары, меня — всё сразу…

— Тогда давай забудем вместе.

Ему кажется, будто кто-то нажал на спусковой крючок. Забыть? Просто забыть?! Это невозможно! Такое не забывается!

— Предлагаешь мне игнорировать всё то дерьмо, которое я вылепливал годами, топя тебя в этом пиздеце?! Не дури, Деку!!!

Мидория сильно вздрагивает от его крика, зажмуриваясь. Во рту чудится горечь разочарования, хотя, как ему казалось, больше разочароваться в самом себе уже просто нельзя было.

— Вот видишь, — уже успокоившись, продолжает Бакугоу, — не выйдет. Мы снова вернулись к началу. Нам не сбежать от этого прошлого, как бы мы ни старались…

— Я… хочу попробовать… сбежать от него…

— И как ты собираешься это сделать?! Ничего не выходит! Что бы я ни предпринимал, всё остаётся как прежде, — пальцы, сцепленные вместе, дрожат, а внутри всё колотится, сжимая лёгкие, словно в тиски.