— Я не понимаю, о чём ты…

Он не понимает, зачем Кацуки напоминает ему. Он не хочет вспоминать. Он хочет забыть. Просто забыть обо всём. Ничего того не было. Это был просто долгий кошмар. А это реальность. Ничего не было. Ничего не было. Ничего не было.

А ведь действительно ничего не было… Чёрное безграничное пространство, будто бы залитое чёрной, как смоль, краской. И огромный разлом посредине всего. Искорёженная клетка. Когтистые лапы чего-то непонятного, что тянется к нему, пытается удержать на месте.

— Каччан, я не хочу… вспоминать. Ничего не было. Всё это было обычным кошмаром.

Кацуки резко подрывается с места и подходит к нему со спины, сильно обнимая поперёк груди.

— Было, Деку. Всё это было. А кошмары есть сейчас. Ну же, выскажи мне всё! Тебе станет легче! Ты ведь и сам это понимаешь! Просто начни…

Изуку не знает, что делать. Вырваться из этих тисков не получается, его лишь сильнее прижимают к тёплой груди, внутри которой болезненно-глухо бьётся тяжёлое сердце Бакугоу. Каждый удар даётся ему всё тяжелее, и Мидория даже не замечает, когда его собственное сердце подстраивается под этот ритм. Слова срываются с губ, прежде чем он успевает прикусить свой язык:

— …Мне больно… Каждый раз, просыпаясь, я боюсь, что всё, что происходит, — это просто сон. А я нахожусь в коме. Мне кажется, что я вот-вот проснусь. И не будет ничего. Только беспросветная тьма. Я боюсь, что всё начнётся по новой… что каждый день станет кошмаром наяву. Я не хочу просыпаться! Не хочу! Не хочу каждый раз, выглядывая в окно, представлять, как по асфальту растекается огромная лужа крови, а я лежу в ней! Не хочу больше вздрагивать от каждого шороха! Не хочу больше чувствовать боль! Не хочу бояться… тебя…

Он закусил губу, ощущая солёный привкус собственных слёз. Дрожащие пальцы вцепились в руки Кацуки, сжимая с совсем несвойственной омеге силой. Но объятий Кацуки не разомкнул, лишь сильнее прижимаясь к Изуку.

Мидория чувствует, что его начинает тошнить. И так всегда. Похоже, нервное. Он всхлипывает носом, рукавом стараясь утереть нескончаемый поток слёз. Хватит! Слёзы ничем ему не помогут.

— Деку…

Бакугоу разворачивает его к себе лицом, пальцами подцепляя подбородок, заставляет посмотреть на себя. Глаза Изуку все красные, белок испещрён алыми нитями полопавшихся сосудов. А у самого альфы они лихорадочно блестят. Он тянется к нему, но Мидория неожиданно сам хватает его за лицо, притягивая к себе, впиваясь в губы неуклюжим поцелуем. Омега кусается, вжимаясь в него всем телом, дёргая за волосы, с каким-то непонятным удовольствием слизывая с губ Кацуки выступающие красные капли.

— Ты ведь… больше не сделаешь мне больно, правда?

По его лицу стекают слёзы, нос уже не дышит, из-за чего он гнусавит. Но Кацуки этого и не замечает, прижимая его к себе ещё сильнее.

— Если… Если я когда-нибудь снова подниму на тебя руку… уходи. Не раздумывай ни минуты! Просто уходи! Я не буду тебя преследовать, обещаю. Но… я больше никогда не…

Изуку прикрывает его рот ладонью, качая головой, продолжая заливаться слезами.

— Пожалуйста… Давай… Пойдём… Спать… — он резко бледнеет, руками цепляясь за Бакугоу.

— Что такое?!

— Тошнит… и голова кружится…

Не медля больше ни секунды, Кацуки подхватывает его на руки и как можно быстрее бежит в ванную, аккуратно ставя Мидорию возле умывальника, включая воду. Тонкие бледные пальцы омеги впиваются в край раковины. Изуку старается дышать, чтобы унять тошноту, но ноги еле держат его, едва не подкашиваясь.

Изуку устало приподнимается на кровати. Голова раскалывается от прошедшей истерики. Бакугоу сидит рядом с ним, сжимая его холодную руку.

— Ты как?

— …Жив…

— Воды?

Он отрицательно качает головой, пытаясь хотя бы приподняться, но Кацуки бережно укладывает его назад.

— Не вставай. Лучше вообще не двигайся.

По телу разлилась усталость, захотелось спать.

— Сегодня… было весело… Спасибо, что взял меня с собой…

— Молчи, — Кацуки нервно перебирает пальцами. — Монома пригласил тебя, когда ты уже поймёшь это?

В окно пробивается луч от фонаря, он перемещается по комнате, на секунду слепя их обоих.

— Деку… Я хочу стать достойным мужем и отцом, и, если понадобится, я готов глотать любые таблетки, лишь бы никогда больше…

— Давай не будем об этом. Пожалуйста. Я же уже говорил, что не хочу вспоминать.

— Но ты не можешь забыть. И я не могу. Это то, что не забыть нам обоим. Оно будет преследовать нас до конца жизни: тебя — ночные кошмары, меня — всё сразу…

— Тогда давай забудем вместе.

— Предлагаешь мне игнорировать всё то дерьмо, которое я вылепливал годами, топя тебя в этом пиздеце?! Не дури, Деку!!!

Мидория сильно вздрагивает от его крика, зажмуриваясь.

— Вот видишь, — уже успокоившись, продолжает Бакугоу, — не выйдет. Мы снова вернулись к началу. Нам не сбежать от этого прошлого, как бы мы ни старались…

— Я… хочу попробовать… сбежать от него…

— И как ты собираешься это сделать?! Ничего не выходит! Что бы я ни предпринимал, всё остаётся как прежде.

— Давай будем стараться вместе? Пока не получится.

Кацуки оборачивается к нему, дотрагиваясь до кончиков тёмных вихров волос.

— Тогда ты должен больше полагаться на меня.

— А ты не скрывать от меня всё, что только можно.

Альфа укладывается рядом, пересиливая себя, чтобы задать вопрос:

— Как думаешь, у нас получится?

— Не знаю. Но я хочу в это верить.

Кацуки прикрывает глаза, он тоже хочет в это верить. Хочет верить в самого себя, в свои силы, выдержку, терпение. Но, чёрт подери, это просто замкнутый круг! И из него никак не вырваться!

Сильный толчок куда-то вбок заставляет его вздрогнуть. Живот омеги ходит буграми.

— Кажется, малыш проснулся. Надо походить, а то он не заснёт, — но Бакугоу не даёт ему встать, укладывает руку на живот, ощущая, как ребёнок внутри замирает, а потом снова резко ударяет его ножкой точно в середину ладони. Он одёргивает руку, но Изуку успевает увидеть, как содрогаются его пальцы, а нервная дрожь идёт дальше по предплечью.

— Ты не причинишь НАМ вреда?..

— Я и сам этого не знаю. Этот вечно тлеющий уголь ярости внутри меня постоянно грозится разгореться в пожар и превратить в пепелище всё, что я только смог выстроить.

Изуку тянется к его всё ещё немного подрагивающей руке и снова прикладывает её к выпирающему боку.

— Так он говорит тебе «Привет».

Малыш снова пинается несколько раз. Кацуки делает несколько глубоких вздохов, прислушиваясь к ощущениям. В груди болит. Эту боль не описать словами. Она разъедает его уже слишком давно. Но тёплые руки, что тянутся к нему сейчас, кажется, способны не только затушить этот пожар, не только притупить эту боль, но и подарить ему то самое «Прощение», которое сам себе он никогда не подарит.

Комментарий к 11. Им обоим хочется в это верить *Перси Биши Шелли

«Летний вечер на кладбище» в переводе Вс. Рождественского.

Ох, это было очень долго. Я наконец-то вырвалась из этого вороха работ и проблем.

Эта глава писалась очень долго. Сама не могу сказать, почему именно она далась мне так трудно. Однако я боюсь, что многие не смогут понять, в чём здесь соль, но, если сможете, я буду только рада)

Что ж, с наступающим всех вас! А автор пойдёт терроризировать свою кровать, наконец-то появился шанс нормально выспаться)

====== 12. Горько-сладкий привкус откровений ======

Изуку осторожно поставил стекать последнюю тарелку. Наконец-то он закончил. Теперь можно домой.

— Бакугоу-кун, уже всё? — начальник улыбнулся ему, выглядывая из-за двери.

— Да.

— В последнее время ты довольно сильно задерживаешься.

— Ну, просто скорость моего передвижения снизилась ещё процентов так на пятнадцать, если не больше.

— Ох, действительно. Тебе ведь скоро в декрет? Лучше подать заявление сейчас.

— А Вы предоставляете декретный отпуск? — удивлённо смотрит он на него.