— Я просто спросил у него, какова вероятность… летального исхода. На тех курсах они рассказывали об этом. Выводили статистику. Это было отвратительно. Будто бы с самого начала рассчитывать ни на что хорошее не стоит.

— Неправда! — Изуку вскрикивает, но тут же успокаивается и уже совершенно спокойно говорит:

— Всегда есть вероятность летального исхода. Это вполне нормально, так что… всё в порядке.

— Прекрати. Это НЕнормально. Что нормального в смерти?

— Все мы когда-нибудь умрём.

— Тебе так хочется пофилософствовать о жизни и смерти? — он беззлобно усмехается, рукой нашаривая его ладонь и сжимая её.

— Н-нет. Просто… Ну… Я сбился с мысли, — честно признаётся Изуку и подвигается ближе к тёплому боку.

— И хорошо. От тебя я слышать этого не хочу. Ладно «эти». Но ты-то. Не думай об этом.

— Это трудно. К тому же обычно, когда говорят не думать о чём-либо, все твои мысли обязательно крутятся вокруг этого.

— Думай о чём-нибудь другом… да хоть о погоде.

Мидория задумывается и с серьёзным выражением лица изрекает:

— Дома становится холодно.

— Замёрз? — Кацуки прижимает его к себе ещё ближе, натягивая плед повыше.

— Нет, ты тёплый.

Нет, Кацуки не тёплый, Кацуки прогнивший насквозь. И эта мешанина из органов внутри него пульсирует каждый раз, как Изуку улыбается, раз за разом грозясь вырваться из него зловонной кашей наружу.

— Да?

— «Бакугоу Кацуки?»

— Да.

— «Это Шимада. Мы с тобой учились в одной старшей школе. У нас тут встреча одноклассников наконец-то намечается. Через два дня в кафе «Тесла», это недалеко от ******* ».

— Меня это не интересует.

— «Я догадывалась, что ты так и ответишь. Но всё же подумай, ведь мы не виделись столько лет. Если передумаешь, приходи, мы будем рады увидеть тебя».

— Повторять не собираюсь. Всё.

— И всё-таки сходи. Я думаю, тебе понравится, — Изуку растягивает губы в блёклой улыбке, но даже такой жалкой Кацуки не может противостоять.

Туда-сюда снуют официанты, от их мельтешений уже в глазах рябит. В нос забиваются различные запахи, перемешанные с ядовитыми духами и какой-то дрянью.

Деку слишком большую власть имеет над ним.

Кацуки оглядывается по сторонам.

— Надо же! Ты всё-таки пришёл!

Похоже, это и есть Шимада. Она сильно изменилась. Отрастила волосы чуть ниже лопаток, покрасилась в пепельный цвет. Неяркий макияж и еле ощутимый флёр туалетной воды. Даже на каблуках она была бы ниже Деку.

— Я не собирался…

— Но пришёл, — она растягивает губы в приветливой улыбке. — Пойдём, я покажу, где наш столик.

За столом пьянка в самом разгаре. От скуки Бакугоу то и дело зевает, даже не скрывая, как его всё это заебало.

Чтобы хоть как-то развлечь себя, он рассматривает помещение. А вон его бывшая… Вон ещё одна… ещё бывший… Опять бывшая…

Зверь внутри со всей дури ударяет лапой по искорёженным металлическим прутьям, злобно скалясь. Нет, прийти сюда явно было плохой идеей с самого начала.

— Вот уж кого не ожидали увидеть! Бакугоу собственной персоной!

И-ди-от. Придурок. Скотина. Мудак.

Он не знает, как ещё можно назвать этого уникума, который проорал это на всё помещение, заставляя всех повернуть головы в их сторону.

— Эй-эй, тебе уже явно хватит на сегодня. Я вызвала такси, так что пойдём, я провожу тебя до выхода.

Шимада тактично берёт перебравшего человека под локоть и тянет к выходу, спасая тем самым от Кацуки, чьи глаза едва кровью не налились.

— Ты совершенно не изменился. Всё так же плохо держишь себя в руках, — она становится рядом с ним, облокачиваясь спиной о стенку.

— Я бы хотел измениться…

— Зачем? — девушка удивлённо выгибает бровь. — Ты и так неплох. А характер, да, тяжёлый, но и хуже видали. Тут уж ничего не поделаешь.

Ничего не поделаешь… Ничего не поделаешь?.. Ничего не поделаешь? Ничего не поделаешь?! Ничего?!!!

Волк снова ухмыляется, нетерпеливо дёргая хвостом.

— Я рада, что собралось столько народу. Ты хотя бы с кем-нибудь перебросился больше чем парой фраз?

— С тобой.

— Уже хорошо. Знаешь, твои коммуникабельные способности заставляют волноваться. Как ты вообще живёшь-то?

— Нормально живу. Работаю. Ем. Сплю.

— Звучит до безобразия скучно. В твоей жизни есть хотя бы что-то стоящее?

От её слов по телу пробегает электрический импульс, а перед глазами появляются очертания Деку.

— Да… Есть… Самое стоящее, что только может быть на свете.

Шимада улыбается мягкой улыбкой, одновременно поправляя выбившуюся из причёски прядь.

— Это успокаивает. Пойдём за стол. Хотя бы немного выпьем.

— Я на машине. И временно не пью.

— Временно? Ну, думаю, это поправимо, не так ли?

Эта чертовка знает, как заставить плясать под её дудку. Только Кацуки пришёл сюда не за тем, чтобы нажраться как свинья. Если и пить, то пить с теми, кто знает, где ты живёшь, чтобы смогли дотащить тебя до дома.

— Шимада! Все уже на месте! Пойдём к ним!

— Да, надо бы. Пошли, Бакугоу, или ты так весь вечер будешь стенку подпирать?

— Лучше уж так…

— Не начинай свою долгую речь о ненависти ко всему миру и живому, уже слышали, знаем. Просто пошли посидим.

За столом всё так же шумно. Кацуки пробует какое-то странное блюдо, но оно ему совершенно не нравится. Следующее вкуснее, но всё равно лучше бы дома поел. Деку, наверное, уже приготовил ужин. Сегодня вроде бы Такикоми Гохан с курицей. Он сглотнул слюну. Сейчас бы домой.

— Мидория…

Бакугоу дёргается, оборачиваясь, но нет, этот шёпот был где-то здесь.

— …Его не позвали…

— …И слава Богу…

— …Да, действительно…

— …А что с ним вообще…

— …Давайте не будем об этом…

— …Что было, то было…

— …Прошлого уже не вернуть…

— …Да мы ничего и не смогли бы сделать…

— …Даже если бы хотели… — шепчет так же, как и они, Бакугоу. Он-то знает, ни одна из этих мокриц не смогла бы остановить его, но, возможно, соберись они в группу, рассказав учителю, тогда бы они спасли Деку от всего этого. Пускай не в первый раз, но во второй, в третий, четвёртый, хотя бы какой-нибудь, но спасли бы…

Однако никто ничего не сделал. Наоборот, они поощряли его действия. А теперь сидят себе тихо с какой-то непонятной виной, но при этом всё так же не стремятся ничего изменить.

Для них всё то, что происходило, было забавой. Они и сами знают — никто их не заставлял. И чем дальше всё это заходило, тем яростнее они и сами рвались подержать запертую дверь, за которой плакал Изуку, умоляя открыть, выпустить. А после они смеялись… Долго и отвратительно, вспоминая зарёванное лицо омеги.

— У меня есть тост…

Кацуки поднимается с места, держа в руке бокал с чем-то. Шимада удивлённо смотрит на него, явно чувствуя, что он задумал какую-то подлость.

Правильно думает, ведь Бакугоу Кацуки — это синоним слов подлость, ненависть, боль, страх, отчаяние.

Все как по команде затихают, уставившись на него во все глаза.

— …За Мидорию Изуку, которого больше нет нашими стараниями…

Каждый опускает взгляд в пол, стараясь отгородиться от этого. Но это не поможет, Кацуки уверен, если у этих существ есть хотя бы немного совести, — она их несомненно мучает.

— …И, разумеется, за вас, дорогие одноклассники, которые смеялись, когда я унижал его, которые помогали мне, когда я насиловал его, которые бездействовали, когда я едва не отправил его на тот свет. За вас! — Бакугоу переворачивает бокал, позволяя его содержимому вылиться на пол неровной лужей.

Люди за столом сидят с позеленевшими рожами, а внутри Кацуки медленно выжигается чёрная дыра.

Он уходит медленно, но на парковке его догоняет Шимада.

— Бакугоу, стой! Стой, кому говорят! — она хватает его за рукав пиджака, заставляя остановиться и обернуться назад.

— Всё, что ты сказал сейчас… Это правда?