Хороший секс замечательно расслаблял и разгонял кровь перед сложными переговорами или опасной поездкой, а еще усыплял бдительность… не повредит и теперь. Будь у омеги течка, Джим вовсе бы не тревожился, потому что в благословенные дни цветения для Морана не существовало ни боли, ни усталости, постоянное желание близости вытесняло все прочие потребности, и он отпускал альфу из постели не дальше кухни или ванной комнаты.

Кошмар предстоящего ритуала как раз и заключался в запрете проводить его во время течки, когда, казалось бы, сама Природа должна находиться на стороне желающих продлить род. Но нет-какие-то злобные шутники из глубокого Космоса поиграли с генетикой в эволюционной цепочке гуманоидов, закрепив и сделав нормой странную мутацию, позволявшую включить репродуктивный механизм омеги не иначе, как через тяжелейшую физическую боль. «Сухая» вязка с узлом и при обыкновенном анальном сексе годилась только для БДСМ-порно, а уж рвать таким изуверским способом тайный вход омеги, предназначенный для зачатия…

Мориарти приводил самому себе сотни рациональных аргументов, напоминал о метке, ответственной не только за старт гормональной перестройки, но и за естественную анестезию процесса — но так и не сумел договориться со своей совестью. Если бы он мог избавить Себастьяна от сорока восьми часов мучений за счет жизни сорока восьми человек, то, не задумываясь, принес бы эту жертву; к счастью или к сожалению, заключить такую сделку было не с кем. И, целуясь с любовником все жарче и жарче, Джим одновременно ласкал его напряженный член, и мысленно просил прощения.

Все больше распаляясь, они, похоже, позабыли про намерение ограничиться невинным массажем, и Моран прекрасно чувствовал ответное возбуждение Джима, когда тот прижимался к нему бедрами. Взаимная мастурбация была даже лучше и честнее массажа, и Себастьян заключил твердый член любовника в свою ладонь, так что теперь они оказались на равных — в сладком плену друг у друга…

Конечно, было бы лучше, если бы Джим не медлил и не оттягивал, как мог, неизбежное. Но Моран слишком хорошо знал его, чтобы видеть и чувствовать, что в партнере еще не созрела решимость поставить ему метку и тем самым обречь на многочасовые муки.

Надо отметить, что Себастьян не был прирожденным мазохистом, как Джим не был садистом, несмотря на то, что ему-то это извращение неоднократно приписывали злые языки. В их практике познания друг друга встречалось всякое — к примеру, однажды Мориарти был настолько не в духе после какого-то трудного дня и мелкого косяка, допущенного Мораном, что в бешенстве сорвал с него пиджак, и, связав галстуком руки начальника службы безопасности, попросту грубо оттрахал его прямо на кожаном диване в своем кабинете. Но потом они оба вспоминали этот эпизод, как один из самых ярких и крышесносных. Или быстрый секс в общественном месте — будь то танцпол в ночном клубе, туалет делового центра или даже салон для пассажиров первого класса трансатлантического авиалайнера…

Было всякое, за исключением одного — откровенного насилия альфы над омегой. А ритуал уж больно подозрительно напоминал именно его по своим моральным и физиологическим последствиям, и Моран понимал, отчего Джиму так хочется уклониться от его исполнения или, по крайней мере, отсрочить его.

Но в этом вопросе он был как раз сторонником другой тактики: быстрое решение — быстрая реализация. Для него, профессионального снайпера и киллера, т.е. человека очень терпеливого и умеющего ждать по много часов, если того требовала задача, конкретно это ожидание сделалось пыткой, еще худшей, чем само испытание. И он внутренне уже немного злился на нерешительность Джима, обычно не склонного к колебаниям и сантиментам в других вопросах.

Потому, когда они, наконец, прервали поцелуи, чтобы отдышаться, Моран положил руку на затылок Джима и требовательно спустил его к своей груди, задрав борцовку и подставляя под зубы альфы темный затвердевший сосок:

— К черту ужин! Если ты голоден, у меня есть, чем накормить тебя… — он попытался пошутить, но вышло плохо, и тогда в его голосе неожиданно проявилось истинное страдание — Сделай это, прошу! Избавь меня от пытки ожиданием, она для меня намного хуже того, что будет происходить с моим телом после того как ты поставишь метку…

Джим замер над телом любовника, не принимая предложенной ему чести, но уже вполне сознавая, что отвертеться не сможет. Укус-метка был точкой невозврата: после него тело омеги сразу же начнет перестраиваться, готовясь принять живоносное семя альфы-отца, и в распоряжении пары будет очень короткий промежуток времени, чтобы подготовиться к «сухой» вязке и занять правильную позу.

Яркая картина с подробными деталями мгновенно нарисовалась перед внутренним взором Мориарти… и вызвала отвращение, сходное с тем, что порождали в нем шизофренические творения Брейгеля или Босха, с их неизменными скелетами, уродцами-полумеханизмами, ободранными животными, вопящими безумцами и смердящими телами грешников на дыбе. (5)

Он выпустил Себастьяна из объятий, отвернулся, сел и, обхватив голову руками, глухо проговорил:

— Подожди, не загоняй меня в угол… Я сделаю, сделаю, что ты хочешь, но не так, не так… словно ты не оставляешь мне выбора.

— Выбора? Ах, так ты хочешь, чтобы у тебя был выбор? Прекрасно! — раздражение, вызванное новым увиливанием Джима и коктейлем из гормонов, плещущимся в сосудах омеги, толкнуло Морана на поступок, который он сам бы ни за что не одобрил при иных обстоятельствах, и вряд ли сам себе простил.

Потянувшись рукой под подушку, он нашарил там шершавую рукоять пистолета. Вытащив его из кобуры, он вскочил с постели и, отойдя к окну, дернул жалюзи вверх. Матовое стекло, за которым лежал темный в наступивших сумерках палисадник, услужливо превратилось в зеркальную панель, и Себастьян отразился в ней в полный рост.

Из одежды на нем все еще кое-что оставалось: черные брюки и джоки(6) были спущены любовником на бедра, и он нервно вздернул их обратно, пряча возбужденный член в узкую полоску эластичной ткани. Белая борцовка обтягивала мускулистый торс, и сквозь легкую ткань все так же дразняще-зазывно проступали два затвердевших соска, но ни один из них, выходит, не был достаточно хорош, чтобы соблазнить Мориарти на метку.

— Хорошо же, Джимми, я тебе обеспечу выбор, если тебе так важно его иметь! — сердито пробормотал Себастьян, придирчиво разглядывая себя в стекле и прокручивая в голове разные последствия того, что намеревался предпринять, чтобы поторопить нерешительного любовника. И тут скривился, как от зубной боли, заметив в отражении настороженный взгляд Джима, прикованный к глоку в его руке.

— Что? О, нет… ты подумал, я буду тебя вынуждать, приставив пушку к твоей башке? Неееет, Джим, конечно нет! — поспешил он отмести все самые черные подозрения, но пистолет так и прыгал в его руке, выдавая то нервно-взвинченное состояние, которое омега тщетно пытался обуздать еще с самого утра, а Джим явно ждал объяснений — какого дьявола Морану вздумалось нависать над ним с грозным боевым оружием?

Бастьен всплеснул руками, удивляясь недогадливости босса, и нервно усмехнулся:

— Ты сам сказал, что я не оставляю тебе выбора! О’кей, вот он! — дуло уперлось в его собственное колено, и он с вызовом взглянул в черные глаза Мориарти — Выбирай, мать твою омегу, чем мы будем заниматься в следующие сорок восемь часов — торчать тут и проходить чертов ебаный ритуал или же торчать в больнице, где твоего, блядь, начальника службы безопасности будут оперировать лучшие, мать их бета, хирурги-травматологи, после того, как он случайно выстрелил себе в ногу! Надеюсь, такой альтернативы тебе достаточно, а? — последние фразы он уже почти кричал, теряя остатки здравомыслия под напором принятого ими обоими, но все откладываемого Джимом решения.

— Да… да… Мне достаточно. Тихо! Успокойся, моя любовь, пожалуйста, успокойся. Не надо так.

Мориарти встал с кровати и, подняв руки ладонями вверх, точно сдаваясь в плен, медленно пошел к Морану. Он предвидел разногласия и обоюдные психологические сложности на каждом этапе ритуала, начиная с подготовки, но бурная реакция омеги на задержку, вкупе с полусуицидальным шантажом, оказались неприятным сюрпризом.