«Значит, то, что затеял Джим призвано всего лишь отвлечь меня от неудачи… но никак не компенсировать ее.» — с искренней печалью подвел итог своим надеждам Моран.

Его и вправду задело, что Мориарти даже не подумал сам о втором варианте, что он сразу поставил жирный крест на теме родительства и, как самый настоящий эгоист, быстро нашел массу плюсов в том, что все останется без изменений, и никто третий не вклинится между ними. Что же, Джим, каким его знал Себастьян, во многом оставался ребенком сам, невзирая на свой гениальный ум, на порядок превосходящий мышление тех, с кем им приходилось вести дела. Он и не скрывал того, что ему нужно много внимания от Морана, внимания и заботы, в которых он мог бы купаться или топить собственные страхи. С тех пор, как они перешли черту, став любовниками, Мориарти не раз признавался, что только в объятиях верного Тигра научился засыпать спокойно, без кошмаров, преследующих его едва ли не с колыбели. Конечно, при таких раскладах, ребенок, крадущий все свободное время омеги, был бы ему, как отцу, в тягость, и он шел на большую жертву, со своей стороны давая согласие на ритуал. И, разумеется, теперь испытывал по поводу их неудачи вовсе не досаду и печаль, а громадное облегчение…

Поняв, что больше надежды нет, даже призрачной, Себастьян вздохнул и рассеянно закивал, соглашаясь с тем, о чем ему торопливо говорил муж, сконфуженный собственной бестактностью. Он почти не вникал в смысл извинений, и только последнее предложение зацепило его внимание очередным намеком на то, как он будет счастлив, когда узнает, что же это за чертов сюрприз ему приготовлен.

— Да-да, конечно, я уже заочно рад… — с лицом, вовсе не выражающим никакой радости, ответил Себастьян, снова вздохнул и уставился в окно невидящим взглядом.

— Нет! Ты ни черта не рад! — гневно рявкнул Мориарти, разомкнул объятия и с трудом поборол искушение хряснуть об пол ни в чем не повинный кофейный стакан — звон стекла и дождь из осколков едва ли развеселили бы Себастьяна, хотя, несомненно, заставили бы отвлечься от грустных дум.

«Да, не рад, потому что ты достал уже своими намеками!» — едва не ляпнул вслух раздосадованный эгоистическим поведением Джима Себастьян, но буквально прикусил себе язык, не желая обострения отношений и уж тем паче бурной ссоры в их первый же супружеский день.

Недюжинное волевое усилие пришлось сделать и Джиму, чтобы в запале не сказануть что-нибудь по-настоящему обидное, например, как его достали омежьи вздохи украдкой, очень похожие на завуалированные намеки… Он все прекрасно видел и понимал, но не поддерживал игру партнера, поскольку не видел ни пользы в повторении кошмарной попытки зачать, ни смысла в пережевывании прошлого. На повестке дня было настоящее, заново соединившее их судьбы, и общее будущее уже пробивалось зелеными сильными ростками сквозь мертвую глину прежних потерь.

В любом случае, Мориарти не хотел портить день свадьбы — и надеялся, что Себастьян также не планирует превратить начало медового месяца в горькую луну. Он вернул руку на шею мужа и примирительно спросил:

— Дашь мне попробовать моджи — или сразу закажем еще?

Пережив вспышку раздражения Мориарти, и дождавшись, пока тот успокоится и скажет что-нибудь примирительное, Моран попросту разломил пополам холодную шоколадную полусферу и, подцепив половинку на десертную ложечку, поднес ее к губам мужа:

— Угощайся. У меня еще каталонский крем в запасе.

Взаимное недовольство, вспыхнув, погасло так же скоро, как пучок сухой травы на ветру, не причинив никакого ущерба. Но Себастьян решил, что ему следует все-таки проявить честность до конца, и избавиться от трупа надежды, которая, как говорится, умирает последней.

— Это было просто как помешательство какое-то… и ты был прав, когда отговаривал меня. Жаль, что тебе не удалось меня переубедить тогда. Теперь-то я думаю, что нам вообще не стоило пытать друг друга этим дурацким ритуалом… Но, как я уже обещал тебе перед лицом мэра, и как повторю теперь — пусть память об этом никогда не встанет между нами. Что было — то было, я готов оставить пустые сожаления в прошлом и идти дальше… с тобой.

Джим, занятый растапливанием во рту холодного кусочка моджи, предпочел не курить на бочке с порохом и обойтись без слов. Он просто кивнул, давая понять, что слышит, согласен со сказанным и в очередной раз принимает выбор своего омеги.

В ментальном органайзере, однако, появилась важная отметка:

«Ритуал травмировал Себастьяна сильнее, чем я предполагал. Высокий риск отчуждения. План действий: не блокировать, не избегать нарочно этой темы. Прожить последствия вместе. Контроль: после медового месяца посетить доктора Шаффхаузена».

Мориарти подавил вздох и взмолился к несуществующему богу — что вообще с ним происходило крайне редко, но за последний месяц случилось трижды:

«Эй, ты, там, существо с нимбом или сидящее на лотосе! Хватить дрыхнуть, выйди из медитации, и сделай так, чтобы мой подарок оказался к месту и сработал! Если поможешь с этим, обещаю первый же миллион от моего нового бизнеса пожертвовать сиротам и иксибетам-одиноким матерям».

Ему по-прежнему было плевать на детей, но совсем не плевать на чувства Себастьяна. Он хотел видеть мужа счастливым, даже в ущерб собственному комфорту и покою, и… черт возьми, он хотел быть столь же открытым и честным, и все же испытывал самый настоящий интимный стыд, когда дело доходило до объяснения.

— Отдашь мне половину каталанского крема? Обещаю вернуть долг с процентами.

Моран рассмеялся, потом, откинувшись на стуле, с прищуром взглянул на Джима и ткнул в его сторону ложкой:

— Нет, ты определенно решил, что я толстею! Иначе с чего бы такое самопожертвование? Ты ведь не настолько любишь сладкое, чтобы посягать на… — тут он замолчал, поняв вдруг, что дело может быть вовсе не в десерте, который можно было заказать еще неоднократно. Просто Мориарти таким незамысловатым способом желал разделить с ним не еду-жизнь… Да, он делал это по-своему, весьма собственнически влезая в тарелку и на территорию Себастьяна, забирая то, что ему хотелось в данный момент, но с той же легкостью отдавал и половину своего — угощения, пространства, времени, жизни. И для тех, кто знал Мориарти и его личное, весьма жесткое отношение ко всему вышеперечисленному, это было бы ясным указанием на то, как ему на самом деле дорог и важен тот, с кем он связал сегодня утром свою дальнейшую судьбу.

Все это молнией мелькнуло в сознании и заставило Морана устыдиться медлительности собственных мыслительных процессов и словам, которым он успел дать выпорхнуть изо рта. Потому следующим жестом он подвинул к Джиму угощение:

— А, впрочем, конечно. Все мое — твое. — тут он сам первым снял пробу с десерта, проломив ложечкой коричневый слой карамелизованного сахара — Хотя… мммм… насчет процентов я подумаю.

Джим хихикнул и в свою очередь зачерпнул ложечкой соблазнительную ярко-желтую массу с прожилками ванили и запахом жженой карамели:

— Мммммм… думай что угодно, Бастьен, но проценты все равно будут выплачены. А пока что давай наслаждаться… десертом… и кофе. Мне нужно больше кофеина, и тебе он тоже не помешает, мой дорогой.

Мориарти определенно успел сговориться с баристой и официантом — прежде, чем он закончил говорить, на их столике появился поднос с новой порцией кофе, на сей раз без всяких нежностей в виде сиропа или взбитых сливок, очень крепкого, с волнующим глубоким ароматом африканской арабики. Джим обычно называл его запахом пустыни, а Моран — запахом истинного, подразумевая совсем не кофе.

— Ну, что, Тигр? Ты чувствуешь себя достаточно крепким, чтобы это выпить? Выпить… и немедленно сбежать навстречу… чему-нибудь? На всякий случай хочу предупредить, если кофе уложит тебя на лопатки, что наш отель всего в трех кварталах отсюда.

— На лопатки меня можешь уложить только ты! Но если я выпью еще хоть чашку кофе, то разложу тебя сам… здесь и сейчас… — провокативно усмехнулся Себастьян, игриво ущипнул Джима за бедро и поймал себя на том, что печаль о несбывшемся действительно уступает позиции легкости бытия и радостному предвкушению их первой брачной ночи. И неважно, сколько ночей они до этого провели вместе, и проведут в будущем, но та, что предстояла им сегодня, все равно останется особенной.