— Эй. Ты чего? — раздаётся так близко до боли знакомый голос.

Что он может на это ответить? Ничего. Изуку качает головой, закусывая губу, зарывается лицом в подушку ещё сильнее.

С него сдирают одеяло, отбрасывая в сторону и рывком усаживая, пальцами впиваясь в плечи неизменной стальной хваткой.

— Деку! Да что с тобой?! Какого хрена ты ревёшь?! Эй!!!

Он снова качает головой, периодически вздрагивая всем телом и шмыгая носом.

— Ответь уже! Блять! Да что же ты за омега-то такой?!!! — и резко осекается, смотря, как сначала удивлённо увеличиваются зелёные глаза, а потом снова наполняются слезами, закрываясь.

Мидория не может спорить, ведь это правда. Изуку всхлипывает и снова ревёт во всё горло, совсем нечеловечески подвывая.

— Так! Хватит! Не реви! — Кацуки садится на кровать, подтаскивая его к себе ближе, обнимая содрогающееся тело.

Воздуха в лёгких от начавшейся истерики начинает не хватать, дыхание сбивается, становится неровным, с урывками.

— Деку, ну хватит. Успокойся, — снова повторяет он как можно спокойнее. — Давай, вдох, — Бакугоу сам задерживает дыхание, дожидается, пока за ним повторят, и только потом выдыхает. — Выдох. Ещё раз.

И так, пока дыхание парня не стабилизируется. Альфа помогает ему вытереть лицо, высморкаться, отводит в ванную и умывает его, бережно вытирая опухшее лицо мягким полотенцем. Изуку чувствует себя ребёнком, ещё и истеричкой. И чего он разревелся на пустом месте? Кацуки ведь не в первый раз изменяет, он и сам об этом говорил. Тогда почему именно сейчас так больно?

Бакугоу вешает полотенце, а обернувшись, опять видит перекосившееся в болезненной гримасе лицо.

— Только не снова…

Он и сам понимал, что нужно успокоиться, что это навредит его малышу, но ничего не выходило. Кацуки уже заставил его выпить несколько стаканов воды. Омегу укладывают в кровать, кутая в кокон из одеяла, прижимают к себе, и Изуку чувствует что-то неестественно тёплое, будто его греет что-то ещё, помимо одеяла и Кацуки, который прижал его к своей груди, в которой тяжело бьётся сердце, крепко обнимая руками, время от времени поглаживая по спине.

— Всё хорошо. Всё будет хорошо. Слышишь? Всё будет хорошо.

Это последнее, что он слышит перед тем, как силы окончательно покидают его.

Ласковое прикосновение к щеке вырывает его из мучительной дрёмы. Он разлепляет опухшие веки и пытается сфокусировать взгляд на одном объекте. Только всё настолько размыто, а голова так раскалывается, что все его мысли смогли сосредоточиться только на том, как бы поскорее закрыть глаза и снова заснуть.

Но ему не дают, продолжают гладить по лицу, обводят контур губ. Ладонь скользит по шее вниз, к ключицам, забирается в вырез футболки и слегка надавливает на кадык, заставляя сглотнуть.

Изуку с усилием снова открывает глаза, на этот раз удачнее. По крайней мере, теперь он точно знает, кто перед ним. Это не было сном, о чём свидетельствуют пульсирующие виски и пылающие веки.

Сейчас ему стыдно за своё поведение. И что только на него нашло вчера? Он всегда мог контролировать свои эмоции, а тут…

— Нам нужно поговорить, — начинает первым Кацуки.

Парень сидит на краю матраса вполоборота к нему и внимательно смотрит прямо в глаза. От этого взгляда, как и всегда, хочется спрятаться. Тем более сейчас.

— Прости. Я не знаю, что на меня вчера нашло. Такого больше не повторится…

— Повторится, Деку, — тут же обрывают его. — И не один раз. Нам нужно поговорить. Сейчас.

Его усаживают к изголовью, подложив за спину подушку. Альфа подбирается ближе, прямо под бок, всё так же сидя, но взглядом вперившись в его лицо. Мидория старается не смотреть на него, куда угодно, только не на него.

— Должен признаться, до меня дошло только недавно. И это ещё быстро. Я слишком привык к тому, что ты никогда не замечал посторонних запахов, хотя ты и не мог их замечать. Ты их вообще не различал. Понятное дело, что, как только у тебя получилось услышать чужой запах, тебя сразу унесло не в те дебри. Посмотри на меня, — он берёт его лицо в ладони и бережно заставляет взглянуть себе в глаза, — я тебе не изменял. В прошлом, да. Сейчас —нет. Тогда я рассказал это тебе только потому, что хотел, чтобы ты это знал. Теперь жалею. С одной стороны, я жалею, что вообще рассказал, с другой, что рассказал неправильно. Я просто хотел, чтобы между нами не осталось недомолвок, а получилось с точностью наоборот.

Кацуки перевёл дыхание, на секунду отводя взгляд чуть выше головы Изуку, но тут же продолжил:

— Последний раз я спал с кем-то помимо тебя почти год назад. Точной даты не помню, уж извини, — Бакугоу усмехнулся, это чем-то напомнило неудачную попытку разрядить обстановку, — да и делал я это, чтобы тебя не трогать. Кого только я не… было просто плевать, мне нужно было снять напряжение. Вставил, подвигал, кончил, вытащил — вот и всё. Вот такие вот измены. Одноразовые куклы, которых после использования я тут же выбрасывал, а потом шёл домой. Где меня ждал ты.

У Мидории дрожат руки, эти воспоминания ему неприятны, они причиняют боль. Тогда был только всепоглощающий страх, разрушающий его изнутри, даже сейчас внутри тоненькие струны предостерегающе звенькают, напоминая, кто сидит рядом. Одно дело притупить их, но полностью избавиться, нет, такого не будет никогда.

— Секс с тобой и одноразовый перепихон с ними — совершенно разные вещи. Их нельзя поставить в один ряд. Ты же не поставишь свою любимую чашку с туалетной бумагой. Вот это почти то же самое, только ты не чашка. С тобой я чувствую, будто мы становимся единым целым, не физически… духовно?.. Неважно, просто так и есть. Даже когда ты мне всю спину в лоскутки пытаешься превратить, я чуть ли не обкончаться готов. А я далеко не мазохист, — его рука с щеки соскальзывает омеге на затылок, надавливая там, где среди волос остался неровный шрам. — Прошлого не исправить. Как бы я ни пытался, это просто не в моих силах. Я уже говорил: «Можешь ненавидеть меня ещё больше, только от этого ничего не изменится». Своё я ещё получу, на Том свете точно. Но сейчас — ты. Тебя я не отпущу ни за что на свете. Ты ведь и сам это прекрасно понимаешь, оттого всё ещё здесь.

Разумеется, понимает. Всегда понимал. Это огромная клетка, а теперь на её прутьях появилась позолота. Может быть, у него и был шанс расправить свои обкромсанные крылья и вырваться из неё раньше. Но не теперь. Теперь он не один.

Ладонь Бакугоу снова скользит по шее, добираясь до метки, пальцами слегка надавливая, заставляя поморщиться.

— Чувствуешь это? — другая рука подхватывает его запястье и подносит к лицу, чтобы было видно кольцо. — Видишь это? — Изуку гулко сглатывает.

— А теперь я спрашиваю — что для тебя это значит.

Они сидят, слушая дыхание друг друга. Мидория снова и снова скользит взглядом по обручальному кольцу, всё ещё ощущая чужие пальцы на метке. Молчание уже затягивается, а Кацуки даже не моргает, всё так же ожидая ответа. И он не успокоится, пока его не получит.

— Это… значит… что я п-принадлежу… тебе… — хрипит он наконец.

В подбородок снова вцепляются пальцы, не позволяя отвернуться, а перед лицом вдруг возникает рука альфы, на которой точно так же, как и на его, поблёскивает тонкая полоска металла.

— Тогда это что значит?

Изуку смотрит на него, не понимая, чего тот добивается.

— Деку, не убивай мою веру в твои мозги. Ты задротил всю школу, потом институт. Только не говори, что теперь твоё серое вещество атрофировалось и уже не может допетрить до такой херни, — но омега всё равно молчит. Бакугоу тяжело вздыхает: — Это значит, что я принадлежу тебе так же, как и ты мне. Логично? Логично! Теперь мы с тобой семья, как бы дико это ни звучало. И нам нужно научиться нормально общаться друг с другом. Тебе — не бояться. Мне — ты и сам знаешь.

— Каччан уже изменился… — отстранённо говорит он.

— Внутри такая же гниль.

Он протягивает ладонь и кладёт её на живот Изуку, но никакого давления тот не чувствует, разве что тепло, мгновенно прошивающее каждую клеточку волной.