Не то, чтобы он с ума сходил от желания родить, но… но здесь, на море, в относительной безопасности и праздности, детская тема внезапно возникла снова, стала слишком уж назойливо лезть в глаза и мешать всем прочим планам. И вот, прямо сейчас властно напомнила о себе тиканьем невидимых часиков…

— Я подумал, мы могли бы попробовать… в эти выходные. Ты знаешь, о чем я. — испытывая странную, несвойственную ему в общении с Джимом, неловкость, он избегал смотреть ему в глаза, и ждал ответа, как приговора.

Если босс скажет «нет» и предложит вообще выкинуть тему с ребенком из головы, наверное, Себастьян будет ему благодарен за принятое окончательное решение. По крайней мере, оно снимет с него всякую ответственность за то, чтобы винить себя в малодушии и трусости перед тяжелым испытанием. Но Моран не мог быть уверен в том, что когда-нибудь, когда будет уже поздно, он не вспомнит об этом и не пожалеет, что дал Джиму право решать за себя в таком деле…

К тому же, несмотря на деланое равнодушие, какое Мориарти проявлял по отношению к детям в целом, как всего лишь «полуфабрикатам людей», он был бы рад наследнику, рожденному для него истинным партнером. Если как следует все взвесить, не такой уж большой жертвы все это потребует от Морана, после того, как они оба пройдут через ритуал…

А ритуал… что ритуал? После мясорубки горячих точек, он и не такое мог бы выдержать. Главное — решиться, уговорить себя и Джима на это, а дальше, оооо, дальше все будет уже намного проще, и в ближайшую же течку они уже сумеют зачать…

— Ты как? Готов попробовать? — Себастьян все-таки взглянул в глаза Джима, и надеясь и страшась увидеть в них ответ «да».

Мориарти испустил тяжелый вздох и покачал головой, как будто не мог поверить услышанному. Этот беспощадный альфа, хладнокровный и циничный бизнесмен, авантюрист, не верящий ни в бога, ни в черта, всегда играющий на грани фола, имел одну слабость: он искренне и глубоко любил Себастьяна Морана. Вся нежность, которую можно было отыскать в темных глубинах его души, весь запас тепла и сердечного трепета были им инвестированы в отношения с истинным, и, надо сказать, венчурный любовный капитал оправдал себя — в течение трех лет постоянно рос и приносил прекрасные дивиденды…

Джим и Себастьян были счастливы настолько, насколько это вообще возможно между альфой и омегой в не самом лучшем из миров. Ничто не омрачало дружеского доверия, ничто не мешало радоваться жизни в любых ее проявлениях, сладких или горьких, ничто не нарушало полной взаимности и согласия во всех вопросах. Во всех — кроме одного-единственного: вопроса деторождения.

— О, нет… Ты опять за свое? Я думал, что последняя наша беседа о ритуале поставила жирную точку в дискуссии, но ты опять за свое. — Джеймс с досадой ударил по стеклянной поверхности стола, и кофейная чашка испуганно подпрыгнула на белом блюдце.

Губы любимого сейчас же обиженно дрогнули, взгляд потух, и Мориарти почувствовал себя кинематографическим злодеем, бездушным подонком, из своекорыстных соображений топчущим светлую и прекрасную мечту святого Себастьяна — прижать к груди пухленького розовощекого младенца, произведенного на свет в положенный срок.

«Нет, не надо, милый… пожалуйста, не смотри на меня так, как будто я собственноручно и в один день убил всю твою семью».

Он снова накрыл ладонями руку Морана и сказал мягче:

— Бастьен… Бастьен, не сердись. Ты знаешь мое мнение относительно ритуала и его возможных последствий. Я не настолько люблю детей и слишком люблю тебя, чтобы рисковать твоим здоровьем ради сомнительного счастья воспитывать отпрыска. И если ты считаешь, что я предвзят, вспомни, что сказал нам доктор Смит. Для тебя это гораздо опаснее, чем для среднестатистического омеги… из-за твоего ранения.

Ранение… да, это все осложняло и уводило кривую вероятности вниз, к нулевому результату, оставляя на шкале лишь несколько процентов на успешный исход всего дела. В этом был свой риск, помимо тех, что нес в себе сам ритуал и дальнейшие его последствия для организма омеги.

Но то ли гормоны разбушевались, то ли и вправду вопрос для Бастьена стоял ребром — «сейчас или никогда», но он только упрямо скривил губы и преувеличенно-небрежно отмахнулся:

— Доктор Смит — известный перестраховщик, ты же знаешь! Он, как маньяк, всем всегда твердит об ужасных последствиях, даже если речь идет об удалении молочного зуба… Ранение было давно, меня как следует подштопали, все зажило и никак не повлияет на то, что я буду ощущать, проходя через ритуал. Но… если тебя не только это останавливает, так и скажи. Потому что я чувствую, что готов. Готов рискнуть.

Моран поколебался пару мгновений и добавил уже мягче, стиснув в ответ пальцы Джима:

— Обещаю, если ничего не выйдет, я оставлю эту тему в прошлом раз и навсегда, и мы просто заведем собаку. Но я не прощу себе… а, может, и тебе тоже, если мы не сделаем ни одной попытки. Ты понимаешь? Понимаешь, что это важно для меня?

«Он готов рискнуть! Рискнуть собой, кретин… А я? Разве я готов к такому риску? Это все Дебора, ее влияние, ее дурацкие распевки на тему «дети — это счастье» и «ради деточек нужно идти на все». — Мориарти поставил мысленную пометку рядом с именем помощницы — Дебби заслужила взбучку и получит ее очень скоро. К сожалению, прямо сейчас Джеймс был лишен такой возможности, а устремленный на него взгляд Морана, строгий и требовательный, куда больше напоминал об арбитражном суде, чем о любовных утехах.

— Я понимаю, что это важно для тебя, Бастьен… но не понимаю, почему. Чего тебе не хватает в наших отношениях? Что такое особенное ты надеешься обрести в ребенке, который все равно сбежит от тебя через восемнадцать лет, а до того вытянет все жилы и выпьет кровь?

Мориарти хотел прибавить:

«Не хватало еще, чтобы ты полюбил его больше, чем меня», — но в последний момент сдержался. Беседа о детях, как всегда, вывела его из равновесия, однако ссора с Бастьеном накануне выходных никоим образом не вписывалась в планы.

— Давай хотя бы отложим это на несколько месяцев. Ты пройдешь тщательное обследование, ну, а я… найду для нас квартиру побольше, няню, и что там еще полагается иметь.

Мысль об отсрочке была спасительной, и Мориарти ухватился за нее, как утопающий:

— Если ты решился на ритуал, его тем более нельзя проводить вот так, без подготовки, в ближайшие выходные…

Внезапно ощутив горечь во рту и острую неприязнь к попытке Мориарти уйти от назревшего вопроса, Моран отодвинулся от него и, откинувшись на спинку кресла, вперил невидящий взгляд в пестрый людской поток на Рамблас.

— К чему все эти отговорки, Джим? Представь, что речь идет о деле, которое просто нужно сделать. Как если бы я был… — он задумался, подбирая определение, которое даст Мориарти достаточное основание считать, что Себастьян настроен более, чем серьезно — твой заказчик. Да! Вот такой странный заказ к тебе поступил, и времени на подготовку — нет! Потому что у меня его действительно больше нет! — внезапное раздражение в голосе обычно спокойного телохранителя-киллера стало для него самого лишним подтверждением — Да, гормоны, мать их омега! Ты же сам видишь, я на пределе! И ей-богу, мне проще один раз пройти через все это, чем годами глотать проклятые таблетки!

Себастьян, который терпеть не мог ни это свое состояние, ни то, что требовалось делать для контроля над ним, обиженно замолчал, всем собой ощущая, как между ними проскакивают искры взаимного недовольства. Джима его редкие омежьи истерики чаще просто смешили — уж больно странной была метаморфоза, превращающая бывшего военного снайпера в жалкую пародию на роскошную помощницу Мориарти, итальянку-бету Дебору, счастливую жену и мать двойни. Ей-то босс прощал любые выкрутасы и капризы, особенно когда она маячила перед ним со своим вызывающе округлившимся животом, но едва Моран позволял себе нечто подобное, как тут же подвергался осмеянию.

Впрочем, омежьи обиды любовники быстро излечивали, оказываясь в одной постели, и все снова становилось прекрасно и замечательно — до следующего гормонального всплеска.