— Хорошо, мы поедем в Льорет де Мар, и обязательно закажем там большую паэлью со свежими креветками и лобстерами… Помнишь, нам ее подавали прямо на рыбном рынке? А потом да, можно будет снова потанцевать и подразнить окружающих голыми задницами из воды… — он прикрыл глаза, вспоминая, как же славно они с Мориати отрывались, едва осознав, что прежняя жизнь осталась за чертой невозвращения…

— А потом? Помнишь, ты все давал обет пройти Камино? (2) Пока срок будет небольшой, мы бы могли рискнуть… и пересечь всю Испанию пешком. А Снитские будут нас страховать…

— Что? Камино? О, нет, — усмехнулся Джим и закрыл лицо свободной рукой. — Нет, нет, дорогой… даже и не мечтай. Полторы тысячи километров по месете и по горным дорогам, под палящим солнцем, под проливными дождями, стирая в кровь ноги — и с тобой, беременным? Ни за что! Но не огорчайся, Себастьян. Поскольку смысл Пути — в страдании и очищении, предлагаю считать, что первую половину мы уже преодолели галопом… а вторая половина нас ожидает в ближайшие девять месяцев. Финальный аккорд, роды и получение долгожданного орущего свертка, пойдет за получение заполненного креденсиаля (3) и мессу для перегринос (4) в Сантьяго де Компостела.

Он наклонился и прижался лбом ко лбу Морана:

— Эй… Бастьен… не надо принимать все так близко к сердцу. Я не буду шутить на эту тему, если тебе неприятно; но Камино, в самом деле, давай оставим до момента, когда ребенку исполнится три, он окончательно сведет нас с ума, и мы будем рады сбежать из дома на месяцок -другой, растрясти бюргерский жир. Ну, а на ближайшие недели у меня более мирные планы: море, прогулки, кафе на набережной, познавательные экскурсии. Да вот, к слову, не хочешь ли посетить мэрию?.. (5) Учитывая наши планы на ребенка, это довольно полезный визит, и я, как честный кабальеро, приглашаю тебя пройти некий гражданский ритуал. Менее болезненный, некоторые ради него даже цветок в петлицу вдевают — менее необратимый, но, надеюсь, в нашем случае он станет таковым.

Джим выждал несколько мгновений и добавил с несвойственной ему мягкостью:

— Если ты не понял, я только что сделал тебе предложение.

Предложение пройти еще один гражданский ритуал со стороны Мориарти прозвучало как-то совершенно… буднично, так что Моран действительно не сразу понял, зачем бы им сдалась экскурсия в мэрию курортного городка? Но, когда понял, сердце сладко сжалось и ухнуло куда-то вниз, словно на аттракционе свободного падения. Определенно, тот ритуал нравился ему куда больше, хотя и казался совершенно несбыточен в их с Джимом обстоятельствах…

— Ты… ты действительно хочешь этого, Джим? — решил все-таки уточнить желание самого Мориарти связать с ним дальнейшую судьбу не общими деловыми интересами, а кое-чем куда более личным.

Тот в ответ молча кивнул и вопросительно вскинул бровь в ожидании мнения самого Морана на сей счет.

— О… признаться, я даже не надеялся на то, что ты когда-нибудь сам мне предложишь такое… Но… но раз ты хочешь, то я… я согласен! — впервые за долгие часы их добровольного затворничества, светлая и счастливая улыбка тронула его губы, и он потянулся к Джиму, чтобы соединиться с его губами.

Однако, словно перечеркивая его право на личное счастье с любимым, игла сомнения в том, что Джим принял такое решение добровольно, а не находясь под тяжелым впечатлением от проклятого ритуала, тут же ткнулась в мозг. Прервав поцелуй, Моран стиснул пальцы Мориарти и, избегая смотреть ему в глаза, быстро проговорил вслух то, что успел себе напридумывать:

— Я… я пойду с тобой в мэрию, но при одном условии — если у нас все получится и врач мне подтвердит успешность зачатия. В противном случае я не хотел бы тебя привязывать к себе какими-то обязательствами, ведь если я не смогу зачать, то мы уже вряд ли повторим это безумие вместе… А ты рано или поздно захочешь стать отцом и найдешь кого-то, кто сделает это для тебя… И… будет лучше, если ты останешься свободным альфой… Потому что мне… мне и так будет невыносим разрыв с тобой… а если мы будем официально связаны, то… — дальше голос его осекся из-за жесткого спазма в горле, и Себастьян отвернулся, чтобы Джим не видел, каким некрасивым делают его лицо отчаяние и горе утраты, пусть даже пережитых лишь в воображении.

Правду говорят врачи-мозгоправы — для сознания нет разницы между реальным и придуманным событием, оно способно реагировать и на то, и на другое. Но Моран дорого бы дал за то, чтобы эти его худшие опасения никогда не сделались бы реальностью, из которой у него будет лишь один-единственный выход…

Услышав подобное заявление — поистине грандиозное по степени глупости, даже абсурдности — Джим ненадолго потерял дар речи и уставился на омегу, как будто не в силах поверить, что Бастьен говорит всерьез. Но срывающийся голос, краска на щеках, слезы, вскипевшие под веками Морана свидетельствовали о его полной искренности… и Мориарти удержал на губах готовые сорваться резкие слова. Интуиция альфы призывала его к сдержанности и чуткости, и хотя бывший криминальный консультант не числил эти качества среди своих безусловных достоинств, сейчас он был склонен прислушаться к негромкому голосу своей души.

Себастьяну сильно досталось. Омега по-прежнему страдал от болей, и его не отпустит еще несколько часов, так что едва ли стоило удивляться и сердиться на сошедшие с ума гормоны, нашептывавшие Морану какую-то истерическую херню.

Джим бережно дотронулся до плеча Бастьена, потом прижался губами и прошептал:

— Я просто хочу тебя в мужья, Моран. Не из-за ребенка. Я этого хочу с первого дня нашего знакомства, и давно сделал бы предложение, если бы не та жизнь, которую мы вели… но после Рейхенбаха, после того, что ты сделал для меня, я перестал сомневаться и только ждал удобного повода. Вот, теперь повод есть, и более чем весомый… но если ты так ставишь вопрос, мне никакой повод не нужен. Мне нужен ты. С ребенком, без ребенка, совершенно неважно, если речь идет о тебе. Зато — поверь! — если ты не будешь со мной, никакие дети мне не нужны, никогда, ни от кого! Я вообще их не люблю как явление… но для нашего с тобой малыша, конечно, сделаю исключение.

Слова Джима, простые и искренние, моментально растопили ледяную корку, которой успела покрыться душа Морана, смотавшаяся в альтернативное безрадостное будущее. Он резко развернулся к любимому и, забросив руки ему на шею, уткнулся в плечо, ощущая, как лед придуманного им самим отчуждения растворяется и вытекает из глаз соленой водой…

— Без тебя мне тоже никто не нужен… — выдохнул он, когда горло отпустило. — Прости… прости, что так мало верю в то, что я нужен тебе сам по себе… не как снайпер… не как твой телохранитель и напарник, и даже не как омега, способный от тебя родить… Это ничего не говорит о твоей любви ко мне, только о том, какого я сам о себе мнения…

Они провели в ванной еще какое-то время, пока вода не начала остывать — тогда Джим требовательно потащил из нее Морана, категорически не желая простудить своего омегу или допустить, чтобы Себастьян «расклеился окончательно».

— Да, ты прав, я что-то стал чертовски сентиментален… но, возможно, потому, что просто голоден. Обещанный тобой омлет это исправит, как думаешь? — спросил он у Мориарти с надеждой, завернувшись в теплый махровый халат и сунув ноги в шлепанцы. После ванны тело ощущалось слегка отяжелевшим и разомлевшим, а боль сместилась куда-то совсем глубоко и словно бы затаилась там до поры до времени…

Джим обхватил любимого за спину и осторожно повел — почти понес — в сторону просторной столовой, талантом дизайнера искусно и стильно соединенной с кухонной зоной. В нише эркерного окна помещался полукруглый диван, и Моран, с комфортом расположившись на его мягких прохладных подушках, мог в одно и то же время наслаждаться видами осеннего сада и «кулинарным шоу».

Разумеется, темно-зеленые купы подстриженных деревьев, декоративные фонтанчики, отделанные мозаикой, и пышные цветники с треском проигрывали Джиму, летавшему по кухне со стремительностью Бэтмена, и с ловкостью жонглера разбивавшему яйца в чашу блендера, а затем не менее ловко нарезавшему бекон, индейку, овощи и ароматные травы…