Ему хочется сказать это, но язык немеет. Кацуки прекрасно понимает, что Изуку это не нужно. Ему не нужны ни извинения. Ни его попытки всё исправить. Ничего. Что бы альфа ни делал, эта пропасть между ними никогда не срастётся. Сейчас ему кажется, что всё это бесполезно. Лучше бы Мидория сбежал от него с тем альфой. Да, он бы преследовал его, но, может быть, увидев, что омега счастлив с другим, что он может улыбаться, смеяться, отступил бы, отпустил бы его...

Эта долгая бессонная ночь наполнена сожалениями, страхами и беспросветным отчаянием.

Он больше не звонит Деку. Не видит смысла, а что он ему скажет?

Перед отъездом Кацуки прогуливается по городу, а то сидели все вместе целыми днями за компьютерами, даже на улицу толком не выходили. Миюки к нему больше не подходит, только бросает какие-то странные взгляды. Омега убегает в магазин за сувенирами, Монома и Шинсо, как всегда, за едой, Киришима присмотрел большой альбом для фотографий. А парень просто ходит по улицам, пока на витрине одного магазина не видит белую футболку с ярким рисунком спереди. Сам не знает почему, но он на ней залип, просто ему показалось, что Изуку она очень пойдёт. Ведь омега носит всё тёмное и безразмерное. Бакугоу не знает его размера, разве что приблизительно, но всё равно покупает её. На ощупь она оказывается очень даже приятной.

До станции приходится идти пешком, по дороге им встречается большое поле подсолнухов. Кацуки почувствовал себя подростком, когда, впихнув Нейто свою сумку, полез через хлипкий деревянный забор.

— Бакугоу-сан, а Мидория-сан дома, да?

— Скорее всего, — и тут же замолкает. — Нет, он не будет вас кормить.

Монома жмёт плечами. Теперь ему хочется, чтобы Изуку не было дома. Не то чтобы альфе было жалко еды, просто… Ну, они реально заебали приходить к нему домой, чтобы пожрать. И омега ведь их накормит! Иногда он жалеет, что Деку так вкусно готовит. Понятное дело, когда они только начали жить вместе, такого не было. Мидория совершенно не умел готовить или вести домашнее хозяйство. Еда казалась пресной или, наоборот, пересоленной, пережаренной или недоваренной. И только со временем вкус начал меняться. И прав Нейто, избаловал его Изуку домашней едой. Он этого и не отрицает.

Деку с восхищением глядит на эти чёртовы цветы, прижимая их к груди как самое дорогое на свете сокровище. Кацуки смотрит на него и не может сдержать восхищённого вздоха.

Он прекрасно помнит, каким был первый раз Мидории. Их общий первый раз. Это было… ужасно. Те полные боли и непонимания глаза, посиневшие от привязи пальцы и содранные запястья, стройные ноги, по которым ручейками змеились кровавые дорожки.

Он должен показать ему, что хочет начать всё с самого начала.

Снова привязь, но совсем лёгкая, однако запах страха забивает нос, не давая и продохнуть. Бакугоу знает — удовольствие Изуку получил, но его перекошенное в непонятной гримасе лицо сбивало с панталыку.

В лучах солнца его тёмные волосы отливали изумрудным, россыпь веснушек казалась ярче. Тонкие бледные пальцы, сжимающие край этой сраной футболки так аккуратно, отодвинувшись на приличное расстояние.

Омега снова ничего не ест, значит и Кацуки есть тоже не будет.

Не то чтобы ему так нужен был этот диван. Просто… Это будет что-то общее, то, что они выберут вместе.

И даже там. Этот чёртов консультант явно заглядывался на Деку. Даже несмотря на метку и наличие самого Бакугоу рядом. Но Изуку будто и не замечает, что им заинтересованы. Смотрит своими невозможными ласковыми глазами, словно душу просвечивает насквозь.

Кацуки действительно нравится чинить поломки, или в данном случае собирать диван. Это как конструктор для взрослых, даже инструкция прилагается.

Сначала он как бы намеревался разложить Изуку прямо на диване, но, видя разморённое, уставшее лицо омеги, немного поменял планы. Обнимать его, прижимая к себе, —

потребность.

Робкие неуверенные объятия заставляют застыть от неожиданности, волк внутри разлёгся на полу, и только уши его заинтересованно стригут воздух, прислушиваясь к пустоте, а потом он поднимается и идёт куда-то, но куда, Бакугоу так и не понял.

Кацуки просыпается от странных звуков. Он проводит рукой по одеялу, стараясь нащупать Мидорию, но его нет. Альфа подрывается, озираясь по сторонам, и видит… Изуку лежит на самом краю, дёргаясь и странно поскуливая во сне. Парень тянется, чтобы разбудить его, но осекается, когда тонкие ручки омеги неожиданно резко прикрывают живот и грудь. Болезненный скулёж заставляет его поморщиться.

Бакугоу замирает вместе со своим сердцем, смотря, как прозрачные болезненные слёзы скатываются по щекам Изуку. Он шепчет, захлёбываясь, то просит прекратить, то просто скулит, извиваясь всем телом. У Кацуки трясутся руки. О, он прекрасно знает, что снится омеге, и прекрасно знает, кто там, в главной роли.

Изуку просыпается весь в слезах, со сбитым дыханием, в холодном поту, руками зажимая рот, хотя скулёж всё равно вырывается наружу. Всё его тело бьёт дрожь.

Омега плачет в голос, вырываясь из его хватки, но Бакугоу держит очень крепко, не позволяя отстраниться и на миллиметр. Он понимает… Знает, о чём думает Мидория. О том, как он хочет убежать и закрыться где-нибудь, чтобы его никто не трогал. Только Кацуки не может этого допустить.

А Изуку вырывается всё сильнее и сильнее. Альфа смотрит на его позеленевшее лицо, и руки самопроизвольно размыкаются. Он сразу же убегает в ванну. Кацуки за ним.

Омегу выворачивает наизнанку. Мидория обессиленно падает на пол, прерывисто дыша.

Кацуки смотрит на него и на унитаз. А вот и признаки беременности. Он ничего не говорит, просто усаживается рядом, притягивает Изуку к себе, бережно обнимает, успокаивающе поглаживая по голове. И с ужасом видит, как из изумрудных глаз стремительно пропадает живой блеск.

После этого всё словно снова вернулось к старту. Изуку почти не говорил. Нет, он и раньше не особо стремился к разговорам, но теперь даже короткой фразы добиться от него было очень сложно. Омега по-прежнему готовил, убирал, стирал. Всё это было на автомате. Он не клал ладонь поверх руки Кацуки, когда тот обнимал его. Он не прижимался во сне к его боку, укладываясь на самом краю. Его запах стал какой-то какофонией, а в один день Бакугоу заметил, что знакомый аромат стал слабее. Альфа подлетел к нему, сжимая в объятиях, покрывая поцелуями его лицо, шею, руки. И Мидорию прорвало, он разревелся, глухо, еле слышно, уткнувшись лицом в белую рубашку, что медленно намокала от слёз.

Кацуки огляделся по сторонам. Знакомая чёрная мгла его уже не удивляла. Он медленно пошёл вперёд. Определить, где право, а где лево не было никакой возможности. Но рядом никого не наблюдалось, даже его собственного зверя. Хотя Бакугоу и не горел желанием его сейчас видеть.

Чуть дальше виднелся огромный разлом. Он отделял от себя другую половину земли, точно такую же чёрную, как и та, что сейчас под его ногами. Бакугоу не спеша вышагивает прямо по краю обрыва, как бы в насмешку, постоянно поглядывая в бездонную пропасть. И вот глаза натыкаются на совсем хлипкий мосток, что пересекает разлом.

Он оборачивается назад, словно за ним кто-то может следить, и неуверенно ступает на мост. Камень крошится, потрескивает, как бы говоря — ещё шаг, и всё…

Но Кацуки не был бы собой, если бы это его остановило. Парень машет руками, стараясь балансировать над бездной, и кое-как перебирается на другую сторону.

В отличие от земли, что позади него, здесь как-то слишком жарко. Даже испарина появилась. Альфа уже даже пожалел, что вообще сюда полез. К тому же ничего другого он здесь не увидел. Точно такая же тьма.

Противный хрустящий звук заставляет его вздрогнуть. Бакугоу оборачивается, прикрывая уши. Боже, этот чёртов хруст, снова…

Кацуки с ужасом видит, как чуть впереди него что-то движется. Медленно. Хромая. Но движется.